путь домой лежал через Среднюю Азию, где они принимали участие в политических событиях того времени. В течение двух с половиной лет, с весны 1918 года до конца 1920 года, присутствие османских военнопленных было важной чертой городской жизни. Многие из них поступали на работу в новые школы, которые открывались под эгидой СССР, и положили начало целому ряду молодежных политических организаций отчетливо тюркистской направленности. Несколько необычной фигурой был Саид Ахрари, османский офицер среднеазиатского происхождения (его отец эмигрировал из Худжанда), которого судьба вернула на родину предков. Весной 1918 года Ахрари учредил в Ташкенте местное отделение «Турк оджаги» («Турецкого очага», сети националистических клубов в эпоху младотурков) [Аҳророва 1998: 12–60]. Другая организация, под названием «Турк Ўртоқлиғи» («Тюркская дружба»), недолгое время выпускала газету «Турк сўзи» («Тюркское слово»), которая стремилась, согласно девизу на первой полосе, «освободить тюркский народ от рабства в политике, экономике и просвещении и тем самым создать истинную тюркскую цивилизацию» («Турк миллатини сиёсий, иқтисодий ва илмий асоратдан қутқориб чин бир турк маданиятини вужудга кетурмак»). В числе авторов этой газеты были Гази Юнус и Саид Ахрари [133]. В школах под управлением военнопленных сложился особый военный уклад (см. главу 6). Кроме того, османские военнопленные создали первые в Средней Азии отряды скаутов, где особое внимание уделялось дисциплине и физической форме, а также ряд других полувоени-зированных молодежных групп (тўдалар) с характерными названиями, например «Турк кучи» («Тюркская мощь»), «Турон кучи» («Мощь Турана»), «Темур» и «Тараққий» («Прогресс») [134]. Именно в этой среде возникли тайные общества, стремившиеся организовать подпольное национальное движение.
Османский эпизод оказался недолгим, поскольку к концу 1920 года большинство военнопленных либо разъехались, либо были депортированы. Лишь немногие османские военнопленные были ярыми поборниками тюркизма. Для большинства из них преподавание было просто работой, которая давала возможность прокормить себя и оплатить дорогу домой [135]. В школах и клубах, где они работали, сформировались подходы и методы, зародившиеся за пределами российской сферы притяжения. В таких школах учились многие из тех, кто стали в 1920-е годы выдающимися общественными деятелями, однако эти школы также подвергались критике и за военизированный уклад, и за обучение на османском языке (см. главу 6). Тюркизм не сводился к османскому присутствию и не зависел от него.
Другие члены несуществующего Кокандского правительства пытались вынести туркестанский вопрос на международную арену, поставив его на Парижской мирной конференции, но опять безуспешно. Одна миссия в составе Бехбуди, Мирджалилова и еще двух человек была прервана, когда Бехбуди и два его товарища были арестованы бухарскими пограничниками во время путешествия через эмират и умерли в результате пыток в марте 1919 года [136]. Мирджалилов, который ждал их в Баку, возвратился в Туркестан. Вторую попытку поставить вопрос о Туркестане перед мирной конференцией предпринял Мустафа Чокай. После падения Коканда он, по-видимому, действовал в одиночку. Чокай бежал в Ташкент, где скрывался два месяца, а затем попытался явиться в Москву для переговоров с большевиками. Он добрался только до Актобе и там, в казахской степи, был арестован людьми Колчака как «враг Российского государства». Спасаясь от смерти, он снова бежал и направился в Ашхабад, где российские меньшевики только что свергли советскую власть и создали автономное правительство, которое поддерживало отношения с британскими войсками в Иране [137]. В Ашхабаде к нему присоединился Вадим Чайкин, юрист-эсер, живший в Андижане и сочувствовавший устремлениям местного населения. Через него Чокай отправил Вудро Вильсону и Парижской мирной конференции телеграмму от имени «Комитета по созыву Туркестанского Учредительного собрания», с просьбой гарантировать территориальную целостность Туркестана и признать «право страны (культура которой насчитывает тысячи лет) на свободное и автономное существование в братской дружбе с народом России» [138]. На мирной конференции телеграмма не вызвала никакого отклика, зато была немедленно опубликована в Туркестане, и большевики восприняли ее как доказательство того, что Чокай готов «продать Туркестан империалистам» [139].
Телеграмма поставила точку в этом деле. В Версале Туркестан так и не заметили, и вскоре он исчез с мировой арены. Чокай в конце концов добрался до Парижа и развил там бурную деятельность в русских эмигрантских кругах. Он писал для газет Керенского и Милюкова, хотя к концу 1920-х годов его позиция по национальным вопросам отдалила его от русского общества, и его деятельность все больше и больше сосредотачивалась собственно на Туркестане. Он стал членом небольшой общины «тюрко-татарских» эмигрантов, живших в Европе и в республиканской Турции; в эту общину входили также Велиди (Тоган) и Усман Ходжаоглы (Usman Kocaoğlu). Чокай издавал «Ёш Туркестан» («Молодой Туркестан»), проживая в Ножан-сюр-Марне – городке неподалеку от Парижа, выступал с лекциями в самых разных местах и выражал интересы Туркестана в Европе. Именно поэтому воображению советских властей он представлялся страшным демоном, и обвинения в связи с ним и с его контрреволюционными организациями – пособниками империализма имели роковые последствия для многих людей непосредственно в Средней Азии [140].
Жестокая победа ташкентских красногвардейцев в Коканде толкнула Туркестан в бездну насилия, разгул которого продолжался пять лет. К весне 1918 года Туркестан лишился политической власти. Советская власть опиралась прежде всего на вооруженные силы, которые контролировались исключительно русскими поселенцами и активно использовались для реквизиции и конфискации имущества, особенно продовольствия. В самом деле, «национализация» – насильственная конфискация – стала первым революционным нововведением советского правительства. В феврале Ташкентский совет национализировал «весь хлопок в Туркестане, в каком бы виде и где бы он ни находился» [141]. В первые месяцы своего существования советская власть, как и борьба за продовольствие, имела ярко выраженный этнический аспект. Служителями советской власти были исключительно европейцы, и территория, на которой она действовала, в значительной степени ограничивалась теми районами новых городов, где преобладали европейцы. Распространение советской власти за пределы этих «европейских» районов обеспечивали вооруженные силы, как в случае с уничтожением автономного правительства в Коканде или с попыткой вторжения в Бухару в начале марта, которой лично руководил Федор Колесов, большевик и председатель Совнаркома (см. главу 4). В ходе этих военных кампаний европейцев напрямую стравливали с мусульманами, а в городах вопросы продовольственного снабжения решались по этническому принципу. В Ташкенте в декабре 1917 года совет нового города стал устраивать рейды в старый город – для конфискации зерна у скупщиков и спекулянтов. В сельской местности русские поселенцы, прикрываясь революционной формулой «власть на местах», конфисковали земли своих соседей из числа коренного населения, особенно кочевников. Русские крестьяне, уже обеспеченные оружием, объединялись в отряды для защиты своей собственности и продовольственных запасов, а также
