Выпроводив Лютера, Кайэтан беседовал со Штаупитцем и Линком. «Вкрадчивыми словами» он уговаривал их склонить монаха к немудреному отречению. Штаупитц ответил на это, что прежде не раз бывал советчиком Лютера, но ныне не чувствует себя равным ему ни по учености, ни по духу. Лишь сам кардинал, как уполномоченный папы, мог бы вразумить «брата Мартина». Но о продолжении аудиенции Кайэтан ничего не желал слышать. «Я не хочу говорить с этим монахом», — поморщился он и сослался на неаполитанский предрассудок: «У него глубоко сидящие глаза, а это свидетельствует о том, что его голова переполнена самыми удивительными фантазиями».
Кардинал полагал, что в течение трех дней он терпеливо убеждал очередного немецкого пророка, находящегося во власти субъективного наития («фантазии»). Он по опыту знал, что если еретик этого типа доведен до упрямства, то его лучше всего на время оставить в покое и лишить возможности полемизировать и витийствовать. Предоставленный самому себе, пророк «перекипает» и ищет продолжения аудиенции на любых условиях.
Инквизиторская умудренность Кайэтана помешала ему увидеть ту немудреную правду, о которой Лютер прямо, без утайки говорил и писал. Никакой пророческой уверенности в нем не было: он сомневался в своей правоте и искренне готов был не только считаться с доводами, основанными на Писании, но и понести самое суровое наказание за свои опровергнутые мнения. Однако к отречению без опровержения его было склонить куда труднее, чем любого из осененных. Субъективные — если угодно, исследовательские — колебания Лютера нимало не мешали ему видеть еще большую шаткость в рассуждении его авторитарного обвинителя. Это была позиция стоической и как бы безличной верности Писанию, которая в произведениях 1519–1520 годов возвысится до публицистического пафоса. В них прозвучит настойчиво повторяемое требование: проверяйте, испытывайте, опровергайте то, что я вычитал в Писании, — в этом наша общая сила против доктринерской, урезонивающей и запугивающей папской теологии.
Кайэтан не понял новой, непророческой природы лютеровского упорства. Он полагал, что, распираемый сознанием своей субъективной правоты, монах завтра же прибежит убеждать, побеждать или искать мученический крест. Но Лютер не был подвержен этим традиционным соблазнам. Ему было вполне достаточно, что он не потерпел поражения по критериям гласного разбирательства. Кардинал не велел ему приходить, пока он не созреет для отречения, и Лютер выполнял это распоряжение спокойно, терпеливо и буквально.
Папский легат попал в трагикомическую ситуацию. Пригласить им же выгнанного монаха для дальнейшего выслушивания значило бы уронить престиж инквизиторского судейского кресла. Осудить его на основании допроса, в котором, по сути дела, ничего не было выяснено, значило бы грубо нарушить обещание, данное лютеровскому князю.
На третий день Кайэтан не выдержал и совершил грубую ошибку: через Линка он передал Лютеру, что готов совершенно оставить в стороне вопрос о спасительной вере в евангельское слово, если Лютер согласится отречься от своего толкования «сокровища церкви». Августинец оставил без всякого внимания эту жалкую попытку сторговаться.
Дальнейшие события носили фарсовый характер. Штаупитц и Линк неожиданно исчезли из Аугсбурга. Кайэтан распорядился взять под наблюдение дом, где квартировал августинец, и заготовил приказ об аресте. Саксонские советники немедленно устроили Лютеру побег. 20 октября ночью соборный священник через калитку в городской стене вывел еретика за пределы Аугсбурга. Там его ожидал всадник со второй лошадью. Лютеру приказали не мешкать. Монах покорно взгромоздился на лошадь и, как был, в домашнем белье, в носках, без оружия и без шпор отправился в путь. В Монгейме он купил себе дорожное платье, а затем через Нюрнберг, Лейпциг и Кемберг добрался до Виттенберга.
Нередко высказывается предположение, что побег Лютера был устроен не без ведома Кайэтана. Это легко можно допустить. Бежавший подследственный устраивал кардинала гораздо больше, нежели подследственный, с которым неизвестно что делать.
В конце октября Кайэтан послал иск курфюрсту Фридриху. В неудаче аугсбургского собеседования он, разумеется, целиком винил Лютера. Кардинал просил курфюрста либо доставить еретика в Рим, либо изгнать из Саксонии.
Фридрих переслал копию иска Лютеру и просил высказаться о его содержании. 19–21 ноября Лютер подготовил «Оправдательное письмо», представляющее собой один из шедевров позднесредневековой юридической полемики. В нем все выполнено холодно, легко, где требуется, с убийственной иронией, словно автор пишет не о своем, а о чужом деле. Вместе с тем в письме ощущается профессиональная страсть — страсть юридического консультанта, которому поручили разобраться в лютеровском вопросе.
Лютер виртуозно демонстрирует, что обещания, данного курфюрсту, Кайэтан не сдержал. Кардинал требует доставить Лютера в Рим, не сделав даже попытки точно квалифицировать заблуждение, в котором тот подозревается. Курфюрст не должен предполагать, что папа может иметь отношение к такому безграмотному иску, и вправе просто отклонить его. С помощью продажных нотариусов и писцов Кайэтану нетрудно будет оформить заключение о ереси, чтобы коварно погубить невиновного. Иск о доставке Лютера в Рим означает поэтому не что иное, как приказ курфюрсту о пролитии невинной крови.
По видимости, Лютер не выходит из круга прежней своей аргументации. На деле «Оправдательное письмо» знаменует принципиальный поворот в способе защиты. В предшествующих документах, адресованных духовной и светской власти, реформатор направлял свои упреки против доминиканских схоластов, попирающих право и правила научной диспутации. Что касается куриальных приговоров, то Лютер обычно подчеркивал, что готов безоговорочно признать их. Уже накануне аугсбургской беседы это искусственное разделение между коварными учеными противниками и объективными папскими судьями стало сознательно используемой фикцией, которая, правда, соответствовала неясной позиции курии. После иска Кайэтана Лютер отбрасывает эту фикцию и пускает в ход новую. Он отделяет куриалов от папы и подводит их под то обвинение, которое прежде относилось лишь к соратникам Тецеля.
Не менее существенно и другое обстоятельство. До ноября 1518 года Лютер противопоставлял диспут и судебное разбирательство (он требовал диспута вместо суда). В «Оправдательном письме» Лютер впервые решается поставить под сомнение процессуальные предпосылки самого судебного разбирательства («суммарного процесса о заведомой ереси»). Реформатор требует, чтобы суд веры по крайней мере не противоречил принципам академического диспута: опирался на ясно сформулированное обвинение, развертывался «состязательно», считался с заключением ученых (университетских) экспертов.
Лютер дает понять, что Рим унижает Фридриха до роли площадного экзекутора, которому не объясняют, в чем именно провинился казнимый. Вместе с тем он совершенно не желает быть оселком, на котором испытываются моральные достоинства его государя. «Чтобы не навлечь беду на вашу светлость, — пишет Лютер в заключении письма, — я объявляю, что покидаю вашу страну и отправляюсь туда, откуда милосердному богу угодно будет призвать меня к себе».
Это не было ни рисовкой, ни даже настроением минуты. Лютер твердо решил уехать в Париж, под защиту тамошнего, университета, о терпимости которого он имел самое благодушное представление. Лютер надеялся еще проповедовать и писать, покуда папская булла (он не заблуждался, что скорая) не оборвет его жизнь. 28 ноября он объявил своим опечаленным прихожанам, что скоро покинет их. Однако 2 декабря пришло письмо от курфюрста, в котором тот просил Лютера не покидать Саксонии.
«Оправдательное письмо» удовлетворило и тронуло Фридриха. 18 декабря он отослал Кайэтану вежливый, но решительный отказ.
В «добрые старые времена» такая акция светского государя повела бы к тому, что его самого немедленно обвинили бы в покрываемой им ереси. Однако в начале XVI века, в пору кризиса папской церкви, это простое правило уже не имело силы. Курии было не до оскорбленного самолюбия ее провинциальных легатов; она раскладывала новые и новые политические пасьянсы, в которых карта саксонского курфюрста получала все более важное значение.
Еще в сентябре папа Лев X счел необходимым отблагодарить Фридриха за его позицию в имперском династическом споре. Саксонскому Лису решили вручить высший знак папского благоволения — Золотую розу добродетели. Куриальные доминиканцы были с самого начала недовольны этим решением. После аугсбургского скандала их ропот усилился. Сошлись на том, что ювелирный шедевр будет отправлен в Германию, но подарен курфюрсту Фридриху лишь после того, как он согласится на уступки в лютеровском деле. Папская награда делалась инструментом торга и подкупа. Торговаться с курфюрстом поручено было двадцатидевятилетнему камер-юнкеру папского двора Карлу фон Мильтицу.
