Спустя несколько дней число их выросло с шести тысяч до тринадцати. Они требовали разрешить им эмигрировать в Германию, и советское правительство, озадаченное и пребывавшее в полной растерянности, не знало, что делать в столь неожиданной ситуации и все больше склонялось к тому, чтобы согласиться с их требованиями, поскольку протест меннонитов стал громкой сенсацией для дипломатического корпуса и представителей иностранной прессы.
Германский Кабинет, в котором большинство составляли представители левых партий, не смог прийти к какому-либо решению, и дело затянулось. Сознавая потенциальную опасность, которую таит в себе этот инцидент, задевший больной для немцев вопрос о положении немецких колонистов в России и неприятии ими коллективизации, я решил прервать лечение и вернуться на свой пост.
В Москве обстановка продолжала накаляться. Правительство, преодолев первоначальный шок и желая убрать меннонитов подальше от глаз публики как можно быстрее, принялось насильственно их высылать. Наконец и Кабинет в Берлине дал свое согласие на въезд меннонитов в рейх. Число их тем временем уменьшилось до шести тысяч человек, но даже этим оставшимся не было позволено поселиться в Германии. Из-за недостаточного понимания нужд германского сельского хозяйства и незнания всего разнообразия немецких меньшинств, проживавших за границей, левые министры германского Кабинета решили, что меннонитов следует отправить в Бразилию, где они и должны будут поселиться.
За зиму 1929-1930 годов германо-российские отношения ухудшились. Крупных конфликтов не было, но износ от ежедневного трения, вызванного "московитскими" методами, порождал все растущее раздражение в Германии. Годами, например, Москва рассматривала радио как свое любимое средство атаки на внешний мир, и ныне почти ежедневно в эфире на весь мир звучали брань и оскорбления в адрес германских государственных институтов и партий. И что меня бесило больше всего, так это тот факт, что радиостанция эта находилась в Германии. Море протестов, заявленных мною и поддержанных МИДом, не сдвинули дело с мертвой точки. Нас вежливо информировали, что правительство не имеет власти над какими-либо радиостанциями, поскольку их содержат профсоюзы.
Появились и другие трудности: всеобъемлющий экономический и консульский договор, заключенный в 1925 году во время конференции в Локарно, оказался не стоящим даже бумаги, на которой он был написан. Он утратил для русских очарование новизны, и Советы теперь не очень-то заботились о том, чтобы придерживаться его положений. Жалобы германских граждан, живущих в Советском Союзе, все множились, так же, как и жалобы со стороны наших консулов. Что-то надо было делать, и мы решили, что самый эффективный способ разрядить обстановку и выпустить пар из перегретого котла - это привести в движение механизм согласительных комиссий, предусмотренный подписанным в 1929 году договором. Соответственно, в апреле 1930 года меня вызвали в Берлин, чтобы обсудить этот вопрос.
Но вскоре я понял, что в Берлине против меня плетется довольно тщательно разработанная интрига и что моя поездка инспирирована министром Куртиусом совсем не для того, чтобы обсудить московские дела. Интригу эту начал мой коллега, страстно желавший занять пост посла в Москве и пользовавшийся в этом мощным содействием со стороны своих друзей в канцелярии Reichsprasident'a и одного журналиста, с которым у него были хорошие отношения. Ряд других националистических газет также принял участие в этом деле по своей собственной инициативе. Лейтмотивом их выступлений стало утверждение, что хотя я хорошо зарекомендовал себя в качестве шефа Восточного отдела, но ныне недостаточно энергично отстаиваю германские интересы в отношениях с советским правительством. Утверждалось также, что послом в Москве должен быть более жесткий человек, с более жестким отношением к Советам. Куртиус дрогнул и, лишенный авторитета Штреземана, похоже, склонялся к тому, чтобы уступить давлению, оказываемому на него Вильгельмштрассе, 76 - а именно канцелярией рейхспрезидента.
Он осторожно поинтересовался, не готов ли я вновь вернуться на пост шефа Восточного отдела, от чего я категорически отказался. Из бесед с политиками и высокопоставленными функционерами - среди которых были и депутат от социалистов Брейтшейд, и генерал фон Шлейхер - я вынес убеждение, что все они осуждают плетущиеся против меня интриги и желают, чтобы я остался на своем посту. Наконец, и Куртиус принял решение и не стал больше настаивать на моем уходе, уполномочив меня вести переговоры с советским правительством о разрешении острых вопросов средствами, предусмотренными статьями договора о согласительной процедуре. Почти в это же время Шуберт был назначен послом в Рим, и Бюлов стал его преемником на посту статс-секретаря германского МИДа.
Едва я вернулся в Москву и начал переговоры с Narkomindel, как разразилась буря в берлинской прессе. Некоторые газеты вновь обратились к своим заявлениям о моей вялости при выполнении возложенных на меня обязанностей, и все они опубликовали сообщения о том, что смена посла в Москве является делом решенным. Некоторые из демократических газет, такие как Berliner Tageblatt, разоблачили эти интриги. Однако отдел МИДа по связям с прессой по-прежнему хранил молчание. Должен сказать, я был сильно взбешен как тем, что приходится отбивать атаки с тыла в тот самый момент, когда мне приходится вести важные переговоры с Советским Союзом, так и тем, что не получил в этой ситуации никакой поддержки со стороны своего руководства. И потому был настроен добиться окончательного решения вопроса, попросив министра Куртиуса опубликовать официальное опровержение того, что в посольстве в Москве предстоят какие-либо перемены, причем сделать это в течение 48 часов. Если Куртиус откажется, я сообщу ему, что ухожу в отставку.
Опровержение было опубликовано, интригу разоблачили, и с тех пор я мог спокойно заниматься делом, причем намного более успешно, чем раньше.
Что касается плана задействования согласительной комиссии, Narcomindel с готовностью согласился, и встреча была запланирована на июнь. Руководителем германской делегации был назначен герр фон Раумер. Я уже упоминал едем в своем рассказе о конференции в
Женеве как о блестящем и остроумном человеке, ведущем промышленнике и члене Reichstag от той же партии, что и Штреземан. Другими членами делегации были мой друг герр фон Мольтке из МИДа и герр Хенке - бывший адъютант графа Ранцау. Они остановились у нас в посольстве, и мы от души наслаждались ежедневным общением с этими интеллигентными и приятными людьми.
Начавшиеся переговоры приняли неизбежный оборот, характерный для всех переговоров с советскими властями в то время, а именно: максимум ссор из-за пустяков и минимум конструктивных результатов. Однако примирительная комиссия работала в соответствии с нашими ожиданиями, ввиду того, что она служила своего рода предохранительным клапаном, позволяя в конце концов принять взвешенное решение после предварительных накаленных дискуссий.
Эксперимент был повторен на следующий год с менее удовлетворительными результатами, после чего окончательно оказался преданным забвению, выполнив свою задачу - позволив продемонстрировать всему миру "прогрессивные дипломатические методы", придуманные советским правительством, а также некоторые новые способы, которые могли быть использованы в дипломатической практике.
Несколько более долговечные результаты, чем эти чисто юридические, были достигнуты в беседах, которые состоялись у герра фон Раумера с некоторыми из ведущих советских функционеров, такими, как, например, Микоян. Раумер был слишком сообразительным человеком, чтобы не догадываться о потенциальных возможностях целого континента, приступившего к своей индустриализации, и перспектив, которые открываются здесь для германской экономики. Хотя Раумер всегда стоял за развитие торговли с Советским Союзом, он согласился с моими мыслями и предложениями, которые я изложил ему в ходе наших долгих бесед, и с тех пор стал одним из самых стойких сторонников предоставления кредитов Советскому Союзу. Его помощь была тем более ценной для меня, что он находился в дружеских отношениях с недавно назначенным канцлером - доктором Брюнингом.
Германские кредиты Советскому Союзу
Пятилетний план вступил в решающую стадию. Непосредственное воздействие, оказанное им на русско-германские экономические отношения, ограничивалось главным образом растущим наплывом германских специалистов и технических работников - как результат наступления, начатого СССР "Германской инженерной неделей". По крайней мере пять тысяч из них были разбросаны по многочисленным промышленным предприятиям на всей огромной территории Советского Союза. Многие из них осели в Москве, работая в качестве экспертов в министерствах и плановых организациях, но большинство трудилось за Уралом, в бассейне Дона, на Кавказе и даже в более отдаленных областях. Среди них было много высококвалифицированных специалистов, хотя большинство из них были просто обычными людьми, потерявшими работу в Германии вследствие усиливающейся экономической депрессии и потому были рады найти работу в далекой России.
