коллективной безопасности, пацифистский консенсус внутри страны, экономический кризис отодвигали на второй план проблему силового противодействия потенциальному германскому реваншу, маргинализировали армию в качестве его основного инструмента и обрекали генералитет на ведение бесплодных дискуссий с гражданскими властями. Правительство если и принимало предложения военных, то, как правило, в качестве ответа на очевидный внешний вызов. Лишь после того, как в марте 1935 г. Гитлер восстановил в Германии всеобщую воинскую обязанность, французский парламент одобрил продление до двух лет срока службы по призыву. С этого же момента стабилизировались, а потом и начали расти расходы на перевооружение армии [387].
В то же время у военных, вероятно, также отсутствовало комплексное видение путей преодоления сложившегося положения. Требования Вейгана не выходили за рамки вопросов сокращения финансирования. Его стратегические построения предполагали активизацию системы «тыловых альянсов», подключение к ней СССР, но при этом оставались непродуманными и слабо учитывали долгосрочную перспективу развития внутриполитической и международной ситуации. «Окруженные ореолом победы 1918 г., генеральные штабы страдали определенной шизофренией. С одной стороны, они переоценивали совокупную мощь Рейха. Но с другой стороны, командующие оставались уверенными во французской мощи, считая свою армию первой в мире» [388], – отмечает О. Вьевьорка. Проблема выработки единой стратегии, обозначившаяся в 1920-е гг., становилась все более острой. Ее решение зависело от того, смогут ли военные и политики наладить работоспособный механизм сотрудничества и принятия решений.
Глава III
Тупики французского военного строительства(1935 г.)
В начале 1935 г. Вейган ушел в отставку с поста заместителя председателя Высшего военного совета. Его преемником стал Гамелен, который при этом сохранил за собой должность начальника Генштаба сухопутных сил. Впервые с 1911 г. командование французской армией оказалось в одних руках. Эта давно назревшая реформа была невозможна до тех пор, пока главнокомандующим сухопутными силами оставался человек, чья лояльность республиканскому строю вызывала сомнения. Гамелен имел иную репутацию, чем его предшественник. «Генерал Гамлэн [389], сменивший Вейгана в должности Начальника Генштаба [390], пользуется репутацией значительно более гибкого человека, недели его предшественник. Гамлэн – левый республиканец, масон, большой дипломат… Во всяком случае, для Фландэна и Лаваля [391] Гамлэн является гораздо более подходящим партнером, нежели старик Вейган» [392], – сообщал в январе 1935 г. своем письме в Москву советский полпред в Париже В.П. Потемкин.
К началу 1935 г. взаимоотношения между Вейганом и Гамеленом являлись наглядной иллюстрацией того, к каким последствиям приводит разделенная структура командования армией в ситуации острого конфликта между военной и гражданской ветвями руководства страны. Начальник Генштаба считал, что армейское командование не может полноценно готовить страну к войне, находясь в постоянном конфликте с правительством. При открытии Женевской конференции в 1932 г. Гамелен говорил Вейгану: «Мы можем вмешиваться в дискуссии, лишь честно сотрудничая с министрами, не чиня им систематически препятствий, не бойкотируя их. Жесткая оппозиция этой линии ни к чему не приведет, лишь к риску того, что правительство обойдется без нас. Воздержитесь от вмешательства, если дела пойдут плохо» [393].
Подобная позиция на первых порах не вызывала возражений у главнокомандующего. До 1932 г. он тесно сотрудничал с Гамеленом и, как правило, выступал с ним единым фронтом в дискуссиях по вопросам строительства вооруженных сил. Ситуация поменялась после начала конфликта между военным и политическим руководством по проблеме разоружения. Вейган упрекал Гамелена в карьеризме, нежелании идти на конфликт с правительством из соображений личной выгоды. «Сдержанность, граничащая с недоверием со стороны моего непосредственного сотрудника, который ни разу не продемонстрировал энтузиазма или живого импульса, серьезно осложнили мою работу в последние два года нахождения на посту командующего, тем более что мне становилось все труднее договариваться с министром» [394], – отмечал в мемуарах Вейган. Накануне выхода в отставку он отказался рекомендовать Гамелена в качестве своего преемника, однако политическая лояльность последнего перевесила все возражения [395]. 18 января 1935 г. Гамелен стал заместителем председателя Высшего военного совета, сохранив при этом руководство Генеральным штабом. Таким образом, он соединил в своих руках два главных армейских поста.
Эти события совпали с важными для Франции изменениями на международной арене: Германия переходила к открытой фазе военного строительства. В марте 1935 г. Гитлер объявил о введении всеобщей воинской обязанности и планах создать сухопутную армию мирного времени численностью в 36 дивизий (500 000 человек). Одновременно начали формироваться германские военно-воздушные силы (Люфтваффе). К октябрю Вермахт располагал тремя бронетанковыми дивизиями [396]. Военные ограничения Версаля, таким образом, окончательно ушли в прошлое. В январе 1935 г. в Сааре произошел плебисцит, и по его итогам эта территория, контроль над которой являлся одной из целей Клемансо в 1919 г., вернулась в состав Германии.
22 марта в Париже состоялось заседание Высокого военного комитета, на котором обсуждалась стратегическая ситуация в Европе, сложившаяся после перехода Германии к открытой фазе перевооружения. Председатель Совета министров правоцентрист П.-Э. Фланден говорил об уязвимости Франции. Он опасался внезапного нападения Германии на Эльзас до того, как будет полностью окончена «линия Мажино». По его мнению, в Берлине в окружении Гитлера действовали «безумные люди», способные на все, а Франции следовало готовиться к возможному столкновению в политическом, экономическом и военном плане [397]. На следующем заседании 5 апреля жесткую позицию занял даже традиционно осторожный П. Лаваль, преемник Барту на посту главы МИД. Он заявил, что настало время решить, готова ли Франция в будущем силой противостоять попыткам разрушить Версальский договор [398].
В ответ на решение Гитлера перейти к активному восстановлению германской военной мощи в апреле 1935 г. в итальянском городе Стреза по предложению Муссолини состоялась встреча на высшем уровне, в которой приняли участие представители Франции, Великобритании и Италии [399]. В Берлине опасались, что в Стрезе сформируется объединенный фронт держав, нацеленный на сдерживание германского реваншизма. Однако переговоры приняли совсем иной оборот. Итальянцы были озабочены перевооружением Третьего Рейха и его проникновением в юго-восточную Европу, однако усматривали в этом и положительную сторону с точки зрения собственных растущих экспансионистских амбиций в Средиземноморье и Африке. Премьер-министр Великобритании Р. Макдональд рассчитывал в будущем достичь большого соглашения с Германией, способного урегулировать все противоречия между двумя странами. Жесткое осуждение Берлина могло сорвать эти планы, и британская делегация маневрировала, стараясь сохранить лишь видимость взаимодействия с Парижем и Римом.
Фланден и Лаваль настаивали на применении в отношении Германии международных санкций, но не хотели действовать в одиночку.
Попыткой привести к общему знаменателю эти расходящиеся интересы стала итоговая декларация конференции, в которой заявлялось о решимости держав поддерживать мир в Европе всеми доступными средствами. Однако «фронт Стрезы» оказался лишь ширмой. За ней с подачи Лондона предпринимались попытки договориться с Германией об условиях ее возвращения в Лигу Наций и на Женевскую конференцию по
