Страна оказывалась фактически никем не управляемой; исполнительская дисциплина упала чудовищно, воровство чиновников сделалось бытовой нормой. Даже старых служащих, начинавших еще при Алексее Михайловиче, развращает беззаконие, организованное самим царем.
Андрея Андреевича Виниуса, сына голландца, создателя металлургического завода, Пётр вообще–то высоко ценил — за знание языков, за ум, за честность.
Но и Виниус не устоял, начал принимать разного рода «дачи», и Пётр к нему начал хладеть… Причем Меншиков, естественно, прилагал все усилия, чтобы Пётр побольше узнал о казнокрадстве и взяточничестве Виниуса.
В 1703 году Андрей Андреевич Виниус под угрозой отставления от службы обращается к Меншикову: просил о заступничестве, принес три коробочки золота, 150 золотых червонцев, 300 рублей денег и дал письмо с обязательством выдать 5000 рублей и 7 коробочек золота.
Меншиков передает письмо царю, в котором сообщает, что Виниус оправдался совершенно. А одновременно шлет царю другое письмо, в котором объявляет, что А.А. Виниус ни в чем оправдаться оказался не способен (после чего старик с перепугу бежит за границу)…
Виниус по вкусам, взглядам был совершенно обрусевшим человеком и, когда в 1708 году оказался за рубежом, очень быстро стал слезно просить позволить ему вернуться умирать на родину. К чести Петра, он не стал преследовать 65–летнего старика и вернуться позволил.
В этой истории характерно многое — и нравы приближенных Петра, и незначительные, в общем–то, суммы, присвоенные Виниусом. Ну что поделать, в другие времена он воспитывался, не умел толком воровать….
Пётр, как всегда, нашел выход из положения: стал вводить новые бюрократические системы для надзирания за прежними!
В чем его опыт действительно уникален, так это созданием специальной службы фискалов, то есть официальных доносителей. В марте 1711 года 500 чиновников, официально именуемых фискалами, возглавлялись обер–фискалом, и их единственной официальной же службой было
«выведывать случаи злоупотребления и доносить Сенату, невзирая на чины и звания».
Если даже фискал сделает ложный донос, но по незнанию деталей, не страшно: Пётр полагал, что
«лучше недоношением ошибиться, чем молчанием»
А какой же фискал сознается, что все детали дела знал и донес не по ошибке, а из душевного паскудства?!
Впрочем, в роли фискалов очень часто работали и прибыльщики, которые могли находить доход государству как раз в том, чтобы отыскать злоупотребившего чиновника и заставить его «поделиться» с государством (и с самим прибыльщиком, которому шла часть «добычи»).
Петру вообще было свойственно «делиться» с тем, кто помогает осуществлять на практике его указы. Так поступали короли Запада во время колониальных войн, когда все солдаты, в зависимости от ранга, получали свою долю награбленного. И когда сэра Роберта Клайва, главнокомандующего войсками Ост–Индской компании, отдали под суд, он спокойно и цинично рассказал, откуда у него деньги:
«Алмазов было не так много, всего несколько корзин. Вот изумрудов мы собрали две или три бочки… Лично себе я взял всего двести тысяч фунтов. Я удивляюсь свой скромности, джентльмены».
Скромности Роберта Клайва и впрямь остается только удивляться, потому что двести тысяч фунтов — это одно из крупнейших состояний тогдашней Англии.
Но ограбление Бенгалии — реалии колониальной войны. А Пётр перенес их на свою собственную страну, на Московию. Скажем, в 1705–м вышел очередной указ: ловить нищих, сдавать в солдаты, а дряхлых или совершенно больных — в монахи; нищим запрещалось подавать. Кто хочет заниматься благотворительностью, пусть отдает деньги в Монастырский приказ, там им найдут применение. Много ли нашлось желающих отдавать деньги в Монастырский приказ, трудно сказать. Но был и такой пункт указа: если кого–то будут ловить подающими деньги нищему, тех следует вести в Монастырский приказ и брать штраф. Половина штрафа идет в казну, вторая половина — тому подьячему, который поймает подающего милостыню. Вот подьячие и ходили по улицам города с солдатами и ловили тех, кто подавал.
Чем эта практика отличается от практики ограбления Бенгалии англичанами? Разве масштабами: ведь двухсот тысяч фунтов никакими батогами не выбьешь из жалостливых купчих, а изумруды трудно отыскать в шапках у нищих.
Из гвардейцев Пётр учредил особые комиссии по расследованию работы учреждений и отдельных людей. Комиссии состояли из офицеров трех рангов: майора, капитана и поручика. Комиссия официально, особым указом получала полномочия рассматривать дела не по закону (да и все равно ведь в юриспруденции офицеры не смыслят), а «согласно здравому смыслу и справедливости».
Позволю себе недоуменный вопрос: чем отличаются эти комиссии от ревтроек, вершивших дела «согласно революционному правосознанию»?
Но даже коммунисты не сажали членов ревтроек на заседания других государственных органов. А у Петра даже на заседаниях Сената сидел гвардеец, которому вменялось в обязанность арестовывать тех, кто будет вести себя «неподобающе и неблагопристойно». А члены Сената, по словам посланника Вебера, «должны были являться к какому–то лейтенанту, который судил их и требовал у них отчета».
Ехидный вопрос: и Пётр еще всерьез хотел, чтобы Сенат не на словах, на деле похож был на тот, на древнеримский Сенат?!
Даже к такому высокопоставленному человеку, как фельдмаршал Б.М. Шереметев, был приставлен какой–то Михаил Щепотьев, гвардейский сержант, и об этом Шереметев писал своему свату Головину:
«Он говорил на весь народ, что прислан за мною смотреть и что станет доносить, чтоб я во всем его слушал».
В другом письме — больше:
«..прошу, чтоб Михаилу Щепотьева от меня взять… постоянно пьян. Боюсь, чего б надо мной не учинил; ракеты денно и нощно пущает, опасно, чтоб города не выжег».
А самому прогнать скотину Щепотьева, чтобы не путался под ногами, Шереметев не мог: ведь Щепотьев привез с собой собственноручное письмо царя, что ему, Щепотьеву,
«велено быть при вас некоторое время и что он будет доносить, извольте чинить».
И сюрреалистическое подчинение фельдмаршала сержанту продолжалось.
Финансовая коллегия требовала отчетности из провинций, и в 1718 году разослали по всей стране требования: прислать статистику доходов и расходов. Ни одной бумажки ни одна губерния не прислала; в 1719 году напомнили… опять молчание. Гвардейцы двинулись на дело и, как полагается храбрым воинским людям, одолели супостатов–приказных. Благо, у них была инструкция самого царя: «Сковать за ноги и цепь на шею положить и в приказе держать, покамест не изготовят все нужные ведомости». Эту инструкцию гвардейцы выполнили везде, кроме Азовской губернии: там чиновники силою вырвались из–под караула и разбежались кто куда.
Но и там, где гвардейцы одолели, ведомостей никто не составил — видимо, просто не умели. Как ни геройствовали гвардейцы, еще ив 1721 году «наверху» не знали ничего о расходах и доходах провинций.
Впрочем, самое веселое началось в 1718 году: наконец–то начались переговоры о мире со Швецией. Все бы хорошо, но куда девать огромную армию в 200 тысяч человек, руководимую 30 генералами? Как ее кормить и содержать? 26 ноября 1718 года последовал очередной указ, которым Пётр, во–первых, приказывал сообщить число проживающих в каждой губернии, уезде, волости, дистрикте. Сим проводилась подушная перепись населения. Во–вторых, Пётр «раскладывал войско на землю», то есть расставлял полки по стране, по разным губерниям, для прокормления. Полки надо было разместить «на вечные квартиры», поротно, отстроив каждому полку и роте по особой своей слободе, с ротными дворами и полковыми дворами для командиров и для штаба. Одновременно армии было велено проверить точность «ревизии», то есть переписи населения.
Сразу надо отметить два обстоятельства.
1. Особые слободы должны были построить к 1726 году, но к тому времени только–только заготовили на стройки лес, и то не везде. Дали сроку к 1730 году, но и тогда построили только штабные дворы, а огромное количество лесу, подготовленного для строительства, пропало.
2. Ревизоры должны были «всеконечно» представить свои «ревизские сказки» к началу 1724 года. Все ревизоры сообщили, что к январю 1724 года ничего кончить невозможно. Срок перенесли на март, с тем чтобы начать сбор подушной подати с 1725 года. Но ревизоры не вернулись и к 28 января 1725 года, до смерти Петра.
Но это так, для понимания общей картины.
Полк, разместившийся в уезде, брал на себя многие функции: удержание крестьян от побегов, ловля беглых, охота за разбойниками, старообрядцами и ворами, надзор за незаконными порубками леса, борьба с контрабандой и незаконным винокурением, надзор за гражданскими чиновниками.
Как и надо было ожидать, полномочия военных постепенно расширялись. Вскоре уже военные собирали подушную подать, выдавали паспорта крестьянам, уходившим на заработки в зимнее время, и обеспечивали стопроцентную явку дворян на собрания. Судьей же во всех столкновениях местных жителей и солдат официально стал полковник. А потом полковому начальству так и вовсе поручили «смотрение за губернаторами и воеводами»…
