привычному образу жизни. Крах империи привел к возрождению специфически местных форм взаимопомощи и организации власти, которые во многих случаях были глубоко чужды всему, что принесли 50 лет российского правления. Высшие военачальники (известные как курбаши) черпали знания из разных источников. Мадамин-бек, первый выдающийся лидер движения басмачей в Фергане, происходил из потомственной военной элиты Кокандского ханства [Ибодинов 1993: 16] [150]. В Восточной Бухаре многие курбаши были потомственными правителями отдаленных провинций, покоренных эмирами Бухары только после русского завоевания (и при помощи русских), которые теперь чувствовали себя вправе действовать самостоятельно и контролировать власть в городе. Саид Ахмадходжа Овлиё-Ходжа Эшон-оглы происходил из прославленной семьи суфийских мастеров, у которых, по некоторым свидетельствам, в горной твердыне Мастчох (Матча) в Ферганской долине было 25 тысяч последователей. В 1919 году Ахмадходжа впервые воспользовался своим авторитетом – чтобы получить выборное место главы исполкома Исфонийской волости Худжандского уезда. Вскоре он поссорился с Советами и отступил в Мастчох, где в течение трех лет, с 1920 по 1923 год, строил квазигосударство, которое вело переговоры с Ташкентом как равное с равным [Зокириы 1929]. Но остальные были, по сути, бандитами и заявили о себе в катастрофический период, предлагая (или навязывая) сельскому населению свою защиту. Движение басмачей возникло как протест против поборов (в форме отъема продовольствия и денег) со стороны городского правительства, и для многих курбашей было не так важно, состоит ли правительство из европейцев или из мусульман.
Басмачи предлагали совершенно иную форму власти, чем городские мусульмане, джадиды или коммунисты. За исключением, в некотором отношении, Мадамин-бека, басмачи опирались на совершенно другие слои общества, чем джадиды, и имели совершенно иные политические устремления. По всей видимости, мало кто из вождей басмачества стремился к созданию нового государственного порядка. В той же мере, в какой они стремились к этому, они ориентировались на монархическую традицию в том виде, в котором она складывалась в Средней Азии после Тимуридов. Эта крайняя форма местничества была несовместима с национальной идеей. Однако, хотя басмачи не были «националистами», не были они и последователями «Улема Джамияти» и его политики 1917 года. «Улема Джамияти» принимал участие в общероссийской политике – хотя бы для того, чтобы заявить о своем партикуляризме. Политические горизонты большинства басмачей были гораздо уже. Их деятельность была выражением сельского партикуляризма, во многом это была борьба против власти города над деревней. В этом смысле они представляли действительно альтернативное политическое видение, которое имело мало общего с городами и их политикой.
Большинство басмачей не делало различий между городскими мусульманами и большевиками. В Бухаре, где басмачи сражались с младобухарцами, снять это различие было еще проще. Те и другие были врагами традиционного образа жизни и традиционных трактовок ислама. По документам лучше всего известна враждебность к джадидам Ибрагим-бека. Он руководил восстанием в Восточной Бухаре, когда Усманходжа, руководитель БНСР, возглавил Бухарское ополчение против Душанбинского гарнизона Красной армии. Как только бой был окончен и Красная армия отбросила назад отряды Усманходжи, Ибрагим-бек написал следующее, обращаясь к советской стороне:
Товарищи, мы вас благодарим за то, что вы дрались в джадидами. Я, Ибрагим-бек, хвалю вас за это и жму вашу руку, как другу и товарищу и открываю вам дорогу на все четыре стороны и еще могу дать фуража. Против вас мы ничего не имеем, мы будем бить джадидов, которые свергли нашу власть [151].
Энвер-паша, прибывший в Восточную Бухару в надежде возглавить восстание от имени эмира и халифа, был немедленно брошен в тюрьму Ибрагим-беком, который сказал ему: «Я должен вести войну не только с русскими, но и против джадидов» [Aydemir 1970–1972,3: 619]. Нежелание делать это различие было свойственно не только басмачам. Видный бухарский консервативный деятель Мирза Салимбек писал с одобрением, что «в Ферганской стороне вот уже сколько времени в силу своей смелости и мужества Иргаш-бек Коканди и Мухаммад Аминбек Маргилани собирают вокруг себя людей и на каждом шагу выявляют и убивают джадидов и большевиков» [152]. Неудивительно и то, что в рядах басмачей почти совсем не было городских мусульман. Им не было места в тех отношениях, в которых басмачи черпали свою власть, и их политические и религиозные взгляды заметно отличались от взглядов басмачей. В самом деле, многие городские мусульмане считали действия басмачей, как и действия русских поселенцев, результатом невежества военачальников [153].
Волна кровопролитий, накрывшая Среднюю Азию, возникла как результат распространения на этот регион Гражданской войны, начавшейся в России, – войны, в ходе которой различные русские силы воевали друг с другом в Средней Азии. Восстание басмачей было среднеазиатской гражданской войной (или быстро в нее превратилось), – то есть войной между коренными жителями Средней Азии. Вместо того чтобы положить начало героическому национальному сопротивлению чужакам, басмачество оказалось проявлением значительных противоречий внутри среднеазиатского общества. Этот конфликт ожесточил среднеазиатское общество и вызвал в нем глубокий раскол. Когда Советы попытались установить новый общественный порядок, они столкнулись не с единым сплоченным местным социумом, но с расколотым жестокой враждой. В раннесоветский период внутренние конфликты среднеазиатского общества были не менее важны, чем конфликты между европейцами и коренным населением. Национальное движение не смогло привлечь общество на свою сторону, и между местными силами не было согласия относительно путей дальнейшего развития. Как историки, мы должны отказаться от иллюзии среднеазиатского мусульманского единства и взглянуть на Среднюю Азию как на арену борьбы многих сил, раздираемых противоречиями.
Глава третья
Национализация революции
С марта 1917 года, когда Ташкентский совет арестовал генерал-губернатора А. Н. Куропаткина и выслал его в Россию, события в Туркестане стали следовать самостоятельным курсом. Захват Ташсоветом власти в ноябре был продиктован местными соображениями, и хотя в Петроград был отправлен представитель, чтобы объявить об установлении в Туркестане советской власти [154], данный орган продолжал действовать совершенно независимо от центра. Этой независимости способствовали крах транспортного сообщения и начало Гражданской войны, отрезавшей Туркестан от внутренней России. Основной задачей большевистского руководства в Москве являлось возвращение контроля над Туркестаном и установление в нем соответствующих советских порядков. Однако вопрос о том, какими должны быть эти порядки в колониальных условиях, оставался открытым и решался в течение следующих двух лет, по большей части методом проб и ошибок. Нестабильность усугублялась непрочным контролем центра над Туркестаном, поскольку управление должно было осуществляться через доверенных посланцев, вооруженных лишь мандатами и силой убеждения. Неустойчивая ситуация предоставила джадидам возможность войти в состав новых органов власти и попытаться использовать их в своих целях. Таким образом, первоочередные задачи, стоявшие
