- На выборах ЦК были? - спросил Дзержинский.
- Приходилось.
- Он, Ленин, назвал мою кандидатуру...
- Под псевдонимом, ясно?
- Конечно... "Доманский"... Я тогда сидел в тюрьме...
Горький рассмеялся:
- Вот бы о чем писать... Кабинет будущей России формировался в Лондоне, причем известная часть будущих министров не была приведена к присяге, поскольку сидела в карцерах...
...Вернулись к домику Джузеппе около одиннадцати, поднялись на верандочку маленького ресторанчика, Горький спросил два стакана черно-красного виноградного вина и тарелочку миндаля, жаренного в соли.
Глядя на солнечные высверки, что разбивались о литую гладь зеленого моря, задумчиво, словно бы прислушиваясь к кому-то, кого он сейчас видел, Горький заговорил:
- Третьего дня из Неаполя ко мне пожаловал симбирский купец. Сметки человек ловкой, в деле - хваток и смел, а говорит - с оглядкой... Даже здесь, за тысячи верст от России, всего страшится... Каждое неосторожное словцо рождает паузу, думает - как бы подправить его, сделать спокойным, привычным любому уху. Но - характер-то неудержим, анархия, несет... "Живем, говорит, без заранее обдуманного намерения, как господь на душу положит, ухабисто и тряско - то вправо кинет, то налево мотнет. Раскачались у нас все внутренние пружины, так что механизм души работает неправильно, шум есть, а дела не видно... Черносотельник нам, людям дела, не нужен, вреден весьма. Почему? Да оттого как левый революционер побывал, набросал там всяких разных намеков и ушел, а правый - всегда с нами и шумит в очень неприятном смысле. Скажем, еврей. Сейчас: "Почему еврей?! Измена!" А измены, конечно, никакой, просто человек из Гамбурга за дубовой клепкой для винных бочек приехал, и - как не разрешено ему свободно ездить, так он несколько и скрывается... То же и с немцем: "Почему немец?!" Не хорошо-с..."
Горький сделал маленький глоток терпкого вина - чистый виноградный сок, заметил:
- Русского б человека таким нектаром поить, а не водкой... Здесь ведь больше полустакана за день не пьют, и то - разбавляя водой, поэтому пьяных нет, а кураж - всегда пожалуйста, ощущение алкоголя имеет место быть, хотя всего пять градусов, ни до ног, ни до головы не доходит, услада дружеского застолья...
- У нас пьют оттого, что занятия людям нет, - заметил Дзержинский. - Нет возможности для д е л а, вот и прикладываются к шкалику...
- Слово д е л о таит в себе огромный смысл, - согласился Горький. Купчишка мой рассказывал о своем свате... Он у него председателем "Союза русских людей" в Дремове состоит, правоверный черносотенец, знак на груди носит, а в сердце - страх... "В шестом году с ним это случилось, когда пошли экспроприации, а по-нашему - грабеж; надулся он тогда шаром, выкатил безумно глаза, так с той самой поры и - орет! Один на один, в тихую минуту спросишь его, чего, мол, кричишь? А он: "Боюсь!" Даже плачет иногда, потому как, говорит, пришел России конец, крышка; одолеют нас... Для промышленных людей, добавляет купчишка, - опасность существует, это верно, народ у нас - не подготовленный, вдруг сразу на него новшеств пришло - ну и замялись люди... Раньше все очень просто было: приедет веселый жидочек из Гамбургу к моему куму, и тот спокоен, а ко мне являлся агент марсельской фирмы Осип Моисеевич Шехтель, жулик чище нас, грешных, то есть не жулик, а такой ловкий и удобный человек, честный в деле, это я его так, ласково, жуликом... А теперь мне самому приходится ездить - вот из Дремова-то в Геную и попал... Кум мой такое мнение имеет, что торговое дело - всеобщее и превыше любой политики, так что начальство в торговле - только во вред, ни при чем оно, в торговле рубль начальство... Сын ездит со мною, с языком помогает, бранит, что рано мы, старики, вправо повернули... Не для того, говорит, я родился, чтоб ваши ошибки править... Одни путают, другим - распутывай, а все равно на одном и том же месте толчемся, а между тем соседи не ждут, иностранный капитал пруном прет... Да, - заключил он нашу беседу, - русский народ - уму непостижим, какие-то мимо идущие люди... Идут, идут, а куда - неизвестно... Ни к чему своего истинного отношения нету - одно любопытство, словно бы лишь вчера на землю поселились, и не решено еще у них - тут будем жить али в каком другом месте... Беда! Так все ненадежно, так все требует укрощенья... Не кулаком, это не по времени и цели не служит, тут внутреннее укрощение нужно... Чтоб человек внутри себя успокоился и стал на свой пункт... Забить до дурака - это просто, так ведь жизнь не дураками строится... Нет, ума - не тронь, ум деньги выдумал, а деньги - вот: держу в руке цветную бумажку, и в ней все! И дом, и скот, и жена, и непререкаемая власть... Мой сын кума одолевает своими разговорами, тот плачет и страдает, так разве он один такой? Все ныне сдвинулись с прежних пунктов и айда, пошли! Но - пусть хоть тогда люди додумают свое до конца, а не намеками действуют, не полусловами..."
- Это законченная новелла, - заметил Дзержинский. Горький кивнул:
- Будет называться "Жалобы"... Все в голове, записываю... Туго идет... Прежде я норовил подсказывать читателю вывод, это - в традиции у нас, прав ваш Николенька, мы по сути своей нравоучительны, самые последние христиане Европы, да еще византийского толка - пропущены через Азию, роскоши прилежны, в н е ш н е м у, форме - слово чтим более дела... А сейчас думаю записать рассказ по-новому: некий фотографический портрет собеседников... Пусть читатель сам делает вывод, нечего мне брать на себя функцию митрополита.
- Ну а если все же читатели спросят совета?
- Так он, совет этот, постоянно был у нас с вами на слуху во время сегодняшнего утра, изволите ли видеть... Д е л о... Свободная работа - та, которую человек определяет себе соответственно призванию; право в этой его работе быть хозяином, управителем себе самому... Нынешняя власть самодержащий дурак Романов со товарищи - никогда не позволит народиться силе, которая живет своим умом, а не его рескриптом... Следовательно, грядет - рано или поздно - революция, которая даст право каждому быть творцом своего счастья... Нынешняя-то Россия определяема одним лишь словом "нельзя", какая-то трагическая страна "нельзяния", право. Если и дальше будет идти так, как идет, наступит новый апокалипсис для моего народа: Европа рвется вперед, Япония не уступает ей, и мы будем свидетелями того, как огромная держава медленно утонет в хляби, лишенная права на освобождающую радость созидания... Все же, знаете ли, человек только тогда звучит гордо, когда он свободен в мысли, поступке, любви и мечте... Иначе - химера, холодный лозунг, маниловщина...
- Вы позволите мне почитать ваши последние вещи, Алексей Максимович?
- Конечно, чего ж не позволить... Тем более все чаще начинаю думать - то ли пишу? Нужно ли все это вообще? Хандра какая-то... А сами ничего нового после вашего "Побега" не сделали?
- Нет... То есть в тюрьме я вел дневник... Но думаю, это не для широкого читателя... Отдам в архив партии...
- Перед тем как станете передавать в архив, позвольте мне глянуть, а?
Назавтра вечером постучался в дверь комнаты Дзержинского; глаза были мокрые, слез не стыдился; глухо покашливая, сказал:
- Про архив партии - зря, Феликс Эдмундович... Такое непременно следует печатать. Документ, изволите ли видеть, порою оказывается сильнее любого романа... Правда эпохи читается именно в тех строках, которые вы мне передали... Хороший вы человек, дрложу я вам... Муторно у меня было на душе последние месяцы... Разгром революции - это гибель мечты... Так ведь мы все мечтали о новом, так мечтали... Н-да-с... А вы - помогли мне своим дневником, спасибо... Рыбачить будете один, я - сажусь писать, это - запойно у меня, сутками, не сердитесь, ладно? Книга четвертая 1911 г.
"Я оставляю вам царство которое будет прочным, если вы будете хороши, и слабым если окажетесь дурными Согласием крепнет малое, раздорами разрушается великое".
Крисп "И тем не менее грядет революция!"
Тринадцатого марта тысяча девятьсот одиннадцатого года в Берлине, на одной из конспиративных квартир главного правления Социал-демократической партии Польши и Литвы, Роза Люксембург собрала экстренное совещание своих ближайших сподвижников - товарищей Дзержинского и Тышку; от большевиков был приглашен товарищ Иван.
- Товарищи, в России только что грянул правительственный кризис, - сказала Люксембург. - Либкнехт позвонил мне утром: видимо, завтра следует ждать начала газетных спекуляций. Поскольку все в России происходит тайно, гласность фиктивна, инспирирована; выводы - сумбурны, ибо общественность не умеет еще отделять злаки от плевел, нам следует помочь здешнему общественному мнению. Чтобы журналисты - не только в Берлине, но и в других европейских столицах смогли более или менее верно ориентироваться в русском политическом море, надо, по мнению Либкнехта, провести пресс-конференцию. Либкнехт назвал товарищей Юзефа, Вацлава, Юлиана, Ивана, Лео и Максима. Есть другие мнения?
Не было, понятно.
Товарищ Юлиан отправился в Вену и Краков, Вацлав - в Швейцарию, Максим - в Скандинавию, на встречу с Ганецким, - к мнению скандинавской прессы прислушивались, полагая, видимо, что близость Финляндии придает стокгольмским и норвежским газетам максимум достоверности; Роза оставила за собою оперативную связь с Международным Социалистическим Бюро, Лео - с правлением немецкой социал-демократии и редакцией "Форвертс".
