— Здравствуй, император, идущие на смерть приветствуют тебя!
На что Клавдий ответил:
— А может, и нет.
Гладиаторы расценили слова императора как помилование. И 19 тысяч человек отказались сражаться. «Клавдий долго колебался, не расправиться ли с ними огнем и мечом, но потом вскочил и, противно ковыляя, припустился вдоль берега с угрозами и уговорами, пока не заставил их выйти на бой».
Со временем Клавдий освоился с должностью императора и привычками, характерными для этой должности. Итог его правления: «тридцать пять сенаторов и более трехсот римских всадников были казнены им с редким безразличием».
Далеко не все смерти лежали тяжким грузом на совести Клавдия. У императора, который совершенно не был способен управлять государством, имелись помощники из вольноотпущенников. Самые значимые из них — Нарцисс и Паллант — бессовестно грабили Рим (состояние Нарцисса достигало 4 миллионов сестерциев, Палланта — 3 миллионов). Однажды, когда Клавдий жаловался на отсутствие денег в казне, «ему остроумно было сказано, что у него будет денег вдоволь, стоит ему войти в долю с двумя вольноотпущенниками».
«У этих-то людей и у своих жен был он (Клавдий) в таком подчинении, что вел себя не как правитель, а как служитель: ради выгоды, желания, прихоти любого из них он щедро раздавал и должности, и военачальства, и прощения, и наказания, обычно даже сам ничего не зная и не ведая об этом».
К женщинам Клавдий питал страсть «безмерную», но в юности дела с противоположным полом у него обстояли неважно. Бедняга состоял из сплошных недостатков: «смех его был неприятен, гнев — отвратителен: на губах у него выступала пена, из носу текло, язык заплетался, голова тряслась непрестанно, а при малейшем движении — особенно».
В юности Клавдий был дважды помолвлен: сначала с Эмилией Лепидой — правнучкой Августа, потом с Ливией Камиллой — происходившей из старинного рода. Обе помолвки не дошли до свадьбы: первую девушку Клавдий сам отверг, а вторая заболела и умерла в тот самый день, когда была назначена свадьба.
«После этого он был женат на Плавтии Ургуланилле, дочери триумфатора, а затем Элии Петине, дочери консуляра. С обеими он развелся: с Петиной из-за мелких ссор, а с Ургуланиллои из-за ее наглого разврата и из-за подозрения в убийстве».
Женщины не любили Клавдия, они лишь пользовались выгодами, которые давало положение его жены. И достаточно находилось красоток, желавших связать жизнь с не очень умным, старым, совсем не привлекательным мужчиной. Принадлежность к правящей фамилии несколько сглаживала недостатки Клавдия, а случайное произведение в императоры значительно увеличило его шансы на любовном поприще.
Когда 50-летний Клавдий занял самую высокую должность в Риме, его третьей женой и первой красавицей в Вечном городе была 16-летняя Валерия Мессалина. Она родила Клавдию дочь Октавию, сына Британика и на том свои обязанности по отношению к мужу сочла исчерпанными.
Прелестница пользовалась оглушительным успехом у мужчин. Будущий император Вителлий попросил у Мессалины, «как величайшей милости, позволения ее разуть и, сняв с нее правую сандалию, всегда носил ее на груди между тогой и туникой, то и дело целуя».
Об этом мы знаем от Светония. Но и Тацит дает нам немало информации. К сожалению, утрачена начальная часть текста Тацита, повествующая о жизни молоденькой императрицы и ее одряхлевшего мужа. Рассказ начинается с событий 47 года, а именно с истории осуждения бывшего консула Публия Валерия Азиатика, единственной виной которого было обладание садами.
Эти сады были разбиты в предыдущем столетии тонким ценителем роскоши Луцием Лукуллом. Военачальник, разбогатевший на восточных походах, прославился неимоверной фантазией в трате денег. Лукулл, по свидетельству Плутарха, «насыпал искусственные холмы, окружал свои дома проведенными от моря каналами, в которых разводили рыб, а также воздвигал строения посреди самого моря». Упоминает Плутарх и о творении Лукулла, которое спустя столетие станет причиной несчастий Валерия Азиатика: «… даже в наше время, когда роскошь безмерно возросла, Лукулловы сады стоят в одном ряду с самыми великолепными императорскими садами».
Последний хозяин садов довел их «до поразительного великолепия», и тем возбудил у Мессалины желание ими обладать. Но как получить сады, если Валерий Азиатик не собирался их продавать? Собственно, и покупать Мессалина не имела возможности: с деньгами в императорской казне было плохо — вольноотпущенники, присосавшиеся к ней, словно пиявки, вытягивали все до последнего сестерция.
Императрица пошла к желанным садам иным путем. Через воспитателя Британика Сосибия она советует Клавдию остерегаться Валерия Азиатика. Трусливому, мнительному, всегда опасающемуся за свою жизнь императору этого оказалось достаточно, чтобы привлечь подозрительного богача к суду.
Дело слушалось в покоях принцепса, в присутствии Мессалины. Председательствовавший на суде Суиллий обвинил бывшего консула в том, что первое пришло в голову: «в развращении воинов, которые, получая от него деньги и предаваясь распутству, превратились в толпу разнузданных негодяев; затем в прелюбодейной связи с Поппеей и, наконец, в недостойном мужчины разврате». Тут подсудимый, до сих пор хранивший молчание, не выдержал и произнес:
— Спроси своих сыновей, Суиллий, и они признают, что я — мужчина.
Речь Азиатика в свою защиту вызвала слезы даже у Мессалины. Она вышла из комнаты, чтобы их смыть, и попутно дала указание Вителлию:
— Никоим образом не дать подсудимому ускользнуть.
Обвинения прозвучали настолько смехотворные, что в них усомнился даже Клавдий. Император спросил Вителлия: не оправдать ли им Азиатика? Тот упомянул «об их давней дружбе, о том, как они оба окружали мать принцепса Антонию своими заботами, перечислив даже заслуги Азиатика перед Римской державою и указав на его участие в последнем походе против британцев и еще кое-что другое…» Казалось, Вителлий хотел склонить Клавдия к милосердию, но закончил тем, что предложил предоставить достойному мужу… самому избрать для себя род смерти. Предать друга для Вителлия оказалось менее страшным злом, чем попасть в немилость к Мессалине. Клавдий подтвердил дарование Валерию Азиатику этой милости.
Умер обладатель садов Лукулла, как истинный римлянин. Немногочисленные друзья советовали консуляру «угаснуть, воздерживаясь от пищи», но он отказался от этих нескольких дней жизни. «Проделав обычные гимнастические упражнения, обмыв тело и весело пообедав, Валерий вскрыл себе вены». Перед самой смертью он осмотрел собственный погребальный костер и приказал перенести его в другое место, дабы огонь не повредил деревьев любимого сада.
Кого в императорскую эпоху можно было удивить убийством из корыстных побуждений? Имя Мессалины получило известность вовсе не из-за этого; прославилась императрица своей неуемной страстью к мужчинам.
Кто-то писал, что далеко не молодой Клавдий не мог удовлетворить желания Мессалины — оттого она и блудила. Это утверждение не соответствует действительности. Фантастическую похоть императрицы не способны были бы удовлетворить и многие десятки молодых римлян.
«Жена его, Мессалина, — пишет Аврелий Виктор, — сначала предавалась любодеяниям повсюду и как бы по праву, отчего многие отстранявшиеся от нее из-за страха погибали. Затем, еще более распаляясь от этого, она принуждала знатных матрон и девиц предаваться вместе с ней распутству, мужей же их заставляла присутствовать при этом. Если кто высказывал отвращение к этому, на тех возводились вымышленные обвинения, и ярость ее обрушивалась на целые семьи».
Мессалине имел неосторожность понравиться Мнестр — придворный актер из бывших рабов. Естественно, императрица пожелала уложить его в свою постель, но актер, испугавшись последствий близости с опасной особой, начал ее избегать. Тогда Мессалина пожаловалась мужу, что Мнестр проявляет по отношению к ней непослушание (не вдаваясь в подробности, конечно). Клавдий вызвал актера, всыпал ему плетей и велел «неукоснительно выполнять приказания Мессалины».
Однажды на глаза императрице попался римский всадник Травл Монтан. Как пишет Тацит, «это был юноша скромного поведения, отличавшийся вместе с тем замечательной красотой. Его привели к Мессалине по ее повелению, но той же ночью она его прогнала, ибо в одинаковой мере не знала удержу ни в любовной страсти, ни в отвращении».
Мессалина откровенно скучала во дворце на Палатине в окружении любовников по принуждению. Ее бешеная плоть требовала все новых и новых ощущений. Поэт-сатирик Ювенал описывает посещение Мессалиной публичного дома — отнюдь не в качестве простой зрительницы.
Ну, так взгляни же на равных богам, послушай, что было
С Клавдием: как он заснет, жена его, предпочитая
Ложу в дворце Палатина простую подстилку, хватала
Пару ночных с капюшоном плащей, и с одной лишь служанкой
Блудная эта Августа бежала от спящего мужа:
Черные волосы скрыв под парик белокурый, стремилась
В теплый она лупанар, увешанный ветхим лохмотьем,
Лезла в каморку пустую свою — и, голая, с грудью
В золоте, всем отдавалась под именем ложным Лициски;
Лоно твое, благородный Британик, она открывала,
Ласки дарила входящим и плату за это просила;
Навзничь лежащую, часто ее колотили мужчины;
Лишь когда сводник девчонок своих отпускал, уходила
Грустно она после всех, запирая пустую каморку:
Все еще зуд в ней пылал и упорное бешенство матки;
Так, утомленная лаской мужчин, уходила несытой,
Гнусная, с темным лицом, закопченная дымом светильни,
Вонь лупанара неся на подушки царского ложа.
Весь Рим смаковал подробности ночных похождений императрицы. Лишь один человек оставался в неведении — это был муж необыкновенно любвеобильной Мессалины. Самое интересное, что, пока жена развлекалась, Клавдий «отправлял цензорские обязанности и осудил в строгих указах распущенность театральной толпы». От императора все тщательно скрывалось… до тех пор, пока выходки Мессалины не стали угрожать благополучию могущественных вольноотпущенников, правивших Римом за спиной Клавдия.
