Что испытывали заключенные в подвалах чрезвычайки, говорят надписи на подвальных стeнах. Вот нeкоторыя из них: «четыре дня избивали до потери сознанiя и дали подписать готовый протокол; и подписал, не мог перенести больше мученiй». «Перенес около 800 шомполов и был похож на какой-то кусок мяса… разстрeлен 26-го марта в 7 час. вечера на 23 году жизни». «Комната испытанiй». «Входящiй сюда, оставь надежды».
Живые свидeтели подтвердили ужасы этой «комнаты испытанiй». Допрос, по описанiю этих вышедших из чрезвычайки людей, производился ночью и неизмeнно сопровождался угрозами разстрeла и жестоких побоев, с цeлью заставить допрашиваемаго сознаться в измышленном агентами преступленiи. Признанiе своей вины вымогалось при неуспeшности угроз битьем шомполами до потери сознанiя. Слeдователи Мирошниченко, бывшiй парикмахер, и Iесель Манькин, 18-лeтнiй юноша, были особенно настойчивы. Первый под дулом револьвера заставил прислугу Канишеву «признать себя виновной в укрывательствe офицеров», второй, направив браунинг на допрашиваемаго, говорил: «от правильнаго отвeта зависит ваша жизнь». Ко всeм ужасам с начала апрeля «присоединились еще новыя душевныя пытки»: «казни начали приводить в исполненiе почти что на глазах узников; в камеры явственно доносились выстрeлы из надворнаго чулана-кухни, обращеннаго в мeсто казни и истязанiй. При осмотрe 16 iюня этого чулана, в нем найдены были двe пудовыя гири и отрeз резиноваго пожарнаго рукава в аршин длиною с обмоткою на одном концe в видe рукоятки. Гири и отрeз служили для мученiя намeченных чрезвычайкою жертв. Пол чулана оказался покрытым соломою, густо пропитанною кровью казненных здeсь; стeны против двери испещрены пулевыми выбоинами, окруженными брызгами крови, прилипшими частичками мозга и обрывками черепной кожи с волосами; такими же брызгами покрыт пол чулана».
Вскрытiе трупов, извлеченных из могил саенковских жертв в концентрацiонном лагерe в числe 107 обнаружило страшныя жестокости: побои, переломы ребер, перебитiя голени, снесенные черепа, отсeченныя кисти и ступни, отрубленные пальцы, отрубленныя головы, держащiяся только на остатках кожи, прижиганiе раскаленным предметом, на спинe выжженныя полосы, и т. д. и т. д. «В первом извлеченном трупe был опознан корнет 6-го Гусарскаго полка Жабокритскiй. Ему при жизни были причинены жестокiе побои, сопровождавшiеся переломами ребер; кромe того в 13 мeстах на передней части тeла произвели прижиганiе раскаленным круглым предметом и на спинe выжгли цeлую полосу». Дальше: «У одного голова оказалась сплющена в плоскiй круг, толщиной в 1 сантиметр; произведено это сплющенiе одновременным и громадным давленiем плоских предметов с двух сторон». Там же: «Неизвeстной женщинe было причинено семь колотых и огнестрeльных ран, брошена она была живою в могилу и засыпана землею».
Обнаружены трупы облитых горячей жидкостью — с ожогами живота и спины, — зарубленных шашками, но не сразу: «казнимому умышленно наносились сначала удары несмертельные с исключительной цeлью мучительства».[255] И гдe трупы не отыскивались бы в болeе или менeе потаенных мeстах, вездe они носили такой же внeшнiй облик. Будь то в Одессe, Николаевe, Царицынe. Пусть черепа трупов, извлеченных из каменоломен в Одессe, и могли быть разбиты от бросанiя в ямы; пусть многiе внeшнiе признаки истязанiй произошли от времени пребыванiя тeл в землe; пусть люди, изслeдовавшiе трупы, в том числe врачи, не умeли разобраться в посмертных измeненiях и потому «принимали мацерацiи за ожоги, a разбухшiе от гнiенiя половые органы за прижизненныя поврежденiя» — и тeм не менeе многочисленныя свидeтельства и многочисленныя фотографiи (нeсколько десятков), лежащiя перед нашими глазами, показывают наглядно, что естественным путем эти трупы не могли прiобрeсти тот внeшнiй облик, который обнаружился при их разслeдованiи. Пусть разсказы о физических пытках типа испанской инквизицiи будут всегда и вездe преувеличены — нашему сознанiю не будет легче от того, что русскiя пытки двадцатаго вeка менeе жестоки, менeе безчеловeчны.
С нeкоторым моральным облегченiем мы должны подчеркнуть, что всe без исключенiя рабочiе анатомическаго театра в Одессe, куда нерeдко привозили трупы разстрeленных из Ч. К., свидeтельствуют об отсутствiи каких-либо внeшних признаков истязанiй. Но сам по себe этот факт ничего не говорит о невозможности истязанiй. Пытали, конечно, относительно немногих, и вряд ли трупы этих немногих могли попасть в анатомическiй театр.
Многое разсказанное свидeтелями в показанiях, данных Деникинской Комиссiи, подтверждается из источников как бы из другого лагеря, лагеря враждебнаго бeлой армiи. Возьмем хотя бы Харьков и подвиги Саенко. Лeвый соц. — рев., заключенный в то время в тюрьму, разсказывает:[256] «По мeрe приближенiя Деникина, все больше увеличивалась кровожадная истерика чрезвычайки. Она в это время выдвинула своего героя. Этим героем был знаменитый в Харьковe комендант чрезвычайки Саенко. Он был, в сущности мелкой сошкой — комендантом Чека, но в эти дни паники жизнь заключенных в Ч. К. и в тюрьмe находилась почти исключительно в его власти. Каждый день к вечеру прieзжал к тюрьмe его автомобиль, каждый день хватали нeсколько человeк и увозили. Обыкновенно всeх приговоренных Саенко разстрeливал собственноручно. Одного, лежавшаго в тифу приговореннаго, он застрeлил на тюремном дворe. Маленькаго роста, с блестящими бeлками и подергивающимся лицом маньяка бeгал Саенко по тюрьмe с маузером со взведенным курком в дрожащей рукe. Раньше он прieзжал за приговоренными. В послeднiе два дня он сам выбирал свои жертвы среди арестованных, прогоняя их по двору своей шашкой, ударяя плашмя.
В послeднiй день нашего пребыванiя в Харьковской тюрьмe звуки залпов и одиночных выстрeлов оглашали притихшую тюрьму. И так весь день. В этот день было разстрeлено 120 человeк на заднем дворикe нашей тюрьмы». Таков разсказ одного из эвакуированных. Это были лишь отдeльные «счастливцы» — всего 20–30 человeк. И там же его товарищ описывает эту жуткую сортировку перед сдачей города «в теченiе трех кошмарных часов».[257] «Мы ждали в конторe и наблюдали кошмарное зрeлище, как торопливо вершился суд над заключенными. Из кабинета, прилегающаго к конторe, выбeгал хлыщеватый молодой человeк, выкрикивал фамилiю и конвой отправлялся в указанную камеру. Воображенiе рисовало жуткую картину. В десятках камер лежат на убогих койках живые люди».
«И в ночной тиши, прорeзываемой звуками канонады под городом и отдeльными револьверными выстрeлами на дворe тюрьмы, в мерзком закоулкe, гдe падает один убитый за другим — в ночной тиши двухтысячное населенiе тюрьмы мечется в страшном ожиданiи.
Раскроются двери корридора, прозвучат тяжелые шаги, удар прикладов в пол, звон замка. Кто-то свeтит фонарем и корявым пальцем ищет в спискe фамилiю. И люди, лежащiе на койках, бьются в судорожном припадкe, охватившем мозг и сердце. „Не меня ли?“ Затeм фамилiя названа. У остальных отливает медленно, медленно от сердца, оно стучит ровнeе: „Не меня, не сейчас!“
Названный торопливо одeвается, не слушаются одервянeвшiе пальцы. A конвойный торопит.
— „Скорeе поворачивайся, некогда теперь“… Сколько провели таких за 3 часа. Трудно сказать. Знаю, что много прошло этих полумертвых с потухшими глазами. „Суд“ продолжался недолго… Да и какой это был суд: предсeдатель трибунала или секретарь — хлыщеватый фенчмен — заглядывали в список, бросали: „уведите“. И человeка уводили в другую дверь».
В «Матерiалах» Деникинской комиссiи мы находим яркiя, полныя ужаса сцены этой систематической разгрузки тюрем. «В первом часу ночи на 9-го iюня заключенные лагеря на Чайковской проснулись от выстрeлов. Никто не спал, прислушиваясь к ним, к топоту караульных по корридорам, к щелканiю замков и к тяжелой тянущейся поступи выводимых из камер смертников».
«Из камеры в камеру переходил Саенко со своими сподвижниками и по списку вызывал обреченных; уже в дальнiя камеры доносился крик коменданта: „выходи, собирай вещи“. Без возраженiй, без понужденiя, машинально вставали и один за другим плелись измученные тeлом и душой смертники к выходу из камер к ступеням смерти». На мeстe казни «у края вырытой могилы, люди в одном бeльe или совсeм нагiе были поставлены на колeни; по очереди к казнимым подходили Саенко, Эдуард, Бондаренко, методично производили в затылок выстрeл, черепа дробились на куски, кровь и мозг разметывались вокруг, а тeло падало безшумно на еще теплыя тeла убiенных. Казни длились болeе трех часов»… Казнили болeе 50 человeк. Утром вeсть о разстрeлe облетeла город, и родные и близкiе собрались на Чайковскую; «внезапно открылись двери комендатуры и оттуда по мостику направились два плохо одeтых мужчины, за ними слeдом шли с револьверами Саенко и Остапенко. Едва переднiе перешли на другую сторону рва, как раздались два выстрeла и неизвeстные рухнули в вырытую у стeны тюрьмы яму». Толпу Саенко велeл разогнать прикладами, а сам при этом кричал: «не бойтесь, не бойтесь, Саенко доведет красный террор до конца, всeх разстрeляет». И тот же эвакуированный «счастливец» в своем описанiи переeзда из Харькова к Москвe опять подтверждает всe данныя, собранныя комиссiей о Саенко, который завeдывал перевозкой и по дорогe многих из них разстрeлял. (Этот свидeтель — небезызвeстный лeвый с.-р. Карелин.) «Легенды, ходившiя про него в Харьковe, не расходились с дeйствительностью. При нас в Харьковской тюрьмe он застрeлил больного на носилках». «При нашем товарищe, разсказывавшем потом этот случай, Саенко в камерe заколол кинжалом одного заключеннаго. Когда из порученной его попеченiю партiи заключенных бeжал один, Саенко при всeх застрeлил перваго попавшаго — в качествe искупительной жертвы». «Человeк с мутным взглядом воспаленных глаз, он, очевидно, все время был под дeйствiем кокаина и морфiя. В этом состоянiи он еще ярче проявлял черты садизма».[258]
