В 1874 году Шпис приобрел дрезденскую фабрику Гупмана «Лаферм» («Laferme»), а в 1881 году получил и долю Стукена в петербургской фирме. В том же году из-за разногласий между компаньонами фирма «Стукен и Шпис» прекратила свое существование. Новые таможенные пошлины на импорт табака, введенные для более успешного развития табаководства на юге России, привели к кризису фирмы «Лаферм», которая импортировала табак с Балкан и из Турции. Сын Роберта Шписа, Альберт, взял на себя руководство с намерением восстановить репутацию фирмы. В 1889 году фабрика купила 486 квадратных метров производственной площади у Я. Н. Цизирева на 11-й линии Васильевского острова, в 1898-м — 600 квадратных метров у Е. Н. Попова на Среднем проспекте, в доме 38, и в 1906 году — 600 квадратных метров у англичанина Шеперсона на 9-й линии. В 1892 и 1895 годах на табачную фабрику «Лаферм» работали архитекторы Юлий Юльевич Бенуа и Рудольф Карлович Мюллер (Миллер). По их проектам были надстроены производственные корпуса и возведен домовый флигель (впоследствии вошел в состав других зданий). Кроме того, в конце XIX века фирма регулярно приобретала земельные участки на побережье Черного моря, где находились большие табачные плантации.
Фабрика «Лаферм» добилась права именоваться «Поставщик Высочайшего двора» и помещать герб Российского государства на своих изделиях. В 1870 году она стала паевым товариществом (устав его был утвержден Александром II в январе). Это первое в мире производство по выпуску сигарет.
Папиросы на фабрике выпускали меньшей величины, чем у Миллера, и из лучшего табака. Тонкие и длинные назывались «Ферезли», короткие и толстые — «Пажеские», на две или три затяжки — «Антракт». Успех этих папирос, в особенности «Ферезли», был исключительный. Эти папиросы курили все, независимо от возраста и положения. В водевиле «Нет действия без причины» (француза Ж.-Ф.-А. Байяра в обработке П. С. Федорова) актриса М. В. Самойлова приводила зрителей в неописуемый восторг исполнением куплетов на избитый мотив какой-то польки, начинавшихся так:
Папироска, друг мой тайный,
Как тебя мне не любить,
Не по прихоти ж случайной
Стали все тебя курить.
«Приобретенные нами американские паровые машины вырабатывают по 200 000 папирос в сутки», — сообщала реклама товарищества «Лаферм» в 1890 году. И предлагала попробовать новые папиросы «Барские»: «Ни одна фабрика в России не в состоянии отпускать за такую цену таких превосходного качества папирос». Наверное, так и было. В 1913 году руководители фабрики писали, что «начало папиросной промышленности было положено фабрикой «Лаферм» в России, и опять-таки Т-вом «Лаферм», в середине прошлого столетия эта промышленность была перенесена в Германию и благодаря продаже русских папирос «Лаферм» проникла почти во все страны мира». Действительно, к началу XX века папиросы и сигареты «Лаферм» были хорошо известны в Европе (прежде всего следующие марки — «Друг», «Ира», «Дюшес», «Прима»).
С 1898 по 1912 год оборот фабрики утроился, особенно быстро росла прибыль. Альберт Шпис писал брату Георгу, что «Лаферм» — исключительно выгодное предприятие, приносившее прибыль аж до 33 %. О реакции брата удачливого предпринимателя на эту цифру мы ничего не знаем, но нам она внушает некоторое сомнение — уж слишком велика.
В чем сомневаться не приходится, так это в том, что возведенные в 1908–1913 годах производственные корпуса фабрики (архитектор Роман Иванович Кригер; Васильевский остров, Средний проспект, 36/40) — не просто табачная фабрика, а памятник архитектуры в стиле «модерн».
В начале XX века на петербургской фабрике «Лаферм» было занято 1500 рабочих, а перед началом Первой мировой войны их было уже 2560.
Поначалу на фабрике не было никакой механизации. Для резки табака использовался так называемый «греческий станок», состоявший из корыта и прикрепленного к нему ножа, который поднимался и опускался вручную. Коленом левой ноги табак прессовался в корыте и ладонью левой руки подавался под нож. За 10–12 часов работы вырабатывалось 40–50 фунтов (около 20 килограммов) табака. Позднее появился станок с рычагом-ножом, который также приводился в движение рукой, но нога в работе уже не участвовала. За 10 часов с помощью этого станка можно было приготовить уже до 100 килограммов табака. Потом у этого станка появилось маховое колесо, которое приводил в движение рабочий, называвшийся «вертелыциком».
Раструска табака производилась на столах вручную. Вручную изготовлялись, клеились и набивались табаком гильзы. Вручную укладывались папиросы в коробки. Только в 1892 году на фабрике появилась первая гильзовая машина, правда, мундштук в гильзу по-прежнему вставляли вручную. К концу века появилась папиросонабивная машина, облегчившая нелегкий труд табачников.
Фабрика имела четыре специальных магазина в Петербурге и один в Москве. В 1912 году, когда фабрика по производству сигарет стала второй по оборотам в России (первой была симферопольская «Сисма»), руководство фирмы решило расширить предприятие и основать «Общество русских табачных фабрик под фирмой Лаферм», с каковой целью были поглощены конкуренты: в январе 1913 года за 340 000 рублей была куплена табачная фабрика общества «Оттоман» с основным капиталом в 5 миллионов рублей. Спустя некоторое время Шпис купил Товарищество «Богданов А. Н. и К°» с основным капиталом 3,5 миллиона рублей, с двумя тысячами работников, а потом и «Дукат. Товарищество табачной фабрики» с основным капиталом в 1,5 миллиона рублей. Эта фабрика находилась в Москве.
Основной капитал самого «Лаферма» возрос таким образом до 8,5 миллионов рублей. Шпис на этом не остановился и обратился к правительству с просьбой разрешить ему увеличить основной капитал нового общества до 15 миллионов рублей, однако правительство решило, что может произойти монополизация рынка, вслед за чем последует повышение цен. В конце концов «Общество русских табачных фабрик под фирмою Лаферм» было зарегистрировано, однако увеличение основного капитала до 15 миллионов рублей и объединение с «Дукатом» не были разрешены.
К началу Первой мировой войны товарищество «Лаферм» поглотило многих своих конкурентов и превратилось в трест, вобравший в себя 14 крупнейших фабрик России и контролировавший две трети производства табачных изделий. Трест захватил всю скупку сырья и мог эффективно влиять на табаководческие районы Закавказья, Крыма, Харьковской, Бессарабской и других губерний.
В 1914 году фабрика выпускала около 22 миллионов сигарет в день (в общем объеме российского производства сигарет доля фирмы достигала 20 %). И хотя дела ее шли успешно, на фабрике понимали, что без рекламы не обойтись, и был придуман образ некоего «дяди Корнея». Вот какими виршами потчевали питерскую публику со страниц газет хозяева «Лаферма» устами дяди Корнея в первые дни 1909 года:
«Молодец», «Трезвон», «Фру-фру»[25]
В народившемся году —
Всем желают лишь удач,
Без потерь и неудач.
И «Медок» с «Зефиром» вместе
Прочат выигрыш тысяч в двести —
Тем, кто им любовь свою
В новом сохранит году.
А вот еще образец рекламного стихотворчества:
Если зубы одолели,
Сразу хором заболели,
Ноют и сверлят на смену,
И вы лезете на стену,
Если лопнуло терпенье,
Мой совет Вам как леченье
«Яр» курите, и тогда
Остальное — ерунда.
В своих финансовых делах товарищество «Лаферм» придерживалось принципа прозрачности. Согласно отчету за 1915 год (председателем правления товарищества тогда был Морис Эмилиевич Верстрат, бывший также вице-председателем правления Русско-азиатского банка, крупнейшего коммерческого банка России), от продажи изделий было выручено в том году 19 миллионов рублей, а расходы составили более 16 миллионов рублей (на листовой табак, уплату акцизов, жалованье служащим и рабочим и пр.). Валовая прибыль предприятия составила 2 миллиона 700 тысяч рублей. «На разного рода нужды войны» было пожертвовано 35 тысяч рублей, а на рекламу затрачено 269 тысяч — наверное, в расчете на то, что даже те, кто не курит, должны были знать назубок названия папирос, выпускавшихся «Лафермом». Например, «Незабудка» — «из турецких Табаков последнего урожая высоких качеств». Или «Набат».
Папиросочка «Набат»
Лучше многих во сто крат,
Упаковочка с умом,
И отменный вкус притом,
Словом, сорт хорош собой
И доступен всем ценой,
— эти строки тоже из «собрания» дяди Корнея.
Однако перейдем от высокой поэзии к суровой и — увы! — печальной прозе, ибо всякому делу, даже самому успешному, приходит конец.
