Наиболее талантливые из этих инженеров не были, конечно, уволены своими германскими работодателями. Но в России им платили не в рублях, а в иностранной валюте. Инженеры высокого класса получали "капиталистические" зарплаты от 60 до 80 тысяч золотых марок, в то время как средний инженер в Германии получал от 5 до 8 тысяч марок в год. Такой приток иностранной валюты был важным фактором для германской экономики, и он тем более приветствовался в Германии, что эти люди не только не были безработными во времена депрессии, но и имели возможность приобретать ценный опыт работы в зарубежной стране.
Что до политического аспекта вопроса, то эти германские инженеры, разбросанные по всей России, были для меня самым ценным источником информации. Поскольку те из них, кто выполнял наиболее важные задачи, поддерживали постоянную связь с посольством и с германскими консульствами в других городах, мы были всесторонне информированы не только об экономическом развитии в стране пребывания, но и по другим вопросам, таким, как, например, взгляды и настроения людей, а также процессы, происходившие внутри партии.
Полагаю, что ни одна зарубежная страна ни до, ни после не имела в своем распоряжении такого количества подробной информации о Советском Союзе, сколько имела Германия в начале 30-х годов.
Эта информация подкреплялось еще и компетентностью сотрудников германского посольства и консульств в разных частях СССР. Как только германские специалисты покинули страну и политические отношения между двумя странами ухудшились, следом за ними опустился "железный занавес", изолировав нас столь же надежно, как и остальной мир, от событий, происходивших внутри Советского Союза.
Если исключить наплыв инженеров и техников, то можно сделать вывод, что русско-германские отношения оказались не очень сильно затронуты пятилетним планом. Кредит, предоставленный Советскому Союзу где-то в 1928 году, до сих пор не поступил. Он не был увеличен, как не было и каких-либо переговоров об этом, ведущихся или планируемых.
Чем больше я знакомился с развитием событий в Советском Союзе, и особенно с пятилетним планом, тем сильнее становилось мое убеждение, что у Германии есть уникальная возможность значительно увеличить свой экспорт и утвердиться в стране с, похоже, практически неограниченными потенциальными промышленными возможностями.
У меня не было иллюзий относительно долговечности подобного состояния дел, поскольку я отчетливо сознавал, что Советы обратились к Германии за помощью и сотрудничеством в индустриализации своей страны не просто из чистой симпатии. Я достаточно хорошо был осведомлен о том факте, что истинной целью, стоявшей за пятилетним планом, была автаркия, столь полная, насколько это возможно. Идеальным для Советов было бы вообще ничего не импортировать. Более того, я принял во внимание и тот факт, что в тоталитарном государстве любая покупка и продажа - вопрос в высшей степени политический. Если бы Советский Союз начал проводить политику установления близких отношений с Соединенными Штатами или Великобританией, заказы на оборудование и другие товары были бы сразу переключены на нового друга и мы остались бы не у дел.
Но несмотря на эти соображения, а возможно, именно благодаря им, мое позитивное отношение к сотрудничеству с Россией не претерпело изменений. Даже если первый пятилетний план был для Германии не более чем преходящей возможностью наладить торговлю с Советским Союзом в большем масштабе, за нее все равно следовало ухватиться. Игра стоила свеч, поскольку открывала новый рынок для германского экспорта, пусть даже всего на несколько лет, и давала шанс продажи товаров на сотни или тысячи миллионов марок в момент острого кризиса мировой экономики. Но я был не очень уверен, что русские смогут обойтись без иностранных товаров и после завершения своей индустриализации. Они и дальше будут зависеть от Германии в вопросе снабжения запасными частями, и в любом случае существовала вероятность того, что многие предприятия предпочтут оборудование, которое они знают и к которому привыкли, тому, что произведено неопытными рабочими на новых русских предприятиях.
Но самое главное, я, как немец, очень гордился качеством германских товаров и высокой квалификацией рабочих и потому был достаточно уверен, что Германия с ее изобретательностью и техническим мастерством всегда будет далеко впереди русских, которым так или иначе придется прибегать к нашей помощи, если они собираются достичь вершин в технической сфере и эффективности производства. У меня не было сомнений в том, что Советы захотят приобрести самое новейшее оборудование, поскольку мне была знакома эта черта русских и, особенно, советских русских - они всегда стараются заполучить самые современные технические разработки, даже если эти разработки и не подходят к их сравнительно отсталой экономической системе.
Проблему конкуренции всегда должно пристально исследовать. У Германии был определенный приоритет на русском рынке как благодаря дружественным политическим отношениям, которые установились между двумя странами, так и благодаря тому, что она сама была высокоиндустриальной страной с первоклассными, техническим; и промышленными мозгами, но не имеющей в своем распоряжении военной или политической мощи, чтоб какой-то момент могд$ стать
ным. Но главное - не было в то время у Германии серьезных конкурентов и в области использования богатств Советского Союза. Так, дипломатические отношения между Союзом и Великобританией были разорваны, и последняя полностью вышла из игры; Соединенные Штаты также не проявляли какого-либо особенного интереса к России, хотя компании "Дженерал Электрик" и "Форд" уже занимались или планировали заняться бизнесом в Союзе, а полковник Купер проектировал Днепрогэс в соперничестве с концерном Сименса. Но, похоже, у Соединенных Штатов не было очень сильного желания выходить на российский рынок. Кроме того, условия такого выхода были довольно суровы: требовались наличные деньги и никаких кредитов не предоставлялось.
Германская монополия на сомнительном и революционном русском рынке была обречена стать временной и очень быстро могла подойти к концу. Как только обстановка в России успокоится или депрессия в Америке достигнет столь катастрофического уровня, что новые рынки придется искать любой ценой, англо-саксонские державы могут явиться на русский рынок уже в качестве серьезных конкурентов. Советский русский питал определенные симпатии ко многим аспектам американского образа жизни. Обширность американского континента была привлекательна для него и вызывала родственные чувства, в то время как грандиозное промышленное развитие Америки было мечтой, которую он желал бы увидеть воплощенной в жизнь в своей собственной стране. Америка, думал советский русский - единственная страна, равная России.
Однако Германия никогда и не стремилась обрести монополию на российском рынке, поскольку он слишком велик, чтобы его могла заполнить одна страна. Да и риск при этом считался весьма серьезным. И потому мы старались привлечь интерес к русскому рынку, особенно в Америке и Франции, равно как стремились способствовать установлению политических контактов Советской России с внешним миром. В основе этого стремления лежало убеждение, что риск участия в долгосрочных кредитах следует делить с другими странами. Наш генеральный консул в России герр Шлезингер был убежденным сторонником подобных планов и обсуждал их в Париже и в Соединенных Штатах. Однако идеи эти получили развитие лишь позднее, где-то в 1932 году, и прежде чем за них ухватились капиталисты, всегда медлившие заняться чем-то новым, если они с куда меньшими затратами могут делать деньги другими способами, национал-социализм уже пришел к власти и покончил как с этими планами, так и со многими другими.
Конечно, идея разделенного общего риска и совместного бизнеса могла созреть лишь после того, как Германия сумеет прочно утвердиться на российском рынке. Чтобы достичь этого, нам пришлось дать русским некоторые стимулы, чтобы побудить их предоставить Германии приоритет перед другими конкурентами. Если бы они могли платить наличными, они, вероятно, приобретали бы оборудование в Америке. Но у русских не было золота или других активов, по крайней мере в каких-то значительных количествах и потому они стремились платить излишками своего зерна или другими товарами, которые еще только собирались производить.
Мы могли бы сохранить их заказы, если бы согласились предоставить им долгосрочные кредиты. И это не явилось бы для нас чем-то новым, поскольку на протяжении последних нескольких лет экономические отношения между Германией и Советским Союзом развивались именно таким образом. Проблема, которую теперь следовало бы решить, состояла в том, должны ли эти кредиты быть множественными или нет. Именно здесь и встал важный вопрос, на который требовался прямой ответ: можно ли доверять Советскому Союзу как должнику?
