Испанцы равным образом не понимали того, что инка ничего не боялся так сильно, как уничтожения своего физического тела — посредством ли сожжения или какого-то иного физического процесса, которое разрушит тело. Инки верили, что доступ в высший мир может быть гарантирован только в том случае, если после смерти тело останется нетронутым, — инкские императоры даже мумифицировали свои тела, и последующие поколения с большим вниманием относились к поддержанию этих тел в должной сохранности. Сожжение у столба являло собой, таким образом, двойную угрозу: помимо того что последние моменты жизни осужденного должны были быть очень болезненными, он также лишался возможности приятного времяпрепровождения в загробной жизни.[33]
Однако в данный момент Атауальпа больше беспокоился не о себе, а о двух своих маленьких сыновьях. Он оставил их в Кито примерно год назад, когда начал свой путь на юг, с тем чтобы отобрать трон у своего брата и, таким образом, объединить империю. Брат Вальверде, которому его религия воспрещала жениться, нетерпеливо уговаривал Атауальпу забыть своих жен и детей и сконцентрироваться на принятии христианского Бога. Монах настаивал на том, что на кону была душа императора, хотя трудно сказать, насколько точно переводчик пытался донести идею монаха и вообще насколько он понимал смысл христианской религии. Монах, однако, продолжал настаивать на том, что Атауальпа навеки погибнет в огненных муках, если он не отвергнет своих собственных богов и не начнет чтить христианского.
Но Атауальпа, одетый в богатую тунику и мантию, продолжал просить за своих маленьких детей. Он даже попросил Франсиско Писарро взять на себя ответственность за них.
«Атауальпа сказал, что он доверяет своих детей губернатору… [но] монах посоветовал ему забыть о своих женах и детях и умереть, как подобает христианину, — и если он хочет стать христианином, то он [должен] принять святую крещеную воду. Но Атауальпа горько плакал и продолжал настаивать на том, чтобы о его детях позаботились, показывая рукой их малый рост и ясно давая понять жестами, какие они маленькие и что он оставляет их [беззащитными] в Кито. [Однако] монах продолжал понуждать его обратиться в христианство и забыть своих детей, [говоря ему], что губернатор [Писарро) присмотрит за ними и что он будет обращаться с ними, как со своими собственными».
Наконец, приняв обещания монаха, Атауальпа в итоге согласился обратиться в христианство — трудно сказать, было ли это сделано ради того, чтобы спасти своих детей, спасти ли себя от мученического конца в огне или для того, чтобы гарантировать себе доступ в инкский загробный мир. Монах Вальверде — тот самый человек, который восемь месяцев назад велел Атауальпе повиноваться христианскому Богу испанцев либо же предстать перед лицом испанского гнева — быстро окрестил императора водой.
Небо начало алеть в лучах заходящего солнца, а в это время несколько испанцев затягивали на шее Атауальпы гарроту — род железного ошейника с рукояткой, позволявшей в случае необходимости затягивать петлю, чтобы кровь переставала поступать через сонные артерии в мозг. Пока монах читал последние строчки молитвы: «Если я пойду и долиною смертной тени», — в это время один испанец начал крутить рукоятку, веревка медленно затянулась вокруг шеи Атауальпы, — «не убоюсь зла, потому что Ты со мною», — в это время глаза Атауальпы начали выпучиваться, а на лбу у него вздулась одинокая вена, осветившаяся заходящими лучами солнца. Нотариус Педро Санчо де ла Ос писал:
«Когда были произнесены эти последние слова и окружившие Атауальпу испанцы прочитали Символ веры во спасение его души, он (Атауальпа) был моментально задушен. Да примет его Господь на небесах, поскольку он умер, раскаявшись в своих грехах и приняв истинную христианскую веру. После того как он был таким образом задушен и свершилось наказание, его тело было опалено огнем, с тем чтобы была сожжена часть его одежды и плоти. Той же ночью (а он погиб вечером) его тело было оставлено на площади, с тем чтобы каждый мог удостовериться в факте его смерти».
«Он умер в субботу, — написал другой нотариус, — в тот самый час, когда он был пленен [за восемь месяцев до этого]. Некоторые говорили, что за свои грехи он умер [в тот же самый] день [в субботу] и час, когда он был схвачен».
Так закончилась жизнь Атауальпы, тридцатиоднолетнего повелителя инков, первого инкского императора, который на временном промежутке более чем в сто лет не только не смог расширить пределы империи, но, напротив, ему пришлось иметь дело с надвигающимся коллапсом государства. Во второй раз менее чем за десятилетний период Инкская империя оказалась без правителя — в первый раз Уайна Капак погиб от оспы. Управители, администраторы, генералы и счетоводы продолжали заниматься своими ежедневными задачами, но не было единого руководителя, который отдавал бы генеральные приказы. Начиная с этого момента Инкская империя оказалась в основе своей парализованной — подобно огромному гиганту, внезапно споткнувшемуся и упавшему, который затем оказался не способен защититься от маленькой проворной банды захватчиков, которые, подобно паразитам, пробуравили глубокие ходы в инкское политическое тело и занялись опустошением его изнутри.
В то время как тело Атауальпы, сморщенное, издававшее дымный чад, лежало на земле и туземцы простерлись подле него ниц, стеная и оплакивая его, испанцы изготовились к неизбежной атаке. Писарро приказал всем находившимся в испанском лагере пребывать в полной боевой готовности, пятидесяти всадникам он отдал приказ патрулировать город. В ту ночь ни Писарро, ни его капитаны не спали, периодически они проверяли несение патрульными караула. Как и накануне дня пленения Атауальпы, имевшего место около года назад, испанцы были внутренне очень напряжены. Придется ли им на рассвете столкнуться с сотнями тысяч инкских воинов? И в этом случае скольким испанцам из всего лагеря удастся дожить до конца дня?
Густые звездные скопления на небе начали мало-помалу тускнеть, а на востоке забрезжила бледная полоса рассвета. Испанцы, которые уже проснулись, разбудили своих товарищей — все они теперь напряженно вслушивались, ожидая услышать монотонный стук и звон приближающейся туземной пехоты. Медленно начало светлеть небо, пока не появились первые лучи солнца, которые сначала коснулись тростниковых крыш домов и затем затопили всю зеленую долину светом. Солнце поднималось все выше, однако никакой атаки не следовало. Посланные на лошадях разведчики вернулись, не обнаружив никаких следов армии, по крайней мере в близлежащих окрестностях. Вне всякого сомнения, всех беспокоил вопрос: что произошло с надвигающейся туземной армией? Почему она не проявила себя и не атаковала? Информация, полученная испанцами, была ложной или верной?
Когда перед испанцами отодвинулась неминуемая опасность атаки, перед ними встал более прозаический вопрос: что делать с телом Атауальпы? Все сошлись на том, что нельзя оставить лежать тело инкского императора, как они до этого обошлись с тысячами убитых ими инкских солдат. Атауальпу почитали как бога, и индейцы продолжали падать перед ним ниц на площади, испытывая огромную скорбь по поводу его кончины. Писарро в итоге решил, что чем быстрее испанцы избавятся от тела Атауальпы, тем быстрее сотрется память о нем. После короткой прощальной церемонии окостеневшее, почерневшее тело Атауальпы было похоронено в выкопанной наскоро яме.
Через несколько дней после захоронения Атауальпы испанцы увидели, как Эрнан де Сото со своими всадниками несется по направлению к их лагерю. Сото понятия не имел о том, что произошло в его отсутствие, и полагал, что Атауальпа все еще жив. Полководец слез с коня на центральной площади и немедленно отправился на поиски Писарро: вне всякого сомнения, его должен был удивить столб, воткнутый в землю в центре площади и находившееся рядом обугленное дерево.
Неожиданным для Сото должно было быть и мрачное настроение, царившее в лагере. Также его внимание привлекла «большая фетровая шляпа, носимая Писарро [словно] в знак траура». Сото сообщил Писарро, что он со своими людьми не обнаружил «никаких туземных бойцов в окрестностях, все там было спокойно… Так что, обнаружив, что все это была уловка, явная ложь, они вернулись в Кахамарку».
Скорбная реакция Писарро на те хорошие новости, что привез Сото, застигла последнего врасплох. «Я вижу, что я был обманут», — спокойно сказал Писарро. Обычно неразговорчивый Писарро — высокий, седеющий, с редкой бородой, неожиданно проявил взволнованность, «его глаза были полны слез». Писарро поведал Сото, что они подвергли Атауальпу казни гарротой за несколько дней до этого, после того как до них дошло несколько сообщений о надвигающейся инкской армии. Очевидно, по словам Писарро, эта информация была ложной.
