Теперь у польского командования оставалась лишь единственная надежда, что немецкая танковая группировка, двигающаяся через «ченстоховскую брешь», все же будет остановлена частями резервной армии «Прусы». Мы знаем, что армия «Прусы» к моменту ввода в сражение еще не успела сосредоточиться. 4 сентября в район Пиотркува прибыли только две пехотные дивизии (19-я и 29-я) и Виленская кавалерийская бригада. Эти соединения заняли оборону на широком фронте в значительном отрыве друг от друга. Связь со штабом армии «Лодзь» отсутствовала. Днем 5 сентября немецкая 1-я танковая дивизия вышла на подступы Пиотркува и при поддержке авиации атаковала 19-ю пехотную дивизию. Командир последней, как только начался бой, оставил свой командный пункт и уехал в штаб армии «договариваться о наступлении». Ночью на одной из дорог он наткнулся на немецкую танковую колонну и был взят в плен.
19-я пехотная дивизия отдельными группами отошла севернее Пиотркува, преследуемая передовым отрядом 1-й танковой дивизии, который вскоре оказался в тылах армии «Прусы». Это вызвало панику в войсках, вскоре распространившуюся на весь участок фронта вплоть до Варшавы. К утру 6 сентября 19-я пехотная дивизия поляков фактически разбежалась, и несколько позже большая часть ее солдат и офицеров была пленена.
Колонна польских пленных
Немецкие передовые танковые отряды, продолжая двигаться к северо-востоку, атаковали западнее Томашува только что прибывшие подразделения 13-й пехотной дивизии и нанесли им поражение.
* * *Мысль о необходимости действовать активно все же не покидала командующего армией «Прусы» генерала Демб-Бернацкого, и поэтому когда он днем 5 сентября прибыл в штаб 29-й пехотной дивизии в Сулеюв, то немедленно отдал приказ о наступлении.
План командарма был прост: ударом всеми силами армии (к тому времени «все силы армии» составляла одна лишь 29-я пехотная дивизия; 19-я пехотная была разгромлена, 13-я понесла серьезные потери от немецких танков, Виленская кавалерийская бригада утратила связь с командованием армии) от Пиот-ркува и южнее, строго на запад, разбить немецкую 1-ю танковую дивизию. 29-я пехотная дивизия готовилась наступать двумя колоннами. Главная колонна формировалась в Сулеюве.
Город, особенно его окраины, был забит беженцами, ранеными, обозами, отходящими солдатами. Все это перемешалось, никто не знал, где что происходит, где дерутся и где отступают, отовсюду шли панические слухи. Налеты немецкой авиации увеличивали хаос. Сюда и явился во второй половине дня генерал Демб-Бернацкий. Он изменил ранее отданный приказ. Теперь предполагалось Виленскую кавалерийскую бригаду отвести за Пилицу и охранять ею переправы, а пехотными дивизиями — наступать. Будучи уверенным в выполнимости такого приказа, генерал около полуночи уехал из Сулеюва в Пиот-ркув. Близ окраины он был обстрелян немцами из города, и только случайность избавила его от плена. Теперь командующий стал гораздо яснее представлять сложность обстановки. Он немедленно вернулся в Сулеюв, где его настигла радиограмма из Главного штаба, информирующая об отходе армии «Лодзь» и приказывающая войскам армии «Прусы» отступить севернее Пиотркува. Демб-Бернацкий отдает приказ 29-й пехотной дивизии повернуть на север, а Виленскую бригаду решает отвести за Пилицу к юго-востоку. Но 29-я пехотная дивизия уже двигалась по нескольким дорогам на запад, выполняя предыдущий приказ о наступлении; связи с ней не было. Время шло. Офицеры, направленные в части, чтобы вручить новый приказ, не смогли их своевременно разыскать. Приказы вручались разновременно, дивизия стала расползаться в разные стороны и вскоре была разбита.
* * *На этом закончила свое существование резервная армия «Прусы», а вместе с ней исчезла и последняя надежда польского командования изменить обстановку на юге. «Главный резерв» растворился в общем потоке событий, не оказав на их ход заметного влияния. Теперь для войск немецкой 10-й армии открывалась перспектива быстрого развития удара в Центральную Польшу.
В первый же день войны из Варшавы бежал президент Польши Мосцицкий — немцы от столицы Польской державы были еще в четырехстах километрах. 4 сентября начало паковать чемоданы, а 5-го удрало и все правительство — немцы все еще были в двух с половиной сотнях километров от Варшавы.
Многие офицеры Главного штаба, и особенно Верховный главнокомандующий, примерно со 2 сентября стали смотреть на войну как на проигранное дело. Именно в этот день Рыдз-Смиглы бросает в своем окружении известную фразу о неминуемом разгроме польской армии. Несколько дней спустя он называет проигрыш войны «фатальной неизбежностью». Правда, имелись люди, которые верили в возможность каких-то изменений событий к лучшему. Но, кроме помощи западных союзников, они не видели других реальных средств, могущих повернуть течение событий в желаемое русло.
Офицеры Главного штаба и ответственные руководители жили впечатлениями часа, быстро переходили от необоснованного оптимизма, вызываемого более или менее благоприятным сообщением, к упадку духа при получении докладов о событиях, которые постепенно развертывались на фронте и создавали у них, оторванных от полей сражения и замкнувшихся в обширном здании на одной из улиц Варшавы, самые зловещие картины.
Все это порождало крайнюю неуверенность руководства. Вспышки энергии перемежались моментами безразличия и пассивности. Методам управления был присущ формализм, который охватывает обычно штаб, когда руководители психологически смирились с поражением раньше, чем оно стало фактом на полях битв. Главный штаб шел за событиями, развертывающимися помимо его воли, и не мог подчинить их своему влиянию.
* * *Правительство и президент Польши бежали из столицы, но у высшей гражданской администрации был законный повод к такому безоглядному бегству — директива, которую дал польской армии сменивший на посту диктатора Польши Пилсудского маршал Рыдз-Смиглы, главнокомандующий польской армией.
3 сентября (на третий день войны, напомню) он приказал Главному штабу: «В связи со сложившейся обстановкой и комплексом проблем, которые поставил ход событий в порядок дня, следует ориентировать ось отхода наших вооруженных сил не просто на восток, в сторону России, связанной пактом с немцами, а на юго-восток, в сторону союзной Румынии и благоприятно относящейся к Польше Венгрии...» Иными словами — маршал ориентировал своих офицеров не на организацию обороны по линии Нарев — Висла — Сан (с тыловой позицией, опирающейся на Брест-Литовскую цитадель и непроходимую для войск Беловежскую Пущу), а на безоглядное бегство к румынской границе.
Этот приказ — признак полного и абсолютного личного поражения маршала Рыдз-Смиглы; его войска еще сражаются, его солдаты умирают — он же уже списывает свою армию со счетов. Это, мягко говоря, измена — всего на третий день войны приказ главкома гласит не об уничтожении прорвавшихся немецких колонн и даже не об отводе войск на рубеж Нарев — Висла — Сан, а просто о бегстве. Дело в том, что означенный закуток польской территории у границы «союзной Румынии» (она им была союзная против СССР, а не против Германии!) был шириной едва ли 120 км, с запада ограниченный землями Венгерской короны (бывшей чехословацкой Подкарпатской Руси), с востока — советской границей, и не имел ни естественных, ни искусственных рубежей обороны. Отдать приказ о бегстве армии в это захолустье — значит, априори лишить ее каких бы то ни было намеков на организованное сопротивление. Бежать — и никаких гвоздей!
Приказ не говорил о том, чтобы сохранить в румынском приграничье остатки государственности; приказ ориентировал войска и гражданскую администрацию на безоглядное бегство. И с военной точки зрения этот приказ поражает. Для того чтобы с западных границ, от Познани, отвести польские дивизии на юго-восток, к восточным отрогам Карпатского хребта, им нужно было двигаться вдоль фронта наступающих немецких 10-й и 14-й армий, которые наступали на северо-восток, к Варшаве, почти семьсот километров! А польским дивизиям у Восточной Пруссии, в так называемом «Польском коридоре», надо было отступать на юг, параллельно с наступающими немцами.
Впрочем, на отступление войск маршал Рыдз-Смиглы и не рассчитывал — смешно бы было! Главное в этом действе польских главарей было совсем не спасение армии (с вариантом интернирования ее в Румынии). Главное было совсем в другом.
Действующие руководители Польши бежали из страны (обрекая ее на исчезновение как суверенного государства) вовсе не потому, что так уж боялись немцев (как пишет Ю. Мухин), или надеясь организовать в занюханных Залещиках свой польский Сталинград — Варшава для этого подходила намного лучше. Они бежали именно для того, чтобы Польша, захваченная Вермахтом, ПЕРЕСТАЛА СУЩЕСТВОВАТЬ КАК НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО ПОЛЬСКОГО НАРОДА, в то же время де-юре продолжая оставаться в состоянии войны с Германией!
