Сговорились, чтобы грабить вместе.
Что хотели, то творили,
Церковь осквернили.
А вот шинкарь Лейба от всей души измывается над работником, сиротой Ярёмой:
Ярёма, герш-ту, хам ленивый,
Веди кобылу, да сперва
Подай хозяйке туфли живо,
Неси воды, руби дрова.
Корове подстели соломы,
Посыпь индейкам и гусям.
Да хату вымети, Ярёма.
Ярёма, эй! Да стой же, хам!
Как справишься, беги в Ольшану -
Хозяйке надо. Да бегом!.
(Здесь и далее перевод А.Т. Твардовского; «герш-ту» (евр.) – слышишь, ты).
Пока Ярёма побежал в Ольшану (а делает он это с удовольствием, ибо там живет его возлюбленная Оксана), автор заглядывает в корчму – чем там занимаются обитатели? Хозяин Лейба, по прозвищу «Чёртов кошелёк», «считает монеты», хозяйка, по имени Хайка, и дочь спят на перинах. Но сон тревожный. И точно: стук в дверь, и в дом врываются так называемые конфедераты, т.е. поляки, провозгласившие себя «независимыми» от центральной власти, чтобы творить дела, не пачкающие оную. Им надо, как всегда, – женщин, вина, денег. Дочь свою корчмарь успел спрятать, вина поставил, а вот денег: нету, нету, нету… Оскорбления, унижения, издевательства над бедным евреем не знают пределов – он и сам вертится, угождает, уничижает себя, но денег не дает. Поляки перемежают свои угрозы пением гимна, в котором, то ли по глупости, то ли по пьяни, кроме первых строчек ничего не знают:
My zyjemy, my zyjemy,
Polska nie zginela.
И Лейба находит выход: неподалёку, в Ольшане, живёт ктитор – церковный староста православного храма, и у него есть деньги. «Собирайся!» – скомандовали конфедераты и поскакали в Ольшану. Ворвались в хату ктитора и начали бесчинствовать; а «пёс-шинкарь» притаился в углу. И вот она – первая анафема автора поэмы в адрес поляков:
…Да падёт проклятье
На их мать родную, что их зачала,
На тот день, в который собак родила.
Связали старосту, бьют, пытают горячей смолой, но денег никак от него не добьются.
Старик не вынес адской кары,
Упал бедняга. Отошла
Душа его без отпущенья.
Схватили дочь ктитора, подожгли церковь и – наутек! И когда Ярёма узнал о случившейся трагедии, путь его пролёг прямиком «в гайдамаки».
Враги народа определены: «лях и жидовин», т.е. поляки и их подручные – евреи.
И весь пафос восстания, а вместе с ним и поэмы Шевченко, таков: поразить, в первую очередь, ляха с ксёндзом, а затем «жида». Кобзарь, сопровождающий гайдамаков, в своей импровизации выразил общее украинской голытьбы:
Берегитесь нынче, ляхи,
Горе вам, собаки.
Зализняк идёт к вам в гости,
А с ним гайдамаки.
И когда дошло до дела, то в Лысянке, в костёле, повстанцы повесили рядом ксёндза, еврея и собаку с надписью: «лях, жид и собака – все вiра однака» (цитируется по «ЕЭ», т. VI, стр. 27).
1 августа в Матронинском монастыре освятили ножи, а на 2-е число назначили поход. Первой жертвой гайдамаки определили древний Чигирин, бывшую гетманскую столицу, где «лях и жидовин»
Горилкой, кровью упивались,
Кляли схизмата…
(Здесь «схизмат» – русский, православный.) И началось: «Гайда!»
Смерть шляхетству! Погуляем,
Тучи разогреем!»
Чтобы дети знали, внукам рассказали,
Как казаки шляхту мукам предавали.
За всё, что от шляхты пришлось испытать.
Крики, призывы, одобрения:
«Добре, хлопцы, режьте ляхов,
Никому пощады.»
В Чигирине – мясорубка:
Город трупами завален,
Улицы, базары
Чёрной кровью подплывают.
«Мало ляхам кары!»
Недорезанных кончали:
Не встанут, собаки!.
Дальше – больше:
…Украина
Дымилась, пылая.
Где в живых осталась шляхта, -
Запершись, дрожала.
А по виселицам в сёлах
Ляхи в ряд висели
Чином старше. На прочих
Веревок жалели.
По улицам, по дорогам -
Груды трупов с ночи.
Псы грызут их, а вороны
Выклевали очи…
По дворам везде остались
Дети да собаки.
Даже бабы, взяв ухваты,
Ушли в гайдамаки.
Жестокое было время. И если кто-то сетует на свою судьбу, если кто-то о ком-то жалеет – тот не понимает земных реалий, не разумеет принципа, гласящего, что за всё надо платить. Автор задумывается: если такое творилось, если было в те далекие годы в тех благословенных местах «хуже ада», то «за что же люди губили друг друга?». Ведь и с той, и с другой стороны – братья, славяне, «одной матери дети»?
Поглядеть – такие ж люди,
Жить, водить бы дружбу.
Не умели, не хотели -
Разделиться нужно!
Захотели братской крови -
Потому – у брата
И скотина, и холстина,
И светлая хата.
«Убьем брата, спалим хату!»
И пошла работа.
Ну, убили! А на муки
Остались сироты.
Подросли в слезах, в неволе,
Развязали руки,
Ножи взяли…
Сердцу больно, как помыслишь:
Что людей побито!
Сколько крови! Кто ж виновен?
Ксёндзы, езуиты.
Причины
«До унии (Брестская уния 1596 года. – Н.Б.), – писал Т.Г. Шевченко, – казаки с ляхами жили мирно, и если бы не иезуиты, то, может быть, и не резались бы». Католическая экспансия – вот ещё одна причина для народного негодования.
…А между тем Ярёма Галайда с отрядом гайдамаков попал в Ольшану, на пепелище ктиторовой хаты, и снова в душе его вскипает ярость и требует мести за Оксану и её отца. И продолжает он свой путь по земле своих предков уже плечом к плечу с вождём Зализняком.
Багровеют речки кровью
Евреев да ляхов.
Горят хаты и палаты, -
Заодно – всё прахом…
Зализняк гуляет с Гонтой:
«Кара ляхам, кара!»
Старикам пощады нету
И малым ребятам.
Не милуют гайдамаки,
Не щадят, зверея,
Ни красу, ни возраст юный
Шляхтянок, евреек.
Ни убогих, ни здоровых,
Ни калек горбатых
Не осталосъ,- не спаслися
От грозной расплаты.
Ни души – легли все, пали,
Свершилася кара.
Трупы стынут, багровеет
Небо от пожара.
Крик Галайды всюду слышен:
«Мучить ляхов, мучить!»
Как безумный, мертвых режет,
Рубит, как попало.
«Дайте ляха, дайте пана,
Мало крови, мало!
Дайте ляха, дайте крови
Тех собак поганых!
