Если в лице Тецеля, Приериа и Кайэтана Лютеру приходилось иметь дело со старыми церковными жандармами, то теперь на сцене лютеровского процесса впервые появился типичный представитель куриальной дипломатической молодежи.
Мильтиц происходил из немецких мелкопоместных дворян. В духовное сословие он вступил без всякого к тому призвания или склонности и свое служение церкви рассматривал просто как выгодную должностную карьеру. Сомнительно даже, был ли он вообще человеком верующим. Окончив Кёльнский университет, Мильтиц по протекции своего дяди, видного доминиканца Шёнберга, получил должность нотариуса в канцелярии Джулио Медичи. Он быстро проник в компанию молодых кардиналов, которые оценили его за озорной скептицизм, придворную обходительность, умение пить и хорошо проводить время. Раньше, чем у него появились первые седые волосы, он обладал уже значительным состоянием, нажитым на операциях со святыми реликвиями.
Молодой камер-юнкер был допущен к обсуждению секретов церковной политики и мечтал о самостоятельной дипломатической миссии. Ему снилось посольство в Бургундии, но, на худой счет, он согласен был сделаться высоким гостем и в родных немецких землях. По ходатайству уже упомянутого Шёнберга папа делегировал Мильтица к курфюрсту саксонскому.
Карл фон Мильтиц вез в Германию не только Золотую розу добродетели. Как обычно бывало с римскими нунциями, багаж его был отягощен многими папскими милостями. Здесь были подарки для виттенбергского собрания реликвий, назначения для папских нотариусов и прелатов, венки для десяти поэтов, дипломы для десяти докторов теологии, а главное — две грамоты, разрешающие вступать в ответственные должности незаконнорожденным сыновьям курфюрста Фридриха.
Таковы были римские «пряники»; рядом с ними ехал, однако, и добрый «кнут»: папское осуждение Лютера и несколько распоряжений о борьбе с распространяющейся «виттенбергской ересью».
Мильтицу было строго наказано сперва прибыть к Кайэтану в Аугсбург, а затем действовать, сообразуясь с его советами. Молодой нунций мечтал, однако, о другом: ему хотелось вести себя независимо, в соответствии с суждениями, выработанными в канцелярии Медичи. Не застав кардинала в Аугсбурге, Мильтиц не стал его ждать и отправился в Баварию, в поместье своего приятеля, советника Пфеффингера. Здесь камер-юнкер ездил из замка в замок и, хотя, случалось, бывал сильно пьян, зорко следил за веем, что говорилось и делалось. Он быстро смекнул, что авторитет Лютера в Германии огромен и уже неодолим; что думать надо теперь не над тем, как заполучить августинца в Рим, а над тем, как, согласившись с идеей отечественного суда, подобрать удобных для курии немецких экспертов и судей. Мильтиц решил действовать на собственный страх и риск. Во время визитов он не стеснялся говорить об инквизиторской тупости Кайэтана, распространял сплетни (вероятно, подслушанные в каком-то из ватиканских кабачков) о якобы существующих разногласиях между папой и верхушкой доминиканского ордена, о том, что Лев X назвал Тецеля «грязной свиньей», а Приериа «старой песочницей».
К концу декабря Мильтиц добрался до Альтенбурга, где находился двор саксонского курфюрста, и попросил Фридриха об аудиенции. Суровых инструкций Льва X, направленных на искоренение лютеранства в Германии, Мильтиц вообще не предъявил, а развил перед князем свой собственный план примирения Лютера и папы.
Курфюрст Фридрих вызвал Лютера в Альтенбург. 4–5 января 1519 года состоялась встреча реформатора с Мильтицем, происходившая в присутствии Спалатина. Понятие ереси было совершенно исключено из разговора. Камер-юнкер отважился на то, чтобы рассматривать папскую курию (в своем лице) и новое движение в Германии (в лице Лютера) в качестве равных договаривающихся сторон. Такого в истории инквизиционных процессов никогда прежде не бывало. Договаривающиеся стороны сошлись на следующем. Курия приостанавливает литературную войну, развернутую доминиканцами по поводу лютеровской трактовки отпущений. Лютер также обязуется ничего не писать по данному вопросу. Мильтиц добивается от папы, чтобы тот поручил кому-либо из своих ученых епископов ясно сформулировать статьи обвинения. Лютер обещает отречься, если убедится, что уличен справедливо, в соответствии с Писанием (но не иначе). Кроме того, он обязуется подготовить публикацию («грамоту»), специально разъясняющую, что он не оспаривает папского авторитета и требует от христиан безоговорочного послушания римской церкви.
После встречи в Альтенбурге Мильтиц сделал еще один решительный и эффектный шаг. Он выехал в Лейпциг, вызвал к себе Тецеля и устроил ему форменный допрос. В письме к Пфеффингеру Мильтиц сообщал, что ему удалось уличить некогда страшного саксонского инквизитора в подлогах, хищениях, безнравственном образе жизни и добиться его сурового осуждения Римом. Возможно, что Мильтиц привирал, но с января 1519 года Тецель действительно исчезает с политической сцены.
На первый взгляд Мильтиц выглядит как легкомысленный и самонадеянный болтун, который, сам того не понимая, отступил от основных принципов инквизиционного преследования ереси, а обещая прекратить доминиканский крестовый поход против Лютера, поставил куриальную дипломатию «на скользкий лед». В действительности Мильтиц добился для церкви гораздо большего, чем Кайэтан в Аугсбурге.
Во-первых, ему удалось заставить Лютера замолчать — замолчать в такой момент, когда нация ловила каждое его слово.
Во-вторых, Мильтиц вынудил августинца к тому, во что доминиканцы безуспешно втягивали его на протяжении всего 1518 года. Лютер дал обязательство высказаться по проблеме папского авторитета.
В-третьих, камер-юнкер мог с легким сердцем играть в прекращение ведущегося из Рима инквизиционного процесса. По собственному своему примеру он знал, что среди немцев можно отыскать таких экспертов и судей, которые будут вести себя «более чем по-итальянски» и заткнут за пояс Приериа и Кайэтана.
Если альтенбургский пакт и был победой Лютера, то не дипломатической, а принципиальной. Реформатору удалось записать в нем, что Библия (и только Библия) должна быть критерием при разрешении любых церковных споров.
Это была основная идея, которую он уже в ноябре — декабре 1518 года развивал в ответах на вновь появившуюся папскую декреталию об индульгенциях, подготовленную Кайэтаном. Принцип гласного диспута доведен здесь до последнего предела: Лютер утверждает, что, опираясь на Писание, позволительно спорить не только с учеными теологами или с судьями, назначенными курией, но и с самим папой. Арбитром должен быть вселенский собор. Римская «апостольская кафедра» отныне будет трактоваться реформатором как одна из условных инстанций правоверия.
Эта точка зрения, наиболее ясно изложенная в письме к курфюрсту Фридриху в середине января 1519 года, делала невозможным примирение с Римом. План Мильтица был несостоятелен не потому, что не отвечал политической конъюнктуре, а потому, что принципы Лютера были уже несовместимы с принципами средневекового католицизма. Несовместимость эта обнаружилась в тот именно момент, когда Рим искал союза с Виттенбергом.
В декабре 1518 года Мильтиц, предложивший курфюрсту Фридриху проект полюбовного улаживания конфликта между папой и Лютером, действовал как политический авантюрист. Однако спустя месяц, к несказанному удивлению князя, прятавшего насмешку над Мильтицем в свою патриархальную бороду, этот проект вдруг обрел характер дальновидного практического замысла.
12 января 1519 года в Вельсе, в Верхней Австрии скончался Максимилиан I. Папский двор должен был теперь сосредоточить все свои усилия на избрании выгодного ему нового германского императора. Поначалу Лев X надеялся выдвинуть на это место французского короля Франциска, но, убедившись, что немецкие князья боятся попасть под начало столь воинственного и властного государя, переменил планы. В столице папства стали серьезно говорить, что наиболее приемлемым кандидатом на имперскую корону является… сам Фридрих Веттин, курфюрст саксонский. Золотая роза добродетели была тут же вручена лютеровскому государю без всяких условий, а дело Лютера стало теперь трактоваться курией исключительно как орудие воздействия на Фридриха.
Преувеличенно оптимистические сообщения, которые Мильтиц присылал папе в конце января — начале февраля, пришлись как раз ко двору. Папа с охотой поверил, будто Лютер только потому был неуступчив в беседе с Кайэтаном, что тот взял сторону своего собрата по ордену Тецеля, но будто теперь монах одумался и готов к смиренному отречению. Лев X отправил даже поздравительное послание Фридриху, где выражал «отеческую радость» по поводу нового обнадеживающего настроения августинца и говорил, что готов лично принять у него отречение. Зная действительные установки Лютера, курфюрст не переслал ему этого документа, более опасного для дела виттенбергской реформации, чем все прежние угрожающие вызовы.
