разоружению, продолжение которой после мартовских решений Гитлера утратило всякий смысл [400].
Французская дипломатия по-прежнему находилась в поисках пути выхода из того тупика, в котором оказалась в начале 1930-х гг. Биография Лаваля, руководившего ею в 1934–1936 гг., была омрачена его активным участием в руководстве коллаборационистского режима Виши в 1940–1944 г., что наложило след на восприятие этой личности историками. В то же время, как писал У. Черчилль, последующая деятельность Лаваля «не должна заслонять тот факт, что он обладал личной силой и способностями. У него были ясные и адекватные взгляды» [401]. Из своего жизненного опыта новый министр вынес уверенное неприятие войны. Как отмечал сам Лаваль, против нее протестовал весь его «крестьянский здравый смысл», который он усвоил в ранней молодости, прошедшей во французской Оверни [402]. Эти настроения лишь укрепились в те годы, когда будущий министр состоял членом СФИО. В 1933 г. он заявлял: «Да, я желаю мира, и я сделаю все для этого, потому что не хочу, чтобы моя страна была разрушена, и мы однажды прочитали на указателе, установленном на берегу Сены: “Здесь был Париж”» [403].
В 1931–1932 гг. Лаваль возглавлял правительство и впервые занимался внешней политикой, претендуя на лавры политического наследника Бриана, который в это время руководил французской дипломатией, но уже готовился покинуть властный Олимп. Заняв кабинет на Кэ д’Орсэ в 1934 г., Лаваль вел дела в бриановской манере. Он так же «избегал бумажной работы, игнорировал профессиональных дипломатов, подчеркивал свое умение импровизировать, верил в эффективность личных контактов и стремился уйти от ситуации, при которой мог бы оказаться ограничен рамками заранее выбранной переговорной схемы» [404]. Он плохо ладил с генеральным секретарем МИД А. Леже и, при всем своем пацифизме, скептически относился к перспективам Лиги Наций. Лаваль делал ставку на прямые переговоры, считая, что сможет эффективно маневрировать на международной арене и, таким образом, добиться мира для Франции.
«Он обладал редким по силе интеллектом, но был скорее хитрым, чем компетентным. Уходя от четких решений, он предпочитал оставаться “другом для всех”» [405], – констатирует Ж.-Б. Дюрозель. Как отмечал Поль-Бонкур, «его тактика сводилась к тому, чтобы с одной стороны понемногу зондировать Германию и Италию, а с другой – поддерживать отношения с Лигой Наций и нашими восточными союзниками, которые на нее опирались» [406]. В то же время Лаваль не видел явной альтернативы локарнской политике. Его цель состояла в том, чтобы возродить ее, дополнив двусторонними соглашениями с теми силами, от которых зависел мир на континенте. В этом отношении она имела параллели с политикой Барту. В конце 1934 г. на столе у нового министра лежали два проекта, над которыми работал его предшественник – франко-итальянское соглашение и Восточный пакт с участием Советского Союза [407].
В начале января 1935 г. Лаваль прибыл с визитом в Рим. В ходе переговоров с Муссолини стороны согласовали текст договора, который должен был лечь в основу долгосрочного тесного сотрудничества между двумя странами. В обмен на обязательство координировать свою политику с Францией в случае начала германского перевооружения Италия получала ряд территорий на границе Ливии и Сомали, а также заручалась французским согласием на экономическую экспансию в Эфиопии. Помимо этого Париж и Рим согласились с необходимостью коллективной поддержки независимости Австрии [408]. В ходе дальнейших переговоров речь шла о нормализации отношений между Италией и Югославией, французским союзником, совместных действиях в случае объявления в Германии мобилизации и возможном заключении военной конвенции [409]. Дипломаты двух стран говорили о перспективах заключения формального франко-итальянского союза, однако к лету переговоры застыли на уровне консультаций, так и не получив продолжения.
Переговоры Лаваля (крайний справа) со Сталиным; третий слева – нарком по иностранным делам М. М. Литвинов. Источник: Правда. 1935. 15 мая.
Одновременно Лаваль продолжал контакты с Советским Союзом, начатые Барту. Ввиду нежелания Берлина и Варшавы связывать себя обязательствами в рамках Восточного пакта Лаваль согласился с вариантом двустороннего франко-советского соглашения. Этот проект представлял собой глубокую модификацию первоначального французского замысла, хотя общая идея оставалась прежней: вписать взаимодействие с Москвой в рамки системы коллективной безопасности, обусловив его соблюдением устава Лиги Наций и статей Локарнских соглашений. Здесь возникли значительные затруднения, так как советский нарком по иностранным делам М. М. Литвинов, реализовывая указания Политбюро ЦК ВКП (б), настаивал на заключении договора, максимально похожего на классический военно-политический союз, то есть предполагавшего немедленную автоматическую взаимопомощь в случае агрессии. В результате тяжелых переговоров 2 мая 1935 г. Лаваль и советский полпред В. П. Потемкин подписали франко-советский пакт о взаимопомощи [410]. Договоренности были подтверждены в ходе визита главы французского МИД в Москву, состоявшегося 13–15 мая.
Текст частично учитывал советские пожелания, так как предполагал возможность оказания помощи без решения Совета Лиги Наций, однако увязывал выполнение Францией ее обязательств с буквой Локарнских соглашений, что в значительной степени обесценивало эффективность договора [411]. В целом, он следовал в русле идей коллективной безопасности, что влекло за собой неизбежные стратегические издержки. Правовой департамент Кэ д’Орсэ однозначно характеризовал советско-французский пакт: «Франция реализовывала политику коллективной безопасности с опорой на Лигу Наций. К тем компонентам коллективной безопасности, которые возникали по факту существования Лиги Наций, она добавила ряд политических соглашений, в частности франко-советский пакт… Договор о взаимопомощи не является эквивалентом договора об оборонительном союзе; это договор о взаимопомощи перед лицом возможного противника, договор, имеющий целью подкрепить те общие усилия для противодействия агрессору, которые обусловлены уставом Лиги Наций» [412].
В конечном итоге обе попытки вывести Францию из стратегического тупика путем дипломатического маневрирования потерпели неудачу. Муссолини и И. В. Сталин исходили из неизбежности войны в ближайшем будущем и предлагали Парижу сотрудничество, которое учитывало, прежде всего, национальные интересы договаривающихся стран. Французы же, принимая военную опасность за точку отсчета, последовательно придерживались бриановской политики коллективной безопасности, которая окончательно теряла смысл. Как отмечает биограф Лаваля, он «стремился избежать всего, что может высечь искру войны». Все переговоры, которые он вел в Риме, Москве, Праге, Белграде, должны были создать ситуацию, при которой война оказалась бы невозможной: «Он считал, что Франция, доминируя в европейской дипломатии, заставит Гитлера отказаться от реализации программы, очерченной в “Майн Кампф”» [413]. Идея договариваться о союзе, не собираясь приводить его в действие, таила в себе серьезную опасность для мира в Европе. На этом фоне еще менее убедительными выглядели намерения Лаваля добиться взаимопонимания с самой Германией. Беспрепятственную «сдачу» Саара в Берлине восприняли как должное. Попытки привлечь немцев к участию в Восточном пакте после того, как Гитлер вышел из Лиги Наций, были обречены на
