Одним только фактом водворения в одну из камер страшной Лефортовской тюрьмы некогда всемогущий руководитель АХУ НКВД Островский был раздавлен. «Вот уж никогда не думал, – сказал он, – что буду сидеть в тюрьме, строительством которой сам руководил». После этого, видимо, еще не до конца понимая суть происходящего, он похлопал рукой тюремную стену: «А тюрьма все же построена очень хорошо, ничего не скажешь!» [314] . Довольно быстро Островский подтвердил показания Молчанова о том, что он состоял в антиправительственном заговоре вместе с Молчановым и Ягодой. Однако это оставалось строжайшей тайной. Большинство сотрудников центрального аппарата НКВД оставалось в уверенности, что Островский арестован за растраты, указанные в справке Паукера. Столь же невнятно по содержанию закрытое письмо Политбюро от 31 марта, в котором мотивировался арест члена ЦК без санкции самого ЦК: «Ввиду обнаруженных антигосударственных и уголовных преступлений наркома связи Ягода, совершенных в бытность его наркомом внутренних дел, а также после его перехода в наркомат связи, Политбюро ЦК ВКП доводит до сведения членов ЦК ВКП, что, ввиду опасности оставления Ягода на воле хотя бы на один день, оно оказалось вынужденным дать распоряжение о немедленном аресте Ягода. Политбюро ЦК ВКП просит членов ЦК ВКП санкционировать исключение Ягода из партии и ЦК и его арест» [315] . Злорадство членов ЦК по поводу того, что еще недавно главный жандарм, отправлявший за решетку других членов ЦК, теперь сам находится под арестом, не знало пределов. Они заглотили сталинский железный крючок с нескрываемым удовольствием, украсив лист согласования своими репликами вроде: «За!!! И особо приветствую, что мерзавца разоблачили» или: «Считаю действия Политбюро совершенно правильными, целиком их одобряю и голосую за исключение из партии и ЦК изменника Ягоды» [316] . 31 марта – 1 апреля данное постановление единогласно принято ЦК опросным порядком. 3 апреля ЦИК вынес постановление, опубликованное на следующий день в печати: «Ввиду обнаруженных должностных преступлений уголовного характера Народного Комиссара Связи Г.Г. Ягода, Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР постановляет:
1) Отрешить от должности Народного Комиссара Связи Г.Г. Ягода;
2) Передать дело о Г.Г. Ягода следственным органам» [317] .
Примечательно, что Ягода и Молчанов до 11 мая сами оставались членами ЦИК. Ежов и Фриновский прилагали немалые усилия к тому, чтобы до поры до времени создать впечатление, будто Ягода, Островский, Лурье и Буланов – обычные растратчики, за это и арестованы. На первом допросе Ягоду спрашивали именно о фактах хищений [318] . Правда, допросить Ягоду долго не удавалось – первый допрос датирован лишь 3 апреля. По словам Фельдбина-Орлова: «Ягода был так потрясен арестом, что напоминал укрощенного зверя, который никак не может привыкнуть к клетке. Он безостановочно мерял шагами пол своей камеры, потерял способность спать и не мог есть. Когда же новому наркому внутренних дел Ежову донесли, что Ягода разговаривает сам с собой, тот встревожился и послал к нему врача.
Опасаясь, что Ягода потеряет рассудок и будет непригоден для судебного спектакля, Ежов попросил Слуцкого (который тогда еще оставался начальником Иностранного управления НКВД) время от времени навещать Ягоду в его камере. Ягода обрадовался приходу Слуцкого. Тот обладал способностью имитировать любое человеческое чувство, но на этот раз он, похоже, действительно сочувствовал Ягоде и даже искренне пустил слезу, впрочем, не забывая фиксировать каждое слово арестованного, чтобы потом все передать Ежову. Ягода, конечно, понимал, что Слуцкий пришел не по собственной воле, но это, в сущности, ничего не меняло. Ягода мог быть уверен в одном: Слуцкий, сам опасавшийся за свое будущее, чувствовал бы себя гораздо счастливее, если бы начальником над ним был не Ежов, а по-прежнему он, Ягода. Лучше бы Слуцкому навещать здесь, в тюремной камере, Ежова…
Ягода не таился перед Слуцким. Он откровенно обрисовал ему свое безвыходное положение и горько пожаловался, что Ежов за несколько месяцев развалит такую чудесную машину НКВД, над созданием которой ему пришлось трудиться целых пятнадцать лет.
Во время одного из этих свиданий, как-то вечером, когда Слуцкий уже собирался уходить, Ягода сказал ему:
– Можешь написать в своем докладе Ежову, что я говорю: «Наверное, Бог все-таки существует!»
– Что такое? – удивленно переспросил Слуцкий, слегка растерявшись от бестактного упоминания о «докладе Ежову».
– Очень просто, – ответил Ягода то ли серьезно, то ли в шутку. – От Сталина я не заслужил ничего, кроме благодарности за верную службу; от Бога я должен был заслужить самое суровое наказание за то, что тысячу раз нарушал его заповеди. Теперь погляди: где я нахожусь, и суди сам: есть Бог или нет…» [319] .
Ягоде не дали долго предаваться богословским размышлениям: Сталин ждал результатов следствия. В первом допросе 3 апреля принимал участие начальник КРО Миронов – ожидалось, что он успокоит других ягодовцев: опасности нет, Ягоду допрашивают как растратчика. Это мнение сохранялось весьма распространенным; под влиянием сообщения в прессе от 4 апреля об аресте Ягоды за должностные уголовные преступления, например, некая Мошкова из Курска, кляузница и сутяжница, в тот же день написала письмо Сталину, что якобы Ягода получал взятки от подследственных, на общую сумму «не менее 250–300 тыс. рублей» [320] . Следует отметить, что и в дальнейшем Сталин, чтобы настроить общественное мнение против разоблаченных руководителей, часто акцентировал внимание на их барском образе жизни, как будто именно это и послужило причиной их ареста. Например, 3 февраля 1938 г., когда Ягода еще содержался во Внутренней тюрьме в Главном здании НКВД, Политбюро утвердило проект совместного постановления ЦК и Совнаркома, где содержалось следующее утверждение: «ряд арестованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиозные дачи-дворцы в 15–20 и больше комнат, где они роскошествовали и тратили народные деньги, демонстрируя этим свое полное бытовое разложение и перерождение».
Впрочем, наиболее дальновидные работники НКВД предвидели, что грядет великая и беспощадная чистка. Настроения по всей стране были предгрозовые, напоминавшие дни ленинского красного террора. Каждый или почти каждый, конечно, спешил оказаться на стороне загонщиков, но кому-то предстояло стать и затравленной жертвой. Один поэт, близкий к Агранову, в дни февральско-мартовского Пленума написал: «И налетит пламенных лет стая, // Прошелестит спелой грозой Ленин, // И на земле, что избежит тленья, // Будет будить разум и жизнь Сталин» [321] . Пробил роковой час смены караула, и некоторые поспешили сделать выводы сами. Начальник УНКВД по Горьковской области М. Погребинский, известный теоретик карательно-воспитательной системы ОГПУ – НКВД (автор книги «Фабрика людей»), узнав об аресте Ягоды, в тот же день (4 апреля 1937 г.) застрелился, прервав ради этого совещание, которое он проводил (спецсообщение ему подали в президиум), настолько беспросветной сразу показалась ему грядущая судьба [322] . Вероятнее всего, он сопоставил неприятное известие из Москвы с тайным арестом в Восточной Сибири бывшего начальника Особотдела Гая. Гай арестован 1 апреля, и его поездом этапировали в Москву. Вполне вероятно, что именно 4 апреля поезд с секретным узником приближался к Горьковскому железнодорожному узлу и, возможно, Погребинскому было поручено принять в связи с этим какие-то дополнительные меры безопасности. Будучи далеко не глупым человеком, Погребинский не захотел отправляться вслед за Ягодой и Гаем на им же прославленную «Фабрику людей» и предпочел привести себе смертный приговор в исполнение сам. Кстати, арест Гая в сочетании с арестом месяцем ранее Молчанова, видимо, и породил легенду о том, что все ягодовцы были арестованы в одну ночь, следуя в командировки с разных вокзалов Москвы и доставлены обратно в Москву под конвоем.
В тот же день, 4 апреля, выехал в командировку из Москвы и начальник КРО НКВД Л.Г. Миронов. Он был направлен на Дальний Восток во главе специальной бригады НКВД для «выявления и разгрома шпионско-вредительских троцкистских и иных групп» [323] . Чтобы руководство КРО не попало в руки Лоева или еще кого-нибудь из людей Миронова, в те же дни заместителем начальника КРО и фактически его руководителем срочно был назначен А.М. Минаев-Цикановский, которому спешным порядком присвоили звание комиссара госбезопасности 3-го ранга [324] . Причин для назначения Минаева было несколько. Во-первых, Ягода невзлюбил его за то, что некогда Минаев работал под началом Евдокимова, и постоянно держал на периферии, переводя с места на место, поэтому связей в ягодинском руководстве центрального аппарата он не имел, к тому же наверняка был озлоблен на Ягоду и его окружение. Вторая причина имела к самому Минаеву еще более непосредственное отношение. Дело в том, что за несколько дней до дальневосточной командировки Миронов подготовил и подал на рассмотрение Ежову проект приказа «О задачах третьих отделов управлений государственной без опасности по борьбе с диверсией в народном хозяйстве» («третьей линией» называлась контрразведка, поэтому центральный и местные КРО именовались «третьими отделами»). В приказе, например, Мироновым была подана идея квалифицировать все аварийные случаи на производстве как террористические акты и диверсии. Много было и других подобных предложений, направленных на повальные аресты среди определенных категорий населения, перемежаемых трескучими фразами вроде «добить контрреволюционные троцкистские формирования». Среди этих категорий упоминались бывшие эсеры и меньшевики [325] . Так вот, Минаев-Цикановский имел именно эсеровское прошлое (к большевикам он переметнулся лишь в 1919 г.). Поэтому подготовленный Мироновым проект приказа грозил ему гибелью. Таким образом, новый заместитель Миронова, кстати, получивший назначение в Москву уже после отъезда Миронова на Дальний Восток, явился вполне удобной для Ежова фигурой. Нарком доверял ему до такой степени, что следственные дела арестованных руководителей центрального аппарата НКВД по большей части сосредоточили в КРО, который в отсутствие Миронова де-факто возглавил Минаев [326] . Он, кстати, не брезговал лично бить арестованных работников НКВД [327] .
