1976) так называемом «Падерборнском эпосе» («Karolus Magnus et Leo Papa») Карл величается «августом». Сам чин встречи Карла в Риме был из ряда вон выходящим: за 12 миль до городских ворот его встречал лично сам папа, тогда как звание патриция, носителем которого Карл тогда еще являлся, давало ему всего лишь право быть встреченным схолами за милю до города. Но самым главным в этом ряду служит свидетельство современных событиям «Лоршских анналов» («Annales Laureshamenses»), на аутентичность которого, вопреки иногда высказывавшимся сомнениям (Schramm), можно положиться (Fichtenau, 1953; 1959). Согласно «Лоршским анналам», римский синод, рассматривавший обвинения против папы Льва и закончившийся 23 декабря 800 г. оправданием последнего, тогда же, т. е. за два дня до коронации, обратился к Карлу с просьбой принять императорский титул; «король Карл не пожелал отказать в такой просьбе… священнослужителям и всему христианскому народу и на Рождество Господне принял титул императора вместе с помазанием от папы Льва» («Quorum petitionem ipse rex Karolus denegare noluit, sed cum omni humilitate subiectus Deo et petitioni sacerdotum et universi christiani populi in ipsa nativitate Domini nostri Jesu Christi ipsum nomen imperatoris cum consecratione domini Leonis papae suscepit»: Ann. Lauresham., a. 801, p. 38). Это недвусмысленное сообщение нельзя, разумеется, толковать (как то делал Р. Фольц: Folz, 1964) в том смысле, будто провозглашение Карла императором состоялось уже за два дня до коронации. В то же время ясно, что король знал о предстоявшей на Рождество церемонии и гнев его, засвидетельствованный Эйнхардом, был вызван не желанием папы навязать ему императорский титул, а какими-то неожиданными для Карла обстоятельствами этой церемонии. Какими?
Думается, наука нашла правильный ответ на этот вопрос, усвоив и разработав идею А. Бракманна, Э. Каспара и М. Линцеля (Brackmann; Caspar; Lintzel) об особом «неримском», или если угодно, «внеримском» представлении Карла об императорской власти, которое и стало причиной идеологической коллизии с представлениями на этот счет папы Льва III, коль скоро последние не только целиком коренились в римской традиции, но и, как то достаточно убедительно, на наш взгляд, показал В. Онзорге (Ohnsorge, 1951, 1952, 1954, 1975), были развиты самим Львом в направлении именно римского (естественно, папского) универсализма (если верна атрибуция Льву III «Constitutum Constantini»). По причинам, которые сейчас будут с необходимой краткостью изложены, этот «внеримский» идеологический комплекс можно с известной долей условности (учитывая наличие элементов аналогичного «внеримского» представления об империи также и в идеологических традициях других раннесредневековых монархий Запада, например, — в англо-саксонской: Stengel, 1910; 1939; 1966 [ответ на критику Р. Дрёгерайта: Drôgereit, 1952]; некоторые коррективы см.: Erdmann, 1951; Vollrath-Reichelt, 1971) назвать «франкской имперской идеей». Таким образом, скептицизм П. Э. Шрамма, считавшего подобную гипотезу «фантомом современной науки» (Schramm), не встретил поддержки.
Определяющей чертой этой «франкской имперской идеи», насколько она прослеживается по источникам, является интуиция о франках как новом избранном народе — носителе империи (в немецкоязычной терминологии — «das neue Reichsvolk»). Эта интуиция сложилась еще до коронации 800 г. и стала своеобразной амальгамой представления о равночестности всех народов внутри христианской экумены, привычного и выработанного столетиями политического существования западноевропейских gentes и régna gentilia вне политико-идеологических рамок Римской (Византийской) империи (оно было, как известно, сформулировано еще Исидором Севильским в первой половине VII в. [Lôwe, 1952; Borst, 1966] и, знаменательным образом, воспроизведено четыре века спустя на другом конце Европы Илларионом, будущим киевским митрополитом, идеологом политики Ярослава Мудрого) и очевидной исключительности положения Франкской державы во второй половине VIII в., объединившей в своих пределах практически всю латинскую Европу, за исключением Астурии и англо-саксонских королевств. Конфликт с Византией из-за того, что франкская церковь как таковая не была приглашена на VII вселенский (II Никейский) собор 787 г., восстановивший иконопочитание, всего лишь высветил неизбежный антивизантийский аспект уже созревшего квазиимперского политического самосознания короля франков и его окружения. Неудивительно, в итоге, что в направленных против решений собора полемических «Libri Carolini», созданных по поручению Карла Великого Теодульфом Орлеанским, Карл выступает как «государь избранного народа», а Алкуин уже с 798 г. неоднократно прилагает к государству Карла название «imperium christianum».
В свете сказанного, недовольство Карла в церемонии коронации могли вызвать те ее элементы, которые явно восходили к папской римско-универсалистской модели империи и потому плохо вписывались во «франкскую модель». Прежде всего, это, конечно же, конституирующее участие в церемонии римского первосвященника (коронация руками папы, а также, возможно, помазание, если трактовать consecratio в процитированном известии «Лоршских анналов» именно как помазание, на что, вроде бы, указывает и ироническое сообщение византийского современника — хрониста Феофана, будто Карл, по своей варварской неумеренности, был облит миром с ног до головы: Theoph., р. 472. 30–473. 3), которое могло быть понято как санкция Рима и прецедент. Последующие события показали, что так оно и случилось: Стефан IV, преемник Льва III, прибыв в 816 г., в самом начале своего понтификата, к императору Людовику Благочестивому, не забыл захватить с собой корону, которой и увенчал Людовика в Реймсе — напоминание о процедуре 800 г., пусть и запоздалое, но идеологически отнюдь не маловажное, так как речь шла якобы о короне самого св. Константина Великого (намек на «Constitutum Constantini»); в 823 г. императорской короной в Риме папа Пасхалий I короновал франкского престолонаследника Лотаря, старшего сына императора Людовика, хотя тот уже был десигнирован отцом в качестве императора-соправителя шесть лет назад, в 817 г. (Ann. regni Franc., а. 816 [в своей лапидарности «Анналы» излагают дело так, как будто коронация и была главной причиной приезда папы: «Qui statim imperatori adventus sui causam insinuans celebratis ex more missarum sollemniis eum diadematis inpositione coronavit»], 823, p. 144, 160161; Theg. vita Hlud. 17, p. 594; Anon, vita Hlud. 26, 36, p. 620–621, 627). Эта настойчивость Рима принесла свои плоды, и позднее, в пору ослабления Франкской державы и сложной внутридинастической борьбы, именно коронация папами стала общепринятым способом передачи императорской власти. Уже в 850 г. Лотарь сам пошлет своего сына Людовика (будущего императора Людовика И) за короной в Рим.
Между тем, и при Карле, и при его сыне и преемнике Людовике положение было совершенно иным. Во время императорской десигнации последнего в сентябре 813 г. дело обошлось не только без участия папы, но и вообще без какой бы то ни было церковной санкции: по одной версии императорскую корону на голову сына возложил Карл (Ann. regni Franc., а. 813, p. l38: «… coronam illi inposuit et imperialis nominis sibi consortem fecit»), по другой — это сделал по повелению отца сам Людовик (Theg. 6, р. 591–592: «… iussit eum pater, ut propriis manibus elevasset coronam…
