Не знаю, соответствует ли подобный маскарад с воинской формой и знаменами этике тогдашней войны, но для барона Горна – коменданта Нарвы – это стало скверным предзнаменованием. 17 июля шведы могли наблюдать со стен крепости новый взрыв восторга в лагере осаждающих. Это через Чудское озеро вверх по Нарове подошли яхты, доставившие из взятого Шереметевым Дерпта целую коллекцию трофейных знамен. Тогда же была, наконец, доставлена осадная артиллерия и начался непрерывный обстрел Нарвы – десять дней подряд «по вся дни: пушечная от утра даже до вечера каждого дни, а из мортир и ночи не переставая», что привело к разрушению двух бастионов, пожарам в городе.
б августа в Нарву был отпущен комендант Дерпта полковник Скитте, которого просили убедить Горна сдать крепость, но Горн не внял ни его советам, ни ультиматуму командующего русской армией фельдмаршала Огильви. Тогда в ночь с 8 на 9 августа с отправки в ров солдат – штрафников с лестницами – и условного залпа мортир начался штурм Нарвы, очень быстрый, очень успешный и очень кровопролитный, ибо с трудом удалось остановить страшную резню мирных жителей, начатую солдатами, ворвавшимися в крепость.
Подводя черту эпопее «от Нарвы до Нарвы», Петр писал 14 августа Ф. М. Апраксину: «Я не могу оставить без возвещения, что всемилостивейший Господь каковым счастием сию отаку окончити благоволил, где пред четырьмя леты оскорбил, тут ныне веселыми победители учинил, ибо сию преславную крепость, чрез лестницы, шпагою в три четверти часа получили. Хотя неприятель подкопом крепко наших подорвал, однакож солдат тем устрашити не мог. Потом неприятель в другую старую крепость вбежал и бил шамад, дабы окорд или хотя б пардон получить, но солдаты наши слышать того не хотели, тотчас и в оную ворвались, потом и в замок, где неприятелю доброй трактамент был, что и младенцев немного оставили».
Взяв Нарву и Дерпт, Петр вступил в Эстляндию, которая вместе с Лифляндией должна была по существующим соглашениям перейти к Польше. Специальным манифестом Петр подтвердил безусловное право Польши на эти земли, а свои завоевания объяснял необходимостью подорвать шведское владычество в Восточной Прибалтике. В подтверждение этих намерений накануне осады Нарвы Шереметев осуществил глубокий «поиск» в Эстляндию.
Регулярные части взяли и сожгли Везенберг (Раквере), Вейсенштейн (Пайде), Фаллин (Вильянди), Обер-Пален, Руин (Руине), а части казаков, татар, калмыков и башкир превратили в пустыню сельские районы центральной и южной Эстонии, уничтожая деревни, посевы, угоняя в рабство людей, а также скот.
Будучи трезвым политиком, Петр прекрасно понимал, что успехи его армии в 1701—1704 годах мало чего стоят до тех пор, пока существует и побеждает в Польше армия Карла XII. Судьба Ингрии и Карелии, Шлиссельбурга, Петербурга, флота, выхода к морю решалась в то время в Польше. Думаю, что Петр был согласен с мыслью Паткуля, взятого в 1702 году на русскую службу и писавшего руководителю Посольского приказа Ф. А. Головину «Уверяю, ваше превосходительство, что ни взятие Нарвы, ни победы в Лифляндии не заключают в себе ничего решительного; пока шведский король будет господствовать в Польше, до тех пор он будет господином войны и мира».
Чтобы Карл как можно глубже «увяз» в Польше и тем самым позволил выиграть время и подготовить способную к борьбе с ним армию, Петр приложил все усилия к заключению русско-польского союза против шведов, оказывая постоянную помощь Августу и его сторонникам оружием, деньгами, войсками.
В этот момент, когда первый этап войны (1700—1704 годы) для России успешно заканчивался, Петр продемонстрировал качества незаурядного дипломата, терпеливого, настойчивого политика, умело использовавшего свои первые военные успехи и явные промахи противника. А их было много: Карл вел себя в Польше как завоеватель, навязывая Речи Посполитой свою волю. Здесь, как и в других обстоятельствах, Карл XII проявил себя как своеобразный антидипломат, откровенно презирающий всякие внешнеполитические победы, достигаемые с помощью языка, а не оружия. Совершенно равнодушен он был и к столь важной в длительных конфликтах экономической стороне дела. Он полагал, что с противником может быть только один разговор – о том, на каких условиях тот сдается на милость победителя. За время своего правления он, казалось, сделал все, чтобы поставить Швецию в изоляцию и разрушить ее международные связи. Он не понимал, что дипломатия – дело не менее сложное и эффективное, чем победа на поле боя.
В подходе к дипломатии – этому «ремеслу королей» – между Карлом и Петром была принципиальная разница. Русский царь очень рано понял, что в области международных отношений России нужна реформа. Речь шла об изменении традиционных форм русской дипломатии, отказе от посольств как своеобразных дипломатических караванов в пользу постоянных представительств, укомплектованных знающими страну аккредитования и международную обстановку дипломатами. Петр понял, что нужно отказаться от устаревших норм протокола, ради соблюдения которых русские послы могли провалить жизненно важные для страны переговоры. Реформировать дипломатическую службу оказалось сравнительно нетрудно. Труднее было реформировать принципы внешней политики. Петр отчетливо понял направление, в котором надлежало их перестраивать. «Им было вполне осознано изолированное положение России, пытавшейся бороться за место под солнцем, имея в противниках не отдельные страны или простую сумму их, как полагали допетровские политики, а сложившуюся систему государств. Он первый понял, осознал со всей очевидностью, что, пока Россия не войдет в „концерт“ европейских стран, не установит союзнических и иных связей с ними, равноправия не будет. Государство останется „вне закона“, то есть не сможет апеллировать к нормам международного права, но будет вынуждено по-прежнему отстаивать свои интересы в одиночку. Именно в этой преданности идее проведения коалиционной, совместной линии внешней политики нам и видится исток неуклонного бескомпромиссного стремления Петра создать и любой ценой сохранить союзную межгосударственную систему». К этому высказыванию В. Е. Возгрина – специалиста по истории внешней политики России – следует добавить, что Петр отчетливо осознавал и то, что войти в европейский «концерт», утвердить себя под солнцем можно лишь силой. Только военное могущество делало равным новичка, пытавшегося потеснить старожилов мировой политики, только военные победы делали действительными договоры и соглашения.
Любопытно, что сам Петр в октябре 1708 года писал Головкину, что ему некогда заниматься многочисленными посольскими делами, так как «непрестанную суету имею о исправлении полков по баталии, которая вещь есть надежнее всех посланнических дел».
В первый год войны посланник в Вене П. А. Голицын с отчаянием писал в Москву: «Главный министр граф Кауниц и говорить со мною не хочет, да и на других нельзя полагаться: они только смеются над нами… Всякими способами надобно домогаться получить над неприятелем победу. Сохрани боже, если нынешнее лето так пройдет. Хотя и вечный мир учиним, а вечный стыд чем загладить? Непременно нужна нашему государю хотя малая виктория, которой имя его по-прежнему во всей Европе славилось. Тогда можно и мир заключать, а теперь войскам нашим и управлению войсковому только смеются». После «нарвской виктории» ситуация изменилась, но говорить о равенстве сил в 1704 году было бы преждевременно. И тогда, да и позже, Петр не скрывал своего нежелания столкнуться с Карлом на поле боя, хотя прекрасно понимал значение победоносного генерального сражения. В инструкции дипломатам, отправлявшимся на переговоры с поляками, он писал об Августе: «Его величество, как видим, спешит дело совершать и чтоб счастливым полевым боем окончать, но сие дело в ведении точию Вышего суть, нам же, яко человеком, надлежит ближняя смотреть; кратко реши, что искание генерального бою зело суть опасно, ибо в один час может все дело опровержено быть». Впрочем, Августа особенно уговаривать не приходилось, он сам в бой не рвался и, по словам русского посланника Г. Ф. Долгорукого, «разсуждение и совет его царского величества за благо изволил восприять и намерение свое объявить, что его величество всеми мерами искать будет неприятелю тесноты и урону, как возможно, а генерального бою и сам его королевское величество быть не соизволяет, понеже еще не видит такого случаю, чтоб был неприятелю силен». Карл же, пользуясь своим военным могуществом, вел свою линию политики властно и бескомпромиссно. Он, поражая поляков своей прямолинейностью, надменностью, неуступчивостью, разорял страну тяжелыми контрибуциями, унижал национальное достоинство поляков массовыми экзекуциями. «Этот король – чистый солдат, – пишет в своих мемуарах Константен де Турвиль, участник похода Карла XII в Россию. – Его качества, без сомнения, велики и блистательны, но та негибкость, которая определяла его характер, выказывая, в частности, его внутреннюю суть в манере поведения, выявлялась в совершенной грубости и резкости, с которыми трудно свыкнуться». После этого стоит ли удивляться тому, что Карл шел напролом, не считаясь с традициями Речи Посполитой, решительно требуя детронации Августа и провозглашения нового короля. Не сумев воспользоваться сильными антирусскими и антисаксонскими настроениями шляхты, существовавшими еще со времен избрания Августа королем в 1697 году, Карл 12 июля 1704 года силой оружия вынудил меньшую часть сенаторов и дворян «избрать» в короли познанского воеводу Станислава Лещинского. Избрание Лещинского, проведенное с нарушением обычаев, характерных для Речи Посполитой, привело к усилению Сандомирской конфедерации – всепольского ополчения сторонников Августа. Они объявили войну Швеции, признали Варшавскую конфедерацию Станислава рокошем, то есть сборищем людей, поставивших себя, свои семейства и имения вне закона. Триумфом Петра стало заключение 19 августа 1704 года в Нарве русско-польского антишведского союза. Таким образом, Карл своими действиями добился того, что так долго не удавалось Петру, – союза Польши с Россией. Со своей стороны Петр направлял в Польшу, в распоряжение Августа, 12 тысяч солдат и выплачивал субсидию в 200 тысяч рублей, для чего на 1705 год все русское крестьянство было обложено довольно тяжелым дополнительным денежным сбором. Логика борьбы неизбежно влекла и самого Петра на равнины Польши, где Карл продолжал безуспешную «охоту» за Августом, умело уходившим от генерального сражения. Петр не мог не понимать, что рано или поздно их встреча с Карлом должна состояться и в ней будет решена судьба Восточной Прибалтики, да, возможно, и всего, что было важно и дорого для Петра и Карла. Именно поэтому с осени 1704 года русские войска стали накапливаться в Полоцке – пункте, стратегически удобном для действий как в прибалтийском, так и в варшавском направлении.
