Мстиславский долго не решался начать битву, ждал подкреплений. «50 000 против 15 000 казалось ему еще мало!» – возмущается С. М. Соловьев. Скорее всего, дело было не в численном соотношении; на Руси поверили, что явился чудесным образом спасшийся сын Ивана Грозного, а поднять меч на прирожденного государя считалось страшным кощунством.
21 декабря Лжедмитрий первый начал битву. Царское войско не выдержало напора разноплеменного воинственного сброда, каким являлась рать самозванца. Князь Мстиславский был сброшен с лошади, получил несколько ран в голову и чудом избежал плена; войско его потеряло 4000 убитыми. «Словом, можно сказать, что у русских не было рук, чтобы биться, несмотря на то, что их было от сорока до пятидесяти тысяч человек. Армии, разойдясь в стороны, пребывали в бездействии…» – рассказывает французский наемник Жак Маржерет, вначале участвовавший в войне против Лжедмитрия I, затем перешедший к нему на службу и получивший в командование один из отрядов дворцовой гвардии.
Казалось, авантюра была обречена на успех, но тут Лев Сапега пишет Юрию Мнишеку, что на его предприятие в Польше смотрят очень дурно, и настоятельно советует вернуться обратно вместе с поляками. Сандомирский воевода немедленно собирается в обратный путь под предлогом участия в сейме. Впрочем, не все поляки подчинились совету Сапеги и приказу своего воеводы; 1500 человек продолжили служить в армии самозванца, избрав гетманом Дворжицкого вместо Мнишека. Потери вследствие ухода части поляков восполнились с лихвой: к Лжедмитрию присоединилось 12 000 малороссийских казаков.
Почему Сапега принял решение лишить самозванца польской поддержки после внушительной победы, когда открылись широчайшие перспективы? Да потому, что тот прочно стоял на ногах и в польской помощи не имелось острой необходимости. Хитроумный канцлер запустил механизм и теперь пытался представить смуту, как чисто русское дело. Это подтверждают доклады Сапеги сейму, когда авантюра с первым Лжедмитрием провалилась. Всемогущий канцлер умел загребать жар чужими руками, на эти же руки можно списать пожар, если впоследствии он поглотит все предприятие.
Годунов приложил все усилия, чтобы разгромить самозванца, – значительно возросшая численно и получившая новых военачальников, его армия в январе 1605 года нанесла жестокое поражение Лжедмитрию под Добрыничами. Но что‐то опять помешало добить его окончательно. Лжедмитрий укрылся в Путивле и оставался здесь до мая. Обозрев жалкие остатки своего войска, самозванец хотел было уехать в Польшу, но сподвижники пригрозили в случае бегства выдать его живым Борису Годунову, дабы тем заслужить себе прощение. Пришлось продолжать войну помимо собственной воли. Вскоре в Путивль прибыло 4000 тысячи донских казаков, и разбитое войско самозванца возродилось, словно птица Феникс из пепла.
Борис Годунов не находил себе места, он гневался на воевод, которые, уничтожив почти полностью войско самозванца, так и не смогли его убить или пленить. Полгода шла странная война, и полгода царь жил в страхе. И наконец организм не выдержал: 13 апреля 1605 года, когда царь встал из‐за стола, кровь хлынула у него изо рта, ушей и носа; после двухчасовых страданий Борис Годунов умер.
Сын Бориса – Федор – царствовал недолго. 7 мая войско, которое должно было сражаться с Лжедмитрием, во главе с полководцем Петром Басмановым перешло на сторону самозванца.
Самозванец стоял в Туле, за сто шестьдесят верст от столицы, а Москва вдруг без боя и сражения оказалась в руках его невесть откуда взявшихся сторонников. Юного царя Федора Борисовича и его мать – царицу Марию – удавили самым жестоким образом. 20 июня 1605 года Лжедмитрий I под звон колоколов торжественно вступил в русскую столицу.
После Ивана Грозного, уничтожавшего под корень древние фамилии и репрессировавшего целые города, Россия мечтала о добром царе. Мнимый сын царя Грозного и был таким. «Когда поляки советовали ему принять строгие меры против подозрительных людей, то он отвечал им, что дал обет Богу не проливать христианской крови, что есть два средства удерживать подданных в повиновении: одно – быть мучителем, другое – расточать награды, не жалея ничего, и что он избрал последнее» (С. М. Соловьев). Однако на Руси нельзя быть бесконечно добрым царем. Несчастный, стремясь продемонстрировать свое милосердие, спас собственного могильщика. Вот что пишет Жак Маржерет:
«Немного времени спустя князь Василий Шуйский был обвинен и изобличен в присутствии лиц, избранных от всех сословий, в преступлении оскорбления величества и приговорен императором Дмитрием Ивановичем к отсечению головы, а два его брата – к ссылке. Четыре дня спустя он был приведен на площадь, но когда голова его была уже на плахе в ожидании удара, явилось помилование… Это было самой большой ошибкой, когда‐либо совершенной императором Дмитрием, ибо это приблизило его смерть».
Тем временем царю напомнили об обещаниях те, что вытащили его из небытия и протащили к московскому трону. А он не мог отдать Речи Посполитой Смоленск и Северскую землю, потому что это было равносильно самоубийству. Не мог и ввести на Руси католичество, обещанное папскому послу; даже жену свою, Марину Мнишек, он просил публично придерживаться православных обрядов, а католичество исповедовать тайно ото всех.
Лжедмитрий щедро рассчитался с поляками, которые прошли с ним путь от замка сандомирского воеводы до Москвы, но и этим жестом нажил лишь врагов. С. М. Соловьев описывает результат его щедрости:
«После царского венчания своего Лжедмитрий отпустил иностранное войско, состоявшее преимущественно из поляков, выдав ему должное за поход жалованье, но этот сброд, привыкший жить на чужой счет, хотел подолее повеселиться на счет царя московского; взявши деньги, поляки остались в Москве, начали роскошничать, держать по 10 слуг, пошили им дорогое платье, стали буйствовать по улицам, бить встречных. Шляхтич Липский был захвачен в буйстве и приговорен к кнуту; когда перед наказанием, по обычаю, стали водить его по улицам, то поляки отбили его, переранивши сторожей. Царь послал сказать им, чтобы выдали Липского для наказания, иначе он велит пушками разгромить их двор и истребить их всех. Поляки отвечали, что помрут, а не выдадут товарища, но, прежде чем помрут, наделают много зла Москве. Тогда царь послал сказать им, чтобы выдали Липского для успокоения народа, а ему не будет ничего дурного, и поляки согласились. Пропировавши и проигравши все деньги, поляки снова обратились к царю с просьбами, когда же тот отказал им, то они отправились в Польшу с громкими жалобами на неблагодарность Лжедмитрия».
Лжедмитрия признала Россия, за него была Москва, казалось, его положение упрочилось, но на свою голову он вернул из ссылки опытного интригана и лицемера Василия Шуйского. Последний и возглавил заговор. 17 мая 1606 года заговорщики ворвались в Кремль. Петр Басманов, до последнего защищавший царя, был убит, причем «первый удар получил от Михаила Татищева, которому он незадолго до этого испросил свободу».
Лжедмитрия убили, но этого показалось мало. По рассказу Маржерета, «покойного Дмитрия, мертвого и нагого, протащили мимо монастыря императрицы – его матери – до площади, где сказанному Василию Шуйскому должны были отрубить голову, и положили сказанного Дмитрия на стол длиной около аршина, так что голова свешивалась с одной стороны и ноги – с другой, а сказанного Петра Басма– нова положили под… стол. Они три дня оставались зрелищем для каждого, пока… глава заговора Василий Иванович Шуйский… не был избран императором… он велел зарыть сказанного Дмитрия за городом у большой дороги».
Убийца Лжедмитрия, великодушно им помилованный накануне, стал царем, но царский венец не принес ему много радости, как не принес счастья уничтожившему настоящего царевича Дмитрия Борису Годунову и его потомству.
«1 июня 1606 года Шуйский венчался на царство: новый царь был маленький старик лет за 50 с лишком, очень некрасивый, с подслеповатыми глазами, начитанный, очень умный и очень скупой, любил только тех, которые шептали ему в уши доносы, и сильно верил чародейству», – так характеризует нового государя С. М. Соловьев.
Шуйский мог ведать Разбойным приказом и на этом поприще, несомненно, достиг бы успеха, однако на роль царя боярин никак не тянул.
Мечта князя Ольгерда сбылась
Коварный интриган и лицемер Василий Шуйский был нелюбим всеми сословиями, однако умом обделен не был: он сразу определил: откуда может исходить главная для него опасность. Слухи о том, что Дмитрий опять спасся, поползли по Руси, когда самозванец еще не был предан земле. Ведь московитам представили обезображенное, подвергшееся истязаниям тело, которое не было похоже на недавно правившего царя. Тогда Шуйский решил представить доказательство, что царевича Дмитрия давным-давно нет среди живых. По рассказу Жака Маржерета, «пытаясь усмирить волнение и ропот, избранный Василий Шуйский отправил своего брата Дмитрия и Михаила Татищева и других родственников в Углич, чтобы извлечь тело или кости истинного Дмитрия, который, как они утверждали, был сыном Ивана Васильевича, умерщвленным около семнадцати лет назад… Они обнаружили, что (как они распустили слух) тело совершенно цело, одежды же свежие и целые, какими были, когда его хоронили… и даже орехи в его руке целы. Говорят, что после того, как его извлекли из земли, он сотворил много чудес как в городе, так и по дороге. Крестным ходом, в сопровождении всех мощей, имеющихся у них во множестве, патриарх и все духовенство, избранный император Василий Шуйский, мать покойного Дмитрия и все дворянство перенесли его в город Москву, где он был канонизирован по приказу сказанного Василия Шуйского. Это почти не усмирило народ…» Единожды солгавший – кто тебе поверит?! Во времена Годунова Шуйский являлся главой следственной комиссии, которая установила, что Дмитрий случайно сам себе нанес ножом смертельную рану; при Лжедмитрии утверждал, что царевич Дмитрий жив, а погиб другой ребенок; в свое правление опять пришел к варианту, что Дмитрий погиб в детстве. Когда Шуйский с патриархом и всем духовенством отправился за город встречать останки Дмитрия, то «был едва не побит камнями» народом.
