школе рабов? Хороших рабов следует беречь, как самых умных домашних животных. Помни мой завет: старье все продай, а купишь молодых каппадокийцев и негров. Избегай галлов: они все пьяницы, и критян: все воры и лгуны. Старайся, чтобы быстрее плодились. Не калечь их в наказание, потому что это убыточно. А с этих сними сейчас же намордники!
Приказание Ганнибала было исполнено, и рабы, забывая все, кинулись на муку. Уткнувшись лицами в ароматную массу, пожирали ее.
Выйдя с мельницы, господин сказал, что устал. Он присел на камне и подозвал съехавшихся в Карфаген управляющих его больших имений, расположенных в разных областях, железных и серебряных рудников, квартирных домов в столице. Они по очереди становились перед ним и, как ученики, вызубрившие урок, монотонно рассказывали. А Ганнибал внимательно слушал эти рассказы о далеких, прекрасных имениях с проточными канавами в пальмовых рощах, с необъятными виноградниками, садами оливковых деревьев, табунами орингских лошадей, стадами таорминских быков с искусственно завитыми рогами, овец, зашитых в кожи для сбережения шерсти. И привычной рукой он прикидывал на поданных ему счетах – трех нитках с нанизанными на них золотыми, серебряными и роговыми шариками. А управляющие, держа перед глазами полотняные свитки с записями, докладывали дальше о птичьих дворах, парках для дичи, рыбных садках и о тех доходах с них, которых следует ожидать. Потом переходили к описанию работ на глиняных и стеклянных заводах, в больших ткацких мастерских с огромными партиями рабов и заканчивали сведениями о землях, сдававшихся в аренду. Ганнибал слушал, пощелкивал золотыми и серебряными шариками счетов и думал о том, что бы еще доходное завести в своих благоустроенных имениях. Соображал он, что почти все его владения прилегают к большим дорогам и что если выстроить на удачных местах постоялые дворы, то они могут принести, пожалуй, выгоды не меньшие, чем отдаваемые внаем большие его дома в Карфагене. И на лице завтрашнего грозного военачальника заиграла хитрая улыбка оборотистого кулака-купца.
4
А в 260 году уже пришла в Карфаген страшная весть. Большой его флот, шедший от сицилийского Панорма под командой Ганнибала, столкнулся около Мильского мыса с новым, только что построенным римским флотом. Завязался бой, и римляне, применяя впервые изобретенные ими абордажные мосты, уничтожили почти все карфагенские корабли, а адмиральский корабль захватили и увели с собой.
Растерянные, в подавленном недоумении, толклись весь день карфагеняне на площадях и перекрестках улиц. Налетевшая беда сблизила богачей и простой народ. Не слышно было ни споров, ни обычных взаимных упреков, ни криков ярости против разбитого командира. И поздно вечером, когда город погрузился в сумрак и серый туман навис над морем, бледные и безмолвные расходились они по домам, но не зажигали обычных огней и не спали в эту темную душную ночь, ожидая, какое решение вынесет совет старост, обсуждавший дело на этот раз под председательством верховного жреца бога Молоха. Наутро узнали все грозный приговор совета: несчастие постигло Карфаген за то, что он в этом году кощунственно забыл совершить в свое время жертвоприношение самому Молоху, первому из трех главных божеств, могучему властелину всех людей. Его огненная ярость требует для утоления своего живых людей. Бог-пожиратель разгневан теперь, и насытить его может лишь чрезвычайное всесожжение.
Римский военный корабль с двумя рядами вёсел (Biremis).
Рельеф храма в Пренесте
Тихо было в Карфагене в то утро. Люди в черных облачениях пошли по домам, входили, как тени, и молча забирали детей. Но никто не плакал, никто не противился.
В храме Молоха спешно разбирали стену, чтобы вынуть оттуда огромную статую свирепого божества. Священные рабы перевозили ее на главную площадь. Идол двигался спиною вперед; страшная бычачья его голова была выше домов. Пустынны были улицы, так как не дозволено было простым смертным смотреть на эту церемонно. Только жрецы изо всех храмов выходили навстречу и выносили своих малых Молохов, двойников Величайшего. Они присоединялись к процессии, и малые Молохи как бы сливались с своим началом. Молох небесных пространств, Молох чистых горных вершин, Молохи ливийский, халдейский и т. д. двигались за богом богов, по направлению к большой площади. Сюда сходился и народ: богатые купцы с высокими жезлами, старосты в своих золотых обручах на головах, чиновники, судохозяева, подрядчики, матросы, ремесленники. В безмолвии ожидали приближения процессии. И когда над домами ближайшей улицы показалась страшная голова быка, народ расступился и очистил середину площади. Жрецы Молоха в черных одеждах, украшенных алмазами, бледные и серьезные, устроили круг из решеток, чтобы удерживать толпу. В этом круге поместили грозного идола. У подножия его зажгли костер из кедров и лавров, и пламя лизало его, достигая его длинных крыльев. Пришли жрецы в ярко-красных ризах – служители бога огня Молоха – и привели толпу обреченных в жертву детей. Дети с головами закутаны были в черные покрывала и, сбитые в кучу около идола, похожи были на стадо беззащитных овец. Еще тише стало на площади: все замерли в тоскливом ожидании бесповоротного…
Верховный жрец, просовывая левую руку под покрывала детей, быстро вырывал у каждого по пряди волос с головы и бросал в костер. Заглушая детский плач, красные жрецы громко запели славословие Молоху: «Слава тебе, Солнце, повелитель обоих поясов, самозарождающееся начало всего! Отец и мать! Отец и Сын! Богиня и бог!» Грянула музыка, наполняя площадь ревом, визгом, свистом и звоном. Священные рабы открыли семь заслонок, расположенных одна над другой в медном туловище огромной статуи. В самое верхнее жерло насыпали муки, в следующее пустили голубей и так далее. Только нижнее отверстие оставили пустым.
Замолкла оглушительная музыка. И в наступившей вновь тишине все ждали, кто решится первый на страшную жертву: первая жертва должна была быть добровольной. Чтобы побудить народ, жрецы достали длинные иглы и стали колоть ими свои изможденные лица. Около ограды ничком лежали совершенно нагие люди – это были особые, посвятившие себя Молоху, «самоистязатели». Они отвечали на призыв жрецов исступленными движениями: они вскакивали, прыгали и снова падали на землю, тоже кололи себя иглами, царапали себя ножами, стонали и хохотали, бились в судорогах и истекали кровью. Эти страдания во имя Молоха заражали и других. К ограде подходили граждане и бросали в жертвенное пламя кольца, ожерелья, браслеты… Расталкивая толпу, ринулся к идолу человек с ребенком в руках. Он бросил его на протянутый к земле, длинные руки истукана – и, не оглядываясь, дико понесся назад, в толпу, и исчез в ней. А жрецы потянули цепи, которыми руки Молоха приводились в движение. Руки
