Глава 16
Заезд в доме отдыха был тем самым, который на курортном жаргоне называют лебединым озером. Большинство отдыхающих - девушки и молодые женщины подшефного флоту предприятия. Зато мужская часть гораздо солиднее по возрасту, с преобладанием ветеранов-отставников. Самый лад крутануть на все тридцать два румба, но что-то претили Сергею джазовый раскардаш и суета на танцплощадке, потому охотно примкнул он к компании пожилых рыболовов.
Верховодил здесь отставной инженер-капитан первого ранга Мирон Алексеевич Миронов, сухощавый высокий человек с бритой и загоревшей до ракушечного цвета головой. В столовой он всегда появлялся в костюме с пестрым набором орденских планок возле лацкана пиджака.
Познакомился с ним Урманов в прокатном пункте спортивных принадлежностей, когда выбирал себе складное бамбуковое удилище.
- Вы какую рыбу намерены промышлять, молодой человек? - деликатно осведомился Миронов.
- Ту, что плавает по дну, для престижа хоть одну! - шуточной поговоркой ответил Сергей.
- Тогда можете привязывать лесу к кочерге, - серьезно заметил собеседник. - А если отважитесь пойти на форель, то рекомендую вон то удилище с гибким хвостом.
Урманов видел форель только в жареном состоянии, но серьезный рыбак ему сразу понравился, и захотелось познакомиться с ним поближе.
Миронов самолично оснастил для Сергея удилище лесой и белым луженым крючком из собственных запасов, а затем предложил ему стать членом артели "Рыбак-здоровяк".
Вставали на зорьке, прилаживали за спины рюкзаки и отправлялись в Джанхотскую долину на одну из быстрых горных речушек.
Артельщики оказались неутомимыми ходоками, и Урманову, который был лет на двадцать моложе каждого из них, тем не менее поначалу приходилось туго. Когда поднимались в гору до уловистых омутов, майку приходилось выжимать. А затем начиналось занимательное представление: прыгание по скользким обеленным валунам вдогонку за шустрой и привередливой рыбкой с пятнистой спинкой. Первые два раза Сергей возвращался назад с пустыми руками, но не считал, что напрасно потерял время. В горах возле стремительных прозрачных струй и дышалось и думалось легко.
- Знаете, Сережа, - обратился к нему Миронов, когда артельщики отдыхали на берегу перед обратной дорогой. - Вы мне очень напоминаете одного давнего сослуживца, фамилия его, к сожалению, вылетела у меня из головы. Но вы очень на него похожи. Отец у вас, случайно, не моряк?
- Он был капитаном первого ранга.
- Был... - задумчиво повторил Миронов. - О скольких людях нашего поколения приходится уже говорить в прошедшем времени... А ведь они жили, радовались и страдали...
- Отец умер в шестидесятом.
- А ему не доводилось ходить Северным морским путем?
- В тридцать шестом году он прошел из Ленинграда во Владивосток на эсминце "Сталин".
- Ага! Значит, склероз еще не всю мою память съел! Он был флагманским минером?
- Кажется. Я в ту пору пешком под стол ходил.
- Да, да! Он тогда был гораздо моложе, чем вы теперь.
- Отец был девяносто восьмого года рождения.
- А вы, если не секрет?
- Тридцатого.
- Выходит, загнул я маненько. Но когда на склоне лет вспоминаешь былое, сверстники представляются юношами. Так вот, я служил на этом же "Сталине" младшим инженер-механиком. И очень хорошо помню, как ваш отец, Сережа, здорово выручил весь отряд, когда нас затерло в ледяных полях Карского моря. Он высадился с подрывной партией и скалывал лед вокруг кораблей мелкими толовыми зарядами.
- Он об этом никогда не рассказывал.
- Не придавал этому факту значения. У нас тогда каждый что-то изобретал. Еще на заводе инженер Шиманский предложил усилить корпуса эсминцев по ватерлинии распорной деревянной обшивкой, поверх которой пустить прочные стальные листы. Получилось нечто вроде ледового пояса. А в конце пути чуть не остались мы в штормовом Чукотском море без топлива, но старший инженер-механик "Войкова" Василий Федотович Бурханов внес фантастическое предложение: вдувать в топку вентилятором к одной работающей форсунке обычную ржаную муку! И что вы думаете: подняли пар до марки. Своим ходом пришли в бухту.
- Отец сохранил фотографию начальника Главсевморпути Отто Юльевича Шмидта с дарственной надписью.
- Карасакал - так мы любовно звали Шмидта - много сил приложил, чтобы доказать возможность проводки военных кораблей Северным морским путем. В Великую Отечественную опыт этот нам пригодился. А тогда, в тридцать шестом, полагаю, не без участия Отто Юльевича наших командиров орденами наградили. Во Владивостоке наши пути с вашим отцом разошлись. Я остался на прежнем месте, а его сделали командиром сторожевика и перед войной перевели на запад. Напомните мне его имя-отчество...
- Прокофий Нилыч.
- Верно! А фамилия у него была сибирская...
- Урманов.
- Точно. Я очень рад, Сережа, что дело своей жизни он передал вам, что не засохло древо его рода... - Миронов вздохнул.
- А у вас, Мирон Алексеевич, есть дети? - не почувствовав перемены его настроения, спросил Урманов.
- Были два сына: Леша и Антон, близнецы. В сорок третьем со школьной скамьи ушли на фронт, воевали в одном экипаже самоходки. А в сорок пятом под Кенигсбергом оба моих солдата в одночасье...
- Простите, Мирон Алексеевич... - растерянно пробормотал Урманов.
- Ничего, Сережа... Эту мою рану ни растравить, ни заживить уже нельзя...
На обратном пути Сергей намеренно приотстал, после рассказа Миронова хотелось побыть одному, подумать об отце.
В зыбком тумане пережитого растворились многие впечатления детства, но встречу кораблей, прошедших Северным морским путем, он помнил отчетливо.
Он стоял в толпе встречающих на причале, держался за руку матери, но ничего не видел, пока дядя Ваня Русаков, старый друг отца, не поднял его на плечи. Тогда разглядел Сережа подходящий к берегу большой бокастый корабль с рыжими потеками ржавчины и какими-то странными сараями на палубе. Уродливый пузатый корабль тогда ему не понравился, тем сильнее он удивился, когда полгода спустя вновь увидел этот эсминец и невольно залюбовался стройными его обводами, красивыми надстройками, за которыми притулились две высоких трубы. "Сталин" и "Войков" были из лучшей для своего времени дореволюционной серии "Новиков", и даже в конце тридцатых годов они сохранили свою внушительность.
Зато отец, одним из первых сбежавший по сходне на причал, восхитил Сережу бронзовым обветренным лицом, которое обрамляла светлая шотландская бородка, и рыжими собачьими унтами. "Ого, как ты вымахал, сынище!" воскликнул он, сильными руками подбросив сына над головой. И эта суровая отцовская ласка была для Сережи приятнее каждодневных маминых поцелуев.
Сергей и позже редко видел отца, тот без конца находился в море. Даже когда оставался спать дома, Сергей не был уверен, что увидит его утром, так часто вызывали отца на корабль в ночь - за полночь. Однажды, это было летом 1938 года, отец прибежал домой среди бела дня, пряча волнение, о чем-то пошептался с мамой, затем крепко обнял Сережу. "Ты уже большой, серьезно сказал он. - Будь помощником в доме".
А назавтра Сергей узнал, что японцы перешли нашу границу возле озера Хасан. И хотя бои шли на суше, он чувствовал: там не обошлось без его отца, и гордость распирала его детскую душу. Впоследствии оказалось, что так оно и было: сторожевик отца несколько раз проводил конвои транспортных судов с войсками и боеприпасами в залив Посьет, а обратно вывозил на Большую землю раненых бойцов. За умелые действия отца наградили тогда орденом Красного Знамени.
Осенью тридцать девятого уложили чемоданы и отправились обратным путем - из Владивостока в Ленинград, где отцу предстояла учеба на Высших командирских курсах ВМФ. Жилье получили в общежитии - бывшей фабричной казарме с громадным коридором, ребятишки лихо раскатывали по нему на трехколесных велосипедах.
Время наступило чудесное: отец после занятий каждый вечер проводил с семьей, часто они все трое гуляли по улицам легендарного города, который заезжие туристы величали Северной Пальмирой, продавались даже папиросы с такой маркой. Отец же называл город ласково - Питером. Рассказывал о том далеком времени, когда молодым парнем протирал подметки на плацу Кронштадтского флотского экипажа, здесь же примкнул к большевикам, но штурмовать Зимний дворец ему не довелось, весной 1917 года его с маршевой ротой послали на Сибирскую флотилию.
Накрепко врезались в память Сергею слова отца, когда стояли они на Дворцовой площади перед мрачноватой громадой здания с лепными фигурами на карнизах. "Отсюда начался отсчет новейшей истории мира, - задумчиво произнес отец. - Двадцать два года прошло, а кажется, все было только вчера..."
Слушая отца, Сергей не осознавал тогда еще всей быстротечности времени: все, что было до его рождения, казалось далекой стариной; не верилось, что отца водили на молитву во здравие царя и отечества, а после отец партизанил вместе с тем самым Сергеем Лазо, памятник которому стоит во Владивостокском сквере. Он закрыл глаза, представил, как бросают в огонь живого человека, и содрогнулся от ужаса. Ведь и отца могли сжечь в топке паровоза японцы вместе с Лазо и его боевыми товарищами...
