Откровения Ежова произвели устрашающее впечатление. Мы уже видели на примере Агранова, как он бросился «разоблачать» Ягоду и Молчанова с одновременными славословиями в адрес Ежова. Остальные ягодовцы шарахались друг от друга как от зачумленных. «Психическая атака» дала результат: люди, державшие в страхе всю страну, охватившие ее своими стальными щупальцами, сами были парализованы страхом. Оставалось только как можно быстрее, пока шок не прошел, материализовать химерические страхи ягодовцев; превратить то, чего они боялись, в реальность.
Несколько дней ушло на планирование предстоящих арестов. Начали, как и в случае с поляками, с периферии: некто Леван Гогоберидзе, в прошлом секретарь ЦК Грузии, а затем секретарь Ейского горкома, дал уличающие показания на чекиста А.О. Эйнгорна, который якобы пересылал за границу письма застрелившегося в 1935 г. партийного оппозиционера Ломинадзе. Ежов распорядился заготовить ордер на арест майора госбезопасности Эйнгорна, занимавшего в то время должность особопорученца Миронова по КРО, и заранее подписал его. Но исполнение ордера было отложено. Ежов и Фриновский выжидали, пока Гогоберидзе расстреляют, чтобы он не смог отказаться от своих показаний, а Эйнгорн не смог их опровергнуть на очной ставке. Повлиять на дату расстрела они в данном случае не могли, поскольку, как пишет в своих воспоминаниях «Разведка и Кремль» ветеран советской разведки Павел Судоплатов, репрессии в отношении грузин затрагивали личные связи и отношения Сталина, поэтому в каждом подобном случае приходилось ждать сигнала из Кремля.
Наконец, 21 марта пришло сообщение из Тбилиси о том, что приговор Гогоберидзе приведен в исполнение. В заранее приготовленный ордер на арест Эйнгорна вписали дату и фамилию исполнителя в такой спешке, что под рукой не оказалось даже чернил, сгодился простой карандаш [296] . Смертоносное колесо завертелось.
На следующий день после ареста Эйнгорна, 22 марта, арестовали Лурье и отдали его «комсомольцам»-костоломам, которые должны были получить от него признания в том, что его как злостного махинатора, контрабандиста и растратчика умышленно покрывал Ягода. А параллельно набирало обороты дело «связистов». В середине марта по их показаниям было принято решение об «изъятии» Воловича. Его отправили на отдых в Сочи, он выехал, как обычно, в персональном вагоне, где и был арестован в тот же день, что и Лурье, – 22 марта [297] . Вероятно, при аресте у него обнаружили заявление, подписанное золовкою Ежова. Дело в том, что у наркома был брат Иван Ежов, жестокий пьяница, человек бедовый и очень буйного нрава (сам нарком в дальнейшем называл его «полууголовным элементом»). В юности братья жили вместе, и Иван, связавшийся с известной петроградской уличной хулиганской шайкой «Порт-Артур», имел манеру бить брата Николая мандолиной по голове [298] . После того как брат от него съехал, Иван взялся за вразумление своей жены Зинаиды. Его буйство она долго терпела, но когда Николай стал наркомом, а Иван начал сожительствовать с другими женщинами, Зинаида по простоте своей решила обратиться с устным заявлением в НКВД, дабы непутевого мужа приструнили. Она попала на прием к некоему сотруднику НКВД Савичу, а тот отправил ее к Воловичу. Это было 26 ноября 1936 г., как раз накануне расформирования Оперода. Приняв заявление (видимо, в процессе приема оно приобрело письменную форму, коль скоро о его содержании сохранились дальнейшие упоминания), Волович никакого хода ему не дал [299] , но факт собирания компромата на родню Ежова вызвал столь сильное негодование последнего, что по случаю ареста Воловича он счел нужным доложить об этом самому Сталину [300] .
36-летний, жизнерадостный, веселый, циничный «Зоря» Волович по случаю ареста сразу же сник, увял, выражаясь жаргоном карательного ведомства, «полинял». Он без долгого сопротивления признал, что давал приказ о прослушивании правительственных переговоров, и сообщил о том, что прослушивание членов правительства велось по заданию Ягоды.
Дело теперь приняло совсем иной оборот, получив политическую окраску. Немедленно вспомнили о Молчанове и его передали в руки Фельдману с задачей: выбить из него показания о «заговоре в руководстве НКВД». Это был уже прямой подкоп под Ягоду. И Фельдман взялся за дело. К Молчанову применяли и «конвейер» (пытку бессонницей), и «выстойку», и суровые побои. Те, кто видел его в те дни, вспоминали его как «худого и сгорбленного человека с седой головой, который всего боялся» [301] Факт жестоких истязаний Молчанова не был секретом среди сотрудников НКВД. Поэтому, узнав об этом, некоторые близкие ему работники госбезопасности сразу покончили с собой. «Эта группа самоубийц, естественно, немедленно была провозглашена «врагами народа», испугавшимися разоблачений» [302] Остальных начали спешно арестовывать: в Москве прошлись «частым гребнем» по работникам СПО, полностью сменив руководителей всех 12 отделений этого отдела (истерзанный пытками Молчанов назвал их сообщниками по «заговору»); репрессии коснулись и белорусского наркомата. «На места» полетели шифротелеграммы с требованием немедленно арестовать тех работников НКВД, кто перевелся из СПО центра или из Белоруссии (при Молчанове). Иллюстрацией тому служит судьба капитана госбезопасности Фрица Гансовича Клейнберга, служившего в белорусском наркомате под руководством Молчанова начальником СПО, а после ареста Молчанова переведенного на аналогичную должность к начальнику УНКВД по Ивановской промышленной области В. Стырне. Реакцию обычно флегматичного эстонца Стырне, довольно типичную для среднего руководящего звена НКВД того периода, а также других старых чекистов передает в своих воспоминаниях Шрейдер: «…в Ивановское УНКВД пришла шифровка с распоряжением о немедленном аресте помощника начальника Ивановского УНКВД капитана госбезопасности Клейнберга, недавно прибывшего к нам из Белоруссии, где он работал с Молчановым. Как раз в тот вечер мы вместе с В.А. Стырне находились в театре, и фельдъегерь доставил расшифрованное распоряжение прямо в ложу театра.
– Вы подумайте, какой ужас, Миха-а-ил Па-авлович! – растягивая слова и хватаясь обеими руками за голову, восклицал Стырне, сообщив мне об этом распоряжении.
А заведенный механизм неумолимо раскручивался, нанося все новые и новые удары. Поскольку Молчанов в прошлом несколько лет работал в Иванове, и в аппарате НКВД, и в милиции еще осталось много сотрудников, знающих его лично, чекисты старой закалки остро переживали его арест, хотя, конечно, вслух об этом не говорили. Но когда позднее был расстрелян избивавший Молчанова Фельдман, многие этому порадовались, так как восприняли это как справедливое возмездие» [303] . Что же касается Клейнберга, то после целого года истязаний он умер в тюремной больнице [304] .
Попутно Паукеру было поручено провести проверку расходования секретных фондов АХУ НКВД за первые девять месяцев 1936 г. Начальник охраны Сталина, близкий к нему человек (20 декабря 1936 г. Паукер, бывший в юности парикмахером Будапештского оперного театра и, видимо, приобретший там артистические наклонности, на банкете у Сталина выступал с комическим представлением, пародирующим расстрел Зиновьева, чем очень насмешил Сталина и других вождей), он оставался потенциально опасен для Ежова. Давая ему такое поручение, Ежов создал у него впечатление, что не причисляет его к ягодовцам, подлежащим репрессированию. Вскоре сотрудник отдела охраны Цилинский докладывал Паукеру:
«Доношу, что среди спецрасходов 1-го отделения АХУ НКВД за 1936 год имелись нижеследующие расходы. (Данные примерные, ибо все квитанции сожжены.)
По линии Ягоды на содержание дома отдыха «Озеры», дач «Лиза» и «Гильтищево», квартир в Кремле, в Милютинском переулке, 9, и на Тверской, 29, на разные ремонты, благоустройство парков и посадку цветов, отопление, освещение, очистку пруда, ремонт и смену мебели с 1.01. по 1.10.36 г. израсходовано 605 000 руб.
Оплата штата по всем точкам за 9 месяцев с 1.01. по 1.10.36 составила 94 500 руб.; питание для дач и квартир по 50 000 руб. в месяц; за 9 месяцев – 450 000 руб.
Итого 1 149 500 рублей.
Регулярно снабжались продовольствием сестры Ягоды: Эсфирь, Таиса и Роза. Кроме того, посылались периодические посылки Григорию Филипповичу, Леопольду Авербаху, Леониду Авербаху и Фридлянду за счет 1-го отделения АХУ. Содержались и обставлялись дачи Розы и Эсфири в Краскове, Таисии и Григория Филипповичу [305] в Жуковке. Бывали пошивки обуви и одежды. Брат жены Леонид Авербах имел дачу на Зубаловском шоссе. Эксплуатация дачи полностью происходила за счет 1-го отделения АХУ. За 9 месяцев расход составил около 20 000 руб…».
[Далее подробно показаны расходы фондов НКВД на содержание приятелей Ягоды и близких к нему людей, а также их квартир, дач и прислуги].
…Показывая упомянутые расходы в суммарном выражении, получается следующее:
Содержание «Озеры», дач и квартир Ягоды 1 149 500 руб.
