Насколько серьезно были настроены власти по отношению к нововведениям, демонстрирует один случай. В начале 1857 года несколько московских купцов объявили, что они издавна находились в расколе, но по требованию начальства, а не по собственному желанию, вынуждены были присоединиться к православию. Эта новость стала поводом к расследованию, которое выявило 83 семьи купцов третьей, иногда второй гильдии (всего около 400 человек), зачисленных в православие без соответствующих религиозных убеждений. По их показаниям, они расписались в каких-то бумагах у священников РПЦ, но за что – точно не знают и по-прежнему хотят быть по старой вере. Однако столкнувшись с жесткой позицией властей, обвинявших их в обмане и неискренности, купцы предпочли не развивать данную тему. Интересно, что следствие предъявило претензии и к православным священникам, которые постарались замять это неудобное для них дело, доказывая властям правильность своих действий по пополнению паствы[423].
Подобные случаи убеждали, что положение с временным правом для староверческого купечества – не кратковременная кампания, а серьезная политика правительства по отношению к раскольничьей экономике. Помимо психологического дискомфорта, который пришлось испытать старообрядческому торгово-промышленному миру, этот примененный властью болезненный механизм преследовал главную цель. Записавшись в православие или оказавшись на временном праве, т.е. пройдя через процедуры государственно-церковной регистрации, купцы-староверы и члены их семей с правовой точки зрения оказались сильнее привязаны к своим торгово-промышленным делам. Ведь по законам Российской империи именно они рассматривались как законные обладатели имущества и капиталов. И теперь, после такой официальной фиксации юридических прав, смену собственника по инициативе раскольничьих наставников или советов провести стало гораздо сложнее, чем ранее. Прежде всего, это относилось к крупным коммерческим предприятиям, ставшим слишком заметными, чтобы беспрепятственно (без законных на то оснований) проводить смену легальных владельцев. Решения каких-то малопонятных и абсолютно нелегитимных структур власть, даже с учетом немалой коррупции, признать не могла, а теперь и не желала. Юридический фактор становился все более весомым аргументом, а общинные возможности раскола управлении своими торгово-экономическими сетями резко снижались. Поэтому закономерно, что с 60-х годов XIX века появление новых крупных купцов-старообрядцев практически прекращается, позиции же известных фамилий закрепляются. Именно с этого времени торгово-промышленное сословие становится гораздо менее подвижным, чем в дореформенный период, слабеет и привлекательность купеческого звания[424]. К тому же после отмены крепостного права упразднялась наиболее массовая – третья – гильдия, а приобщение сразу к крупной коммерции являлось делом довольно трудным. Характерно, что купеческое сословие в 60-70-х годов XIX века стало пополняться в основном за счет иностранных предпринимателей. Так, в Москве за эти десятилетия в первую гильдию были включены 60 иностранных подданных, 10 дворян и уже только 8 выходцев из крестьян[425]. Об обновлении купеческих кадров из крестьянских низов теперь говорить уже не приходилось. Все это привело к довольно быстрому переформатированию староверческой системы. Раньше главенствующую управленческую роль играли советы, наставники, попечители, а частно-семейное владение выступало своего рода адаптером по отношению к властям и официальному миру. Теперь же, в новых условиях жестокого государственного контроля, акценты смещались в сторону тех, кто управлял торгово-промышленным делом, и их наследников.
Говоря об этих кардинальных переменах в старообрядчестве, крайне важно подчеркнуть, что они совпали с начатыми сверху реформами, форсировавшими капиталистическое развитие страны. Отмена крепостного права в 1861 году не только освободила крестьян, но и интенсифицировала вовлечение правящего сословия в промышленную деятельность. Наблюдается рост предприятий, учреждаемых дворянами и иностранцами с привлечением заметного финансирования. Начиная с 60-х годов XIX столетия страницы «Полного свода законов Российской империи» пестрят утверждением уставов товариществ и обществ в разных отраслях промышленности[426]. 1 января 1863 года вышло в свет «Положение о пошлинах за право торговли и других промыслов», регулировавшее в империи коммерческую деятельность[427]. Этот базовый законодательный акт определял круг ее участников и устанавливал порядок налогообложения. Логика документа определялась утверждением права всем, независимо от состояния и сословия, заниматься торговлей и промышленностью[428]. Запрещение касались лишь церковнослужителей РПЦ, протестантских проповедников, низших воинских чинов. Нельзя не обратить внимание на такой пункт:
«Всем без изъятия лицам, состоящим на службе государственной или по выборам, а равно их женам и детям, дозволяется беспрепятственно получать свидетельства купеческие и промысловые. Лица эти могут вступать в подряды и поставки на общем основании, за исключением лишь тех ведомств, по которым они состоят на службе»[429].
Легко представить, к чему приводила такая разрешительная практика. Это чиновничье «эльдорадо» омрачалось только тем, что в случае банкротства коммерческого предприятия чиновник, участвовавший в нем, подлежал увольнению со службы. «Положение...» было продублировано через пару лет, в 1865 году. Разница состояла только в более обстоятельном прописывании фискального порядка, сбора сведений о торгах и промыслах, взимания недоимок и т.д. К тому же под налоговое обложение теперь попадали даже мелкие хозяйства, с количеством работающих менее 15 человек и не применяющие машинные средства, чего не предусматривал предыдущий вариант[430]. Этот юридический документ выразил стремление правительства всемерно расширять круг участников товарно-денежных отношений, но вместе с тем давал понять, что отныне они будут функционировать в рамках строго установленных правил и на основе понятных капиталистических ориентиров, а не каких-либо иных представлений о хозяйстве.
Мощное развитие классических форм экономики на фоне деморализации хозяйственной модели раскола представляло для него серьезнейший вызов. Патриархальное, в сущности, староверческое хозяйство выглядело оптимальным в условиях общей неразвитости финансовых институтов. Старообрядческая экономика, как и всегда, работала на себя, что было обусловлено ее историческими корнями. Но рядом с ней вставала другая реальность, живущая по классическим законам капитализма, с конкуренцией, прибылью, биржевой капитализацией. В эти реалии погружался правящий класс тогдашней России. Он располагал максимальной поддержкой правительства и казны, обширными связями с европейскими финансовыми и интеллектуальными ресурсами. И эти факторы все больше определяли динамику российской экономики, а прежние конкурентные преимущества староверческих хозяйств уже не выглядели столь привлекательными. Торгово-промышленные верхи раскола прекрасно понимали происходящее вокруг. Крупные капиталы, которыми они располагали, теперь были обязаны работать не по старинке, а с учетом новых условий. Это в первую очередь требовало приобщения к финансово-экономическим механизмам, запущенным государством, исключая возможность пребывания в подвешенном состоянии на временном купеческом праве. Без сотрудничества с властью перспективы коммерческого развития выглядели довольно туманными.
Однако налаживание такого сотрудничества являлось вовсе не простым делом. Российская власть направляла усилия на поддержку предпринимателей из правящей элиты, не стремясь навстречу чуждым ей миллионерам из крестьян. Правительство смотрело на них как на представителей другого мира, где еще бродил мятежный дух протеста против «царствующего дома», дворянства и РПЦ (вынужденные записи в православие в действительности мало кого обманывали). Да и каким еще могло быть отношение к людям из среды, где царила убежденность, что «государство русское лишено божьей благодати и состоит под влиянием дьявола», где выработаны взгляды на воплощение антихриста в императорах романовской династии с Петра Великого до Николая I?! В последнем усматривали очередное обновление антихриста, так как имя Николай получило распространение только после падения благочестия на Руси: ранее никакого св. Николая здесь не существовало, а в святцах были лишь Николы[431]. Очевидно, с таким багажом какой-либо конструктив с властями был в принципе невозможен.
Выход из тупика лежал только через осуждение и отказ от идейно-религиозных наработок раскола. Отказ от них, вне всякого сомнения, должен был провоцировать серьезный конфликт во всем староверческом мире, так как затрагивал самые основы его существования. Но предполагаемые выгоды для управляющих староверческой экономикой, стремительно вживавшихся в роль подлинных хозяев, перевешивали опасности, с которыми предстояло столкнуться. В феврале 1862 года по инициативе попечителей и ряда видных прихожан Рогожского кладбища собор старообрядческих архиереев обнародовал «Окружное послание единой, святой, соборной, древлеправославно-кафолической церкви». Документ решительно и торжественно отмежевывался от прежней староверческой идеологии, предавая анафеме десять «тетрадей», распространенных и уважаемых в раскольничьих массах. В этих «тетрадях» обосновывалась вся эсхатология староверия последних двухсот лет, теперь же эти воззрения, сильно мешающие верхам поповского старообрядчества, устами «освященного собора» объявлялись кощунственными. Как оповещало «Окружное послание...», российский император есть лицо боговенчанное и богохранимое, о нем нужно творить неустанные моления; а православная синодальная церковь – совсем не прислужница антихриста, так как верует в того же Бога и только лишь по внешним атрибутам отличается от старообрядческой. Особый акцент при разборе старых идей делался на неприятии крайностей беспоповских писаний[432].
