Сотрудники датского посольства проявили любопытство не по разуму, проникли в Преображенское, чтобы подсмотреть, что же там делается? Насколько правдивы почти невероятные слухи (видимо, для них все–таки пытки не были такой уж повседневностью)?
Датчане осмотрели несколько пустых изб, где нашли лужи крови на полу и в сенях и заляпанные кровью орудия пыток, когда
«крики, раздирательнее прежних, и необыкновенно болезненные стоны возбудили в них желание взглянуть на ужасы, совершающиеся в четвертой избе. Но лишь вошли туда, в страхе поспешили вон»,
потому что застали Петра с приближенными, который стоял возле голого человека, вздернутого на дыбу.
«Царь обернулся к вошедшим, всем видом показывая свое недовольство, что его застали за таким занятием».
Иноземцы выскочили прочь, но князь Нарышкин побежал за ними, спрашивая, кто они такие, откуда взялись и зачем пришли? Датчане молчали, и Лев Кириллович им объявил, что они должны немедленно идти в дом князя Ромодановского.
Чиновники посольства, осознавая свою неприкосновенность,
«пренебрегли этим довольно наглым приказанием. Однако в погоню за ними пустился офицер, намереваясь обскакать и остановить их лошадь».
Датчан было много, Меншиков один, и датчане все–таки убежали. Интересно, как бы сложилась их судьба, окажись датчане послушными и пойди в дом Ромодановского?
Как нетрудно понять, в личном участии царя и его ближайших подручных в пытках никакой «практической государственной нужды» не было. Неудивительно, что Петру хотелось это скрыть от европейцев, как скрывают постыдную страсть. Петру попросту ХОТЕЛОСЬ пытать ненавистных стрельцов.
Так же и во время массовой казни стрельцов, объявленных бунтовщиками: ну какая государственная необходимость была в том, чтобы любоваться всем процессом ― как везут, как отрывают от жен и детей, как волокут на плаху? В этот страшный день убили 799 стрельцов; сохранилась легенда, что один из первых в истории Орловых, Степан Орел, откатил ногой уже отрубленную голову, чтобы пройти. И что этот жест до такой степени понравился царю, что он тут же, на залитой кровью площади, велел Степану Орлу явиться в Преображенский приказ и стать одним из его гвардейцев. По другой легенде, некий стрелец оттолкнул царя:
«Отойди, государь, тут мое место!»
По другой версии, стрелец Петра не толкал и сказал иначе:
«Отойди, я тут лягу!»
Во всяком случае, Пётр присутствовал на площади от начала до конца и приказал боярам самим, лично участвовать в казнях. Непривычные к палаческим должностям, бояре и не умели толком убить человека, и испытывали более чем понятные нравственные затруднения (которых было тем больше, чем больше было сомнений в виновности стрельцов). В результате одни бояре убивали стрельца, и потом их уводили с площади под руки и укладывали в постель. А Долгорукий ударил «своего» стрельца посередине спины и перерубил его почти пополам. Стрелец претерпел бы ужасные муки, но тут оказался Меншиков, он быстро и ловко отрубил голову стрельцу.
Историки спорят, чем объясняются поступки Петра, что это: действия не вполне вменяемого человека или действия самодура, которому все равно никто возразить не посмеет? Видимо, правы и те, и те. Это действия не вполне вменяемого самодура, на развитие болезни которого огромное воздействие оказала сама его безнаказанность.
И еще одно… Вспомним, как Пётр сердился на пирах, когда кто–нибудь не разделял его вкусов. Как он заставлял выпивать бутылки оливкового масла и уксуса. Вот и здесь так же: ненавидя стрельцов, Пётр деспотически потребовал, чтобы все московское боярство разделяло бы его эмоции.
Когда в пытошные избы пришел патриарх, просить пощады для стрельцов, Пётр буквально выбросил его вон. Нескольких священников казнили только за то, что они молились за несчастных. Жена мелкого чиновника, проходя мимо трупов стрельцов, повешенных на стенах Кремля, бросила: «Кто знает, виноваты ли вы?» и перекрестилась. На несчастную донесли, и её и ее мужа пытали; вина их в чем бы то ни было не доказана, но обоих выслали из Москвы.
Пётр хотел, чтобы стрельцы дали показания против Софьи, чтобы побег из голодной Астрахани выглядел попыткой государственного переворота. Конечно же, вскоре Ромодановский принес необходимые «доказательства»: мол, переписывались стрельцы с царевной Софьей! Тогда взялись за людей, близких к царице, в том числе и за ее сенных девушек. Пётр выступил прямо–таки как гуманист ― велел не сечь кнутом одну из них, находившуюся на последних стадиях беременности. Правда, повесили потом обеих, в том числе и беременную. За что? Непонятно… связь Софьи со стрельцами не доказана, в «бунте» девицы никак не могли участвовать….
Что характерно, никогда и ни одно письмо от стрельцов к Софье и наоборот в руки следствия не попало. Классическая история: мол, Пётр велел повесить трех самых злых стрельцов под окном у Софьи, чтобы она все время видела своих повешенных «сторонников». А к рукам стрельцов он велел привязать ее, Софьи, письма… Все это правда, и именно так все изображено на картине Репина. Только вот одна деталь не соответствует истине: не было собственноручного письма. К рукам стрельцов прикрутили вовсе не письмо Софьи, а листы бумаги с их показаниями насчет того, что было такое письмо…
Так же пристрастно жесток был Пётр и по отношению к своей любовнице Анне Монс. Правда, её не пытали, не били кнутом и не погнали в Сибирь или на плаху. Но стоило Петру отдалиться от неё, и он вовсе не ограничился супружескими «разборками» или хотя бы кулуарным мордобоем.
Анну Монс обвинили в связи с прусским посланником Кейзерлингом ― до сих пор непонятно, справедливо обвинили или облыжно. Есть разные версии, вплоть до того, что, уже «отставленная» царем, Анна пыталась выйти за Кайзерлинга замуж. Если учесть, что в октябре 1705 года, когда развернулись события, Екатерина Скавронская имела уже двоих детей от Петра, версия эта весьма реальна.
Впрочем, если бы Анна и «изменила» царю ― состава государственного преступления в том нет. Но «Монсиха» подверглась опале вместе со своей сестрой, с 1704 года в замужестве Балк, и долгое время находилась под домашним арестом. Ей даже одно время запрещали ездить в кирху. В Преображенском приказе до 30 человек сидел по «делу Монсихи» и рано или поздно давали показания о том, как Анна Монс злоупотребляла доверием царя. Это не единственный пример, когда частные интересы Пётр непринужденно распространял на государство ― считал их как бы государственными.
В 1717 году, как помер Ромодановский, пришлось думать о другой организации любимого детища гнезда Петрова, да и тесен стал патриархальный Преображенский приказ. В 1721 ―1726 годах политические дела рассматривались в Тайной канцелярии. После смерти «великого реформатора» дело чуть приглохло, и Тайную канцелярию разогнали. Анна Ивановна очень нуждалась в такого рода учреждении, и с 1731 по 1762–й существовала и работала Канцелярия тайных и розыскных дел
Занимались эти заведения все тем же самым. И с какой жуткой свирепостью и кровожадностью…
27 июня 1721 года в Петербурге праздновали двенадцатую годовщину победы под Полтавой. Некий мужичок, Максим Антонов, долго праздновал эту годовщину. Напраздновавшись, прорвался сквозь строй солдат и стал бить Петру поясные поклоны. Гвардейцы оттащили его, и Антонов заехал в ухо одному из оттаскивавших.
Антонова арестовали, пытали до ноября 1721–го, раздробив ему в тисках кости рук, и приговорили
«крестьянина Максима Антонова за то, что подходил к высокой особе Его Императорского Величества необычно, послать в Сибирь и быть ему там при работах государевых до его смерти неотлучно».
(
Бушков А.А. Россия, которой не было. М., 1997. С. 373)
В Конотапе некий солдат предложил украинцу тост за здоровье «государя императора». Украинец ещё не знал, что Пётр принял титул императора, и ответил вполне верноподданно:
«Чёрт его знает, что это за император такой, я, кроме государя, и знать никого не хочу».
В кандалах отвезли в Петербург и, хотя виноват не был ни в чем, даже в самой малой малости, били батогами перед тем, как выпустить. За что?!
В числе жертв Тайной канцелярии некий монах не захотел кричать «многия лета» новой царице Екатерине; дьячок Троицкой церкви в Петербурге видел кикимору и кричал ставшее классическим: «Быть Петербургу пусту!»; швед в Петербурге предсказывал время жизни людей и, среди прочего, предсказал Петру всего 3 года жизни (кстати, предсказание сбылось, Пётр и правда помер через 3 года!).
Впрочем, примеры можно продолжать до бесконечности; все они, при колоссальном разнообразии деталей, окажутся до отвращения похожи друг на друга в главном. Общее число политических репрессированных за 36 (фактически ― 29) лет правления Петра составило более 60 тысяч человек. В этой толпе старообрядцев, стрельцов, просто неосторожных людей почти незаметны колдуны. А ведь Пётр сжег колдунов в десятки раз больше, чем его отец!
