Константин Федин - Первые радости (Трилогия - 1)

- Смотри, - сказал Цветухин, - узнаешь?

Парабукин, нагнувшись, двигался последним. Он только для вида держал канат одной рукой и внимательно присматривал за ходом якоря, рога которого размахом были во всю ширину сходен. Кудри его космато закрывали лицо и шею, вздрагивая от грузных рывков тела.

- Хорош! - засмеялся Пастухов. - Страшно, если такой схватит за горло!

- Зачем он тебя схватит?

- Просто так. От постылой жизни.

- Едва ли она ему постыла. - Видишь, вон и дочка его тут... Аночка! крикнул Цветухин.

Аночка маленькими шажками шла следом за головой якоря, в куче таких же босоногих, как она, мальчишек, сбежавшихся на погрузку и захваченных ею, словно маршем военного оркестра. В этот момент песня прекратилась. Наступила самая тяжелая часть работы - якорь надо было поставить ухом вверх и проволочить стойкой по борту палубы, на нос парохода. Аночка вскинула глаза на Цветухина, покивала ему, как старому приятелю, и, воспользовавшись заминкой, шмыгнула на пароход. Она появилась на пассажирской палубе не скоро, - ей пришлось поплутать в коридорах, торкаясь в одинаковые двери кают, и она немного растерялась от роскоши сверкающих полировок, медных поручней, люстр и стекол. Но с Цветухиным она поздоровалась запросто: ей уже доводилось иметь с ним дело, как и с другими актерами театра, куда она несколько раз пробиралась во время дневных репетиций и где к ней стали привыкать. Она и сейчас, ожидая поручения, спросила, не задумываясь:

- Сбегать за чем-нибудь?

- Нет, ничего не надо. Ты что, отцу пришла помогать? - спросил Цветухин, думая о погрузке.

- Да, - ответила Аночка с полной серьезностью.

Пастухов потеребил ее косички, улыбаясь. Она отстранилась от него и добавила весьма независимо, показывая на иглу, вдетую в платье и обмотанную ниткой:

- Я ему все до одной пуговицы пришила. А скоро буду его всего обшивать, сказала мама. Она меня обещала научить шить рубашку. Она скроит, а я сошью.

- Может, ты и мне сошьешь? - спросил Цветухин.

- Не знаю. Я сначала буду помогать маме. А потом - Вере Никандровне. Вера Никандровна будет меня учить грамоте, а я ей помогать.

Аночка бросила юркий взгляд по очереди на Пастухова и Цветухина, поднялась на цыпочки и громким шепотом, так, чтобы слышали оба, дохнула:

- У Веры Никандровны сына забрали.

- У какой Веры Никандровны? - спросил Цветухин. И, сразу круто обернувшись, сказал: - Александр, это что же, Кирилла?.. Кирилла? - опять обратился он к Аночке. - Кирилла Извекова, техника, да?

- Ну да, - сказала Аночка, - а какой же еще сын у Веры Никандровны?

- Что ты болтаешь? Как - забрали?

- Ни капельки не болтаю. Я у Веры Никандровны вчера весь день пробыла. А еще раньше, ночью, один наш дяденька видел, как его забрали и повели.

- Кто повел? Куда? - допытывался Цветухин и, вдруг поняв, что она говорит правду, замолчал и - с поднятыми бровями - опять глянул на Пастухова.

Александр Владимирович стоял не шевелясь. Нижняя часть большого лица его отяжелела, глаза прищуривались и порывисто мигали. Каждая черта его на свой лад выражала разочарование. Он как будто далеко уходил и возвращался, чтобы опять уйти с какой-то неуверенной мыслью. Цветухину почудилось, что Пастухов поймал себя на неприятном заблуждении и не в состоянии поверить, что заблуждался.

- Что же это, Егор, мальчишек хватают? - сказал он наконец.

Взяв Аночку за подбородок и сильно приподняв ее голову, он испытующе глядел ей в смело раскрытые глаза.

Внизу опять стали налаживать певучий спор:

- А вот идет, а вот идет!

Но тут же пение распалось, кто-то перебил его командой: стой! - потом: держись! - потом множество людей разноголосо и смутно зароптало, заругалось, и Аночка, как-то жалостно пискнув, одним прыжком перемахнула через парапет, спрыгнула на перила пристани и оттуда бросилась, по-мышиному изворотливо, между ног у людей, которые затолпились на сходнях.

- Несчастье! - проговорил Цветухин, перегнувшись через парапет и стараясь разглядеть, что произошло внизу. - С Парабукиным несчастье, быстро сказал он и сорвался с места, прихватив одной рукой накидку.

Парабукин лежал на спине, закрыв глаза и дыша короткими всхлипами, будто сдерживая плач. На лбу его блестел пот. Вокруг тесно стояли крючники, пререкаясь, как упал Тихон - спиной или боком.

- Как же так? - повторял Цветухин, протискиваясь сквозь толпу и обращаясь к каждому, кто давал ему дорогу.

- Подшибли веретеном, - сказал один.

- Каким веретеном?

- Да якорем свалили. Поторопились дернуть, - объяснил другой. - Тесно тут.

- Мы бы развернулись, - сказал третий, - да тут, черт, поставили раскоряку. - Он стукнул кулаком по крылу биплана, отозвавшегося пчелиным гудением проволок.

- Надо доктора. За доктором послать или за фельдшером. В чувство привести, - торопился Цветухин, нагибаясь рядом с Аночкой, которая присела на корточки у головы отца.

- Ничего, народ живучий, - спокойно произнес пристанной агент, поправив за ухом карандашик.

- Аптека, должна ведь быть аптека на пароходе, - не унимался Цветухин.

- Да не мешайся, барин. Не впервой, - сказал исхудалый грузчик в колючей пегой бороде. - Бери, братцы, на конторку его, на корму.

Крючники нагнулись и подняли Тихона.

- Размяк батя, - вздохнул кто-то.

Его понесли, нестройно и часто переставляя ноги. Аночка бежала позади, постукивая друг о дружку стиснутыми кулачками. Цветухин шел за ней.

На корме Тихона опустили, подложив под голову заплечье. Пегобородый крючник снял с гвоздя пожарное ведро, навязал на чалку и, кинув за борт, черпнул воды.

- Ну-ка, дочка, - сказал он, - посторонись! - и окатил Тихона водой.

Кудри Парабукина потемнели и плотно облепили голову, она стала маленькой, и по-покойничьи выдался шишкастый белый лоб. Но тут же дрогнули, приоткрылись лиловатые веки, матово проглянули из-под них еще слепые зрачки, грудь колыхнулась, Парабукин застонал. Подобрав под себя локоть, он хотел приподняться, но не мог.

- Станция... - просипел он.

Аночка ухватилась за его руку.

- Где больно, пап? - вскрикнула она надсадным голоском и опять нетерпеливо стиснула кулачки.

Он повел на нее бледно засветившимся взором, щеки его дернулись.

- Матери... не говори, - выдавил он отрывисто и первый раз ёмко и шумно вздохнул.

Пегобородый выплеснул за борт остатки воды, повесил ведро на место, в ряд с другими, на каждом из которых были намалеваны по одной букве слова "Самолет", и махнул рукой:

- Айда, ребята. Выдюжил батя, отдышался.

Они стали расходиться, вытаскивая и разматывая кисеты с табаком.

Цветухин поднял глаза. На корме парохода, поодаль от толпы пассажиров, наблюдавших сверху за происшествием, стоял Пастухов. Он курил папиросу, нервно и часто выталкивая клубки зеленого дыма. Цветухин, точно боясь стереть грим, аккуратно попрессовал платком височки, лоб, подбородок и посмотрел на платок. Платок был мокрый. Он побыл минуту в неподвижности, вдруг обернулся и подошел к Аночке.

- Возьми, вытри ему лицо.

Аночка, будто не поняв, отстранила платок, но тотчас тщательно и нежно стала обтирать голову отца своим заплатанным узеньким рукавом.

20

В субботу, часу в двенадцатом ночи, у прокурора судебной палаты играли в карты, в домашнем кругу, за двумя столами. Между робберами мужчины выходили на террасу покурить и размяться. Террасу обвивала неподвижная листва дикого винограда, подзолоченная светом электрической лампочки, в котором метались совиноголовки. Исступленный трепет их крылышек, вспыхивавших и потухавших, подчеркивал безмолвное спокойствие ночи.

Прокурор прохаживался под навесом винограда, останавливаясь на поворотах и с любопытством наблюдая за бабочками. С ним рядом ходил и так же останавливался постоянный гость дома, младший из его подчиненных, кандидат на судебную должность Анатолий Михайлович Ознобишин. У него было чуть-чуть кенгуровое сложение - коротковатые руки с маленькими, не мужскими кистями, высокие ноги, утолщенное книзу, немного отстававшее при ходьбе туловище. Добродушный и предупредительный по манере, он нравился не только прокурору, но особенно его супруге и вообще всей дамской половине дома тетушкам и молодой племяннице, относившейся к нему мечтательно. Сослуживцы находили его вкрадчивым и были уверены, что некоторая тихость не помешает ему обойти по службе даже очень прытких.

- Странная вещь, - сказал прокурор, - на меня это мелькание ночных совок производит всегда успокаивающее впечатление. Даже больше, чем преферанс.

- Преферанс возбуждает, - заметил один из гостей.

- Того, кто садится без четырех на птичке, - усмехнулся прокурор. - А я играю без риска, поэтому отдыхаю.

- Посмотрим, посмотрим, что покажет следующая пулька, - ответил гость, уходя в комнаты.

- Действительно, ваше превосходительство, - сказал Ознобишин, оставшись наедине с начальником, - оторваться от этих бабочек так же трудно, как от костра.