Не следует забывать, подчеркивал И. М. Майский, что в то время мы имели дело не с Англией Черчилля, а с Англией Чемберлена и Галифакса.
По свидетельству Н. Г Кузнецова, в среде советской делегации поведение английских и французских уполномоченных вскоре~ после начала переговоров вызвало серьезное недоверие, и это недоверие потом лишь укреплялось. Таково же было мнение И. В. Сталина, которому советская делегация каждый день докладывала о ходе переговоров.
Но если бы Советский Союз уступил своим западным партнерам и не прервал переговоры, а стал ждать ответа? Существовал ли шанс, что Польша и Румыния изменят свою позицию?
Если вернуться к трудным дням августа 1939 года, то хроника этих дней говорит: 21 августа 1939 года польское правительство снова категорически заявило, что оно не разрешит пройти советским войскам. Такова же была позиция Румынии. Правда, 23 августа полковник Бек дал свое согласие — но не на проход советских войск, а па «возможное сотрудничество» Польши и СССР в случае германской агрессии. Однако даже в этой ситуации Бек ставил условия, а именно: он соглашался лишь «на рассмотрение во время переговоров в Москве всех гипотез возможного сотрудничества». В принципе это согласие ничего не значило. Во-первых, оно было дано слишком поздно, то есть тогда, когда и Галифакс, и Бек уже знали, что польский ответ ничего не изменит. Во-вторых, оно означало лишь еще одну оттяжку. Да к тому же абсолютно неясно, поступило ли бы вообще это согласие, если бы не сообщение о визите Риббентропа в Москву. Бек дал согласие 23 августа, уже зная о визите и будучи почти уверенным, что это его согласие никому не нужно.
Тогда напрашивается другой вопрос: можно ли было подписывать соглашение на основе англо-французских предложений? Предположим, что СССР все-таки подписал военную конвенцию, проект которой предлагали Англия и Франция. Этот проект, как известно, содержал три пункта:
конвенция осуществляется «как следствие постановлений договоров» в тех случаях, которые предусмотрены этими договорами;
союзники обязываются установить «непрерывные, прочные и долговременные фронты» на восточных и западных границах Германии;
союзники будут «действовать всеми своими силами... на всех... фронтах до низвержения германской мощи», и их решения будут «согласовываться по мере развития событий».
...И вот начинается война. Германия вторгается в Польшу. Все три страны, подписавшие конвенцию, вступают в состояние войны — но с одной особенностью. Англия и Франция остаются в своем «прекрасном далеке»: Англия — за Ла-Маншем, а Франция, согласно подлинному плану Гамелена (а не обещаниям Думенка), спокойно наблюдает за событиями из-за линии Мажино. Зато обе они достигают желанной цели: Советский Союз вовлечен в мировую войну. Вермахт быстро проходит через Польшу, а Советский Союз не может ввести в Польшу свои войска. Через 2 — 3 недели вермахт уже на советских границах, и перед ним СССР, находящийся в состоянии войны с Германией. Итог — война в 1939 году.
Разберем две возможные ситуации. Первая: СССР не вступает в схватку за Польшу (что, кстати, наложило бы на него такое же клеймо предателя, как на Англию и Францию). Тогда вермахт выходит к Негорелому (60 километров от Минска) и вступает в соприкосновение с Красной Армией. Весьма проблематично, что такое противостояние не означало бы войну. Еще в 1939 году известный французский публицист Пертинакс полагал, что «Россия, поставляя оружие [союзникам. — Л. Б.], навлекла бы на себя гнев Гитлера и поставила бы себя под удар со стороны польского тыла»[158]. А. Верт указывает, что «русским надо было готовиться к неизбежности нового гитлеровского натиска на Восток»[159]. А Грегоре Гафенку (отнюдь не друг СССР) считал, что «если бы, несмотря па достижение принципиального соглашения [между тремя державами. — Л. Б.], война все же вспыхнула, Германия повернула бы главные свои силы против СССР»[160]. Наконец, во время московских переговоров адмирал Дракс сам рисовал невеселую перспективу того, что Польша и Румыния «станут немецкими провинциями».
Сколько времени продлилось бы советско-германское «противостояние» на границе? Зная любовь Гитлера к провокациям, можно полагать, что недолго. Ведь обе страны находились бы в состоянии войны! Если Гитлер в 1941 году напал на нашу страну, имея с ней пакт о ненападении, то что помешало бы ему сделать это, находясь в состоянии войны с нами?
Разумеется, была бы и вторая возможность: не дожидаясь выхода немецких войск к Негорелому, встретить их на территории Польши. Но это подавно означало бы, что Советский Союз немедленно оказался бы втянутым в войну (да еще вдобавок имея Польшу своим противником, поскольку не было бы ее согласия на пропуск Красной Армии!).
Чего же могла в таком случае Красная Армия ожидать от Англии и Франции? Она апеллировала бы к пунктам конвенции, на что последовал бы ответ: господа, создавайте «непрерывный фронт» на Востоке, а мы его уже создали у линии Мажино! Помощь? Увы, она не предусмотрена конвенцией. Извольте драться до «низвержения германской мощи»...
Судите сами: в сентябре 1939 года Англия и Франция не оказали никакой реальной помощи союзной с ними буржуазной Польше, с которой обе страны были связаны социальными, политическими и военными узами. Ни одна французская дивизия не вышла за линию Мажино, ни одна англо-французская эскадрилья не появилась в воздухе над Германией. Это исторический факт. Так какое же основание было полагать, что Чемберлен и Даладье помогли бы Советскому Союзу?
Перевес сил Германии над СССР был бы в 1939 году весьма значителен: вермахт уже отмобилизовал более 150 дивизий (до 3 миллионов человек), а вооруженные силы СССР составляли около 2 миллионов человек[161]. По плану Б. М. Шапошникова, СССР мог выставить около 130 дивизий. Вдобавок значительные силы Красной Армии находились на Дальнем Востоке, где вели бои с японскими агрессорами.
К тому же речь шла не только о военных факторах. Наряду с тем, что Гитлер хотел «перестраховать» себя на Востоке путем политических переговоров с СССР, он мог быстро переориентироваться на «перестраховку» на Западе — путем политических переговоров с Англией. Как мы знаем, это было бы не столь трудно: стоило лишь подхватить шар, пущенный сэром Горацием Вильсоном.
Итак, в ситуации, которая сложилась в Европе, у советских руководителей не могло быть никакой уверенности в том, что Англия и Франция пришли бы на помощь Советскому Союзу. Чемберлен был бы просто счастлив, видя, что Германия увязает в войне, а Англия может сражаться «до последнего советского солдата»...
Проблема вторая: началась ли бы вообще вторая мировая война? Есть такие историки, которые считают, что если бы СССР не пошел на заключение пакта, то войны вообще не было бы, так как Гитлер не осмелился бы напасть на Польшу (тем самым высказывается клеветническая идея, что Советский Союз — виновник войны).
Это предположение ни на чем не основано. Если вспомнить первую директиву Гитлера о нападении на Польшу, то она была отдана задолго до того, как родилась идея пакта. Подготовка плана «Вайс» осуществлялась совершенно независимо от того, какую позицию займет СССР. Так, директива о нападении на Польшу была подписана 3 апреля и затем повторена в мае[162]. Срок нападения на Польшу — 1 сентября — был определен еще 11 апреля, а затем повторен 16 мая[163]. Печально знаменитая беседа фюрера с генералитетом состоялась 23 мая, когда о пакте еще и речи не было.
Все было нацелено на то, чтобы начать войну с Польшей — имея пакт с СССР или не имея его. Недаром Риббентроп да и сам Гитлер признавались, что речь идет совсем не о Данциге. Не для того были сосредоточены десятки дивизий вермахта на германо-польской границе, чтобы после отторжения Данцига распустить солдат по домам.
Предположение о том, что война не началась бы в 1939 году и что Гитлер стал бы еще долго выжидать, не заключи он германо-советский пакт, кажется мне необоснованным еще по одному важному соображению. Дело в том, что Гитлер не хотел и не мог ждать. В его беседах с генералитетом все время сквозила одна мысль: время работает не на Германию!
Отдавая в 1936 году приказ о разработке пресловутой «четырехлетки», Гитлер прямо указывал, что к 1940 году Германия должна быть готова к войне[164]. Чем дальше, тем больше фюрер торопился. В 1939 году он почти в каждой своей беседе с генералитетом говорил о факторе в семени и о том, что время работает не на Германию. И этого мнения придерживался не только он. В своих мемуарах сэр Айвон Киркпатрик записал, что, когда он уже после войны беседовал в Нюрнберге со своим «старым знакомым» Германом Герингом, тот подтвердил ему: 1939 год Германия считала оптимальным для начала войны[165].
