германской военной промышленности к перевооружению» [331]. Командование ВВС сообщало о развитии в Германии авиации в обход ограничений, наложенных Версальским договором. В этой ситуации, подчеркивал Вейган, Франция должна была любой ценой сохранять свое военной превосходство над Веймарской республикой.
Эти призывы остались неуслышанными: за годы предупреждения военных о росте германской угрозы превратились для политиков в рутину. Разведка часто завышала ее масштабы, что подрывало веру в надежность данных, поставляемых спецслужбами. Корпоративный интерес армейского командования был очевиден: преувеличивать опасность со стороны Берлина и, таким образом, укреплять собственные позиции в ситуации сокращения финансирования и общего ослабления внимания общества к проблемам национальной обороны. Рост пацифизма, политика «в духе Локарно» также не способствовали осознанию необходимости укрепления вооруженных сил. В начале 1930-х гг. «с сентиментальным пацифизмом, вдохновлявшимся ужасом перед войной, совмещался пацифизм тактический, сторонники которого рассчитывали сохранить мир путем соглашения с Берлином, подталкивая его к тому, чтобы воевать на востоке против Советского Союза, а не на западе, против демократий» [332], – отмечает О. Вьевьорка. Партия радикал-социалистов, одним из лидеров которой являлся Даладье, стояла в авангарде движения за разоружение и углубление франко-германской нормализации. Потенциал дальнейшего сближения с Германией постепенно исчерпывался, но приход к власти Гитлера первоначально не рассматривался как обстоятельство, которое его в принципе исключает.
Французская пресса не считала нацистского фюрера самостоятельной фигурой: «”демагог”, “строительный маляр”, “генерал Буланже”, Гитлер являлся лишь игрушкой гораздо более значительных и опасных сил, чем он сам: Рейхсвера, вечной Пруссии – наследственных врагов Франции» [333]. Мало кто в Париже читал «Майн Кампф», но те, кто был знаком с программной работой Гитлера, зачастую воспринимали ее как обычный политический памфлет. А. Франсуа-Понсе, французский посол в Берлине в 1931–1938 гг., хотя и обращался к книге Гитлера в попытках объяснить его поведение, все же считал, что фюрер достаточно далеко ушел от высказанных в ней идей. Действия политика, утверждал посол, как правило, слабо связаны с тем, что он говорил или писал, будучи не у власти и не неся никакой ответственности [334]. Военные относились к тексту вождя нацистов более серьезно. «Второе бюро, – вспоминал его руководитель в 1930-е гг. М. Гоше, – всегда считало “Майн Кампф” важным, фундаментальным и абсолютно релевантным документом, который, если очистить его от перегибов и экстравагантной эмоциональности содержал в себе, как мы полагали, руководство к будущим действиям Гитлера» [335].
Так это или нет, но руководство Франции в 1933 г. игнорировало тот факт, что новые обстоятельства требовали коренного пересмотра внешней политики. «Мы действовали так, – вспоминал Даладье, – чтобы совместить два основных принципа французской политики: сохранить солидарность с нашими союзниками, не допустить изоляции Франции по экономическим и финансовым причинам, которые накладывались на причины политические, и, с другой стороны, сделать все, чтобы избежать массированного перевооружения Германии» [336]. Председатель Совета министров полагал, что лишь после завершения экономического кризиса, которое он предполагал увидеть не раньше 1936 г., появится реальное основание обсуждать возможность наращивания военных расходов. Вейган упрекал правительство в непоследовательности. «Эти плачевные конфликты, – вспоминал он, – были неизбежным результатом разногласий между командованием [армии – авт.], осознававшим реальное положение дел и следовавшим своему долгу, и правительством, чьи иллюзии вели к искажению реальной внешнеполитической картины. Складывавшаяся ситуация исключала любое ослабление нашей армии, а также настоятельно требовала ее усиления и снабжения современным вооружением» [337].
На протяжении 1933 г. отношения между военными и гражданскими властями непрерывно ухудшались. Годовой бюджет предусматривал новые сокращения расходов на армию. Близкие к Вейгану офицеры утверждали, что генерал одно время даже опасался покидать Париж, чтобы в его отсутствие министры не одобрили очередное уменьшение оборонных расходов [338]. Но протесты приводили, скорее, к противоположным результатам – правительство лишь дополнительно урезало военный бюджет. В 1932 г. были отменены большие маневры французской армии. Учения удалось провести, лишь серьезно пересмотрев их программу – значительно уменьшив количество задействованных войск, отказавшись от приглашения иностранных военных атташе и организовав все в режиме секретности [339]. Даладье рассматривал возможность сокращения действующей армии с 20 до 16 дивизий, а в марте без предварительных консультаций с командованием вооруженных сил принял решение об увольнении из армии 5000 офицеров (шестая часть всего офицерского корпуса) [340]. В полной мере оно не было реализовано, однако постепенное сокращение штатов в сухопутных силах шло. «Нельзя отрицать, – отмечал Гамелен, – что эта тревога оказала глубокое моральное воздействие на офицерский корпус, вызвав у него чувство неуверенности в завтрашнем дне» [341]. В то же время армия скептически оценивала попытки политиков найти выход из положения путем активизации переговорного процесса.
1933 г. прошел под знаком попыток найти международный формат, устраивающий Германию, снимающий напряженность в отношениях между Парижем и Берлином и при этом позволяющий Франции выйти из той фактической изоляции, в которой она оказалась в ходе конференции по разоружению. После многочисленных дискуссий в Женеве французы под нажимом британцев согласились снять условие предварительного обеспечения безопасности и перейти к непосредственному сокращению вооруженных сил, которое допускало возможность довооружения Германии до уровня других европейских держав. При этом Даладье настаивал на необходимости внедрения механизма контроля, который должен был действовать восемь лет и подтвердить готовность немцев играть по общим правилам. Одновременно по предложению лидера Италии Б. Муссолини обсуждался проект так называемого пакта четырех – соглашения о сотрудничестве между Францией, Германией, Великобританией и Италией с целью поддержания мира, в рамках которого допускался пересмотр мирных договоров и, как следствие, изменение статус-кво в Европе [342].
Однако дипломатические усилия давали слабую отдачу в ситуации, когда Германия в действительности стремилась к неограниченной ремилитаризации. Заявив, что французские предложения о введении системы контроля как предпосылки разоружения противоречат декларации «пяти держав» (Великобритании, США, Франции, Италии, Германии), признававшей за Германией «равноправие в вооружениях в рамках системы, обеспечивающей безопасность всем народам при условии международного контроля» [343] от декабря 1932 г., Гитлер в октябре 1933 г. покинул Женевскую конференцию и объявил о выходе Германии из Лиги Наций. Франция в ответ отказалась от ратификации «пакта четырех», который и без того стоил ей осложнений в отношениях с Польшей, увидевшей в новой внешнеполитической комбинации угрозу своим границам [344]. В этих обстоятельствах Вейган констатировал очевидный «провал дипломатии» [345]. У Франции, по его мнению, не оставалось иного выбора, как укреплять собственную систему альянсов в тылу у Германии.
Еще в мае 1932 г. главнокомандующий одобрил доклад, подготовленный Генштабом сухопутных сил, в котором моделировался большой вооруженный конфликт с участием Франции и Германии. Союзниками Парижа рассматривались Польша и страны Малой Антанты. Проект предполагал развертывание совместных операций и создание единого командования во главе с французским генералом. При этом в
