Самые дешевые проститутки работают в домах, которые зовут "трущобами терпимости", где аренда комнаты стоит франк в день. Эти комнаты — совершенно простые, они располагаются на первом этаже, освещаются дневным светом через окно и дверь. Проститутки сидят на пороге или на подоконнике и зазывают клиентов. Частенько они оставляют дверь открытой, и прохожие могут видеть, как они готовят еду, едят, причесываются. Если дверь закрыта, девушка "занята". "Пресмыкающиеся" выходят по ночам в районы таких трущоб и предлагают клиентам еще более низкие цены. Фрежье в своих прогулках по Парижу не раз встречал целые популяции проституток, живущих прямо посреди улицы и спящих на куче тряпок или в лачугах, где вместо стекол окна были затянуты промасленной бумагой и где мусор выкидывали прямо на лестницу, так что он скапливался на нижних ступеньках. Масе, бывший начальник службы государственной безопасности, пишет о "мерзких клоаках" в парижском квартале Бон-Нувель, где проститутки предлагали свои услуги в каморках за 15–30 сантимов. То же самое было и в Марселе в портовых кварталах. "Уже десять лет я работаю служанкой без жалованья в общественной уборной… Я продаю мужчинам удовольствия, соглашаясь на все их требования, я получаю 2 франка за раз, я делюсь своими доходами с хозяйкой". Мэрии Марселя никогда не удавалось ликвидировать эти очаги разврата.
И в шикарных домах свиданий, и в грязных трущобах, везде, где процветает легальная и нелегальная проституция, "жрицам любви" требуются клиенты, и они завлекают их в свои любовные сети самыми разнообразными способами. Свободные женщины бегают тут и там, сутенеры сторожат заработанное. Они работают больше, чем проститутки в борделях, и сильнее устают. Если у девушки нет сутенера, она не может быть проституткой. Чтобы ей досталась часть улицы и комната, она должна находиться под защитой сутенера, своей сводни, своего, так сказать, альтер эго, своего любовника, своего хозяина, своего тирана. Сутенер живет за счет проститутки, обеспечивая ей защиту. Сутенер — это не возлюбленный, которого проститутка выбирает сердцем, не с ним она предается настоящей любви. Он также и не любовник, то есть любимый клиент бордельной девки или дамы полусвета, тот, кто периодически приходит к ней и получает от нее подарки. Сутенер — чаще всего тот, кто лишил эту девушку девственности, кто живет с ней, кто следует за ней повсюду; он сидит на террасе кафе, наблюдает за тем, как его проститутка выходит на панель и возвращается обратно, считает, сколько клиентов у нее было за день. Он приходит ей на помощь, если возникают проблемы, ранним утром он относит ее, уставшую до изнеможения, в комнату, где они живут, ложится с ней, она засыпает у него на груди. Он одновременно и насильник, и любовник, соблазнитель и работодатель, хозяин, враг и лучший друг. Бывают и "стыдливые сутенеры" — это те, кто имеет работу, но выгоняет свою любовницу на панель для дополнительного заработка.
Сутенеры могут работать по окраинам, скажем, в Гренель, Вилетт, Бельвиль, Менильмонтане, Шаронне, в районе Рынков. Обычно они безработные; такой сутенер начинает с того, что находит себе старуху и работает с ней, затем отыскивает кого-нибудь получше. Сутенеры, работающие в центре города, обычно бывшие официанты или служители отелей. Франсис Карко рассказывает об одном таком сутенере по прозвищу Трехглазый; в свое время он правил холмом Монмартр, демонстрируя свою власть ежевечерне в танцевальном зале Элизе-Монмартр:
"Его звали Трехглазым за то, что на правом виске у него было огромное родимое пятно, которое, когда он наклонял голову, напоминало зрачок; он был в кафе главным. Каждый вечер в заведении наступал час подлинного ужаса, когда он усаживался со своими помощниками в углу зала, а к нему одна за одной подходили женщины и ставили ему выпивку, прежде чем отправиться обратно "работать". Огромный, здоровенный, невозмутимый, непреклонный, он умел шутить, он умел жестоко мстить, и те восемь — десять женщин, что спорили за честь отдавать ему, помимо причитающейся ему части выручки, еще и так называемую "львиную долю", пользовались в барах и ночных кафе такой популярностью, что все другие проститутки им завидовали. "Эта милашка Трехглазого", — шептались между собой господа, когда одна из этих "счастливиц" отказывалась танцевать с ними. "А! Тогда ничего не поделаешь, отказала, значит, отказала"".
Все так и есть — проститутка является собственностью своего сутенера, она принадлежит ему душой и телом. С ним она спит, с ним она занимается любовью, с ним ей должно быть весело. Девушке не разрешается испытывать удовольствие с клиентами; в таком случае ее будут считать извращенкой. Если девушка испытывает с клиентами удовольствие, ее силы быстро сходят на нет, она теряет свою ценность. Только сутенер имеет право доставлять ей удовольствие. Он, кроме того, единственный, кто может стать отцом ее детей. Что это, такая странная смесь любви, удовольствия и материнства? Скорее всего. Дети, которых они рожают, — подлинные плоды любви, всегда желанные: "Проститутка возмущается, если кто-то выражает сомнение по поводу того, от кого она беременна. Они становятся матерями только по воле, с разрешения и в результате "активных действий" своего сутенера. Посылы других мужчин они считают фальшивыми, они лишь терпят их в силу требований своей профессии, с ними они не испытывают тех ощущений, без которых, как они думают, зачатие невозможно. Они точно знают — лишь их сутенеры способны их оплодотворить, потому что только они могут полностью утолить их страсть". Когда они принимают клиентов, они применяют в качестве контрацептива губки. И только своему сутенеру они отдаются целиком.
Сутенерам обычно от восемнадцати до пятидесяти лет, они часто торгуют лошадьми и театральными билетами на лучшие места. Их можно встретить на скачках, на ярмарках, они организуют там лотереи и азартные игры. Когда им нужна новая женщина, они временно нанимаются официантами или помощниками парикмахера. Литература и театр "усилили" образ сутенера, превратив его в страшного бандита, дикаря-людоеда, существо циничное и богомерзкое, которое валяется в кресле в бистро напротив дома свиданий, попивает абсент и считает, сколько раз его "товар" зашел в отель с клиентами. Он бьет свою проститутку, он оскорбляет ее, он отбирает у нее заработанные ею деньги, но она его любит… Почему? Какова природа этого союза? Поставленные перед этим фактом моралисты скрепя сердце вынуждены были признать, что в сердце всякой проститутки все же есть любовь и доброта, пусть и спящие; но, признав это, они со всем остервенением принялись очернять фигуру сутенера, превратив его в подлинное чудовище, которое злоупотребляет своей жестокой властью над несчастной женщиной, надевая маску то соблазнителя, то тирана:
"Молодой ли, старый ли, сутенер во всяком случае ворчун, любитель вкусно поесть, бездельник и вор. По ночам он грабит одиноких прохожих. Если есть возможность, он превращается в педераста и занимается шантажом. Физически он всегда хорошо сложен и силен. Он умеет быть похабно-приветливым. Его костюм, ни одна деталь которого не подходит к другой — он покупал вещи в разных местах и в разное время, в зависимости от того, каковы были доходы его подопечной, — представляет собой ярчайшую картину элегантной нищеты. У него пагубное пристрастие к украшениям. Драки — его самое любимое времяпрепровождение: он дерется с другими людьми, ходит на собачьи бои, ему не важно, кто и с кем дерется… Во всем, что касается морали, его инстинкты самые низменные… Он еще и ревнив, но его ревность — самое неопровержимое доказательство его деградации".
Они встают поздно, сразу после обеда "снимают кассу", обходя места, где живут их проститутки, остаток дня до вечера проводят в кафе или на ярмарке, а с семи часов вечера выходят на панель следить за своими девками. Женщины отдают им все: деньги, честь, достоинство. Сутенер — одновременно судья их жизни и их единственный спутник, он оазис, он убежище, он защита. Он даже в чем-то оправдывает их существование, сообщая ему смысл. Это страстное поклонение, этот добровольный мазохизм служат для проститутки механизмами искупления и очищения, укрепляют в ней мысль о самопожертвовании, откуда уже один шаг до того, чтобы решиться стать матерью. Насколько сильно это чувство, можно понять, взглянув на татуировки проституток: очень часто они выводят на своей собственной коже имя своего сутенера, вечный знак своей любви к нему. По выколотому образу — а это может быть кинжал, сердце, голубь — можно понять, какова природа их любви. Часто татуировки делают сами сутенеры. Если же происходит разрыв, то на теле у проститутки возникают другие образы, выколотые их подругами или профессиональными татуировщиками — сломанная стрела, слезы, могила. Сложно прочесть в этих знаках, тщательно изученных сначала Параном-Дюшатле, а затем Леблоном и Лукасом, свидетельство порабощения. Некоторые решаются говорить о том, что отношения сутенера и проститутки носят садомазохистский характер или подобны отношениям хозяин — раб, однако этот их вывод не находит подтверждения в немногих дошедших до нас свидетельствах самих проституток — в словах, сказанных ими в судах под присягой, в словах, написанных ими в письмах, обнаруженных на развалинах борделей. Да, их били, оскорбляли, подло обманывали, эксплуатировали, но они всегда оставались верными своим сутенерам. Где искать корень такой полной покорности? В страхе или в страсти? В природе самого образа их жизни, небезопасность которой делает наличие защиты вопросом жизни и смерти? Во всяком случае, двусмысленность этих отношений не раз приводила к трагедиям: никто еще не пересчитал их всех, найденных на рассвете в луже крови, чьих убийц полиция даже не пыталась искать. Карко рассказывает о некоей Пипе Пантере, которая была слишком внутренне свободна, чтобы жить: "Несчастная Пипа! Как хорошо я помню ее короткую юбку, ее фуфайку, ее зеленые ботинки, ее светлые волосы, ее милое личико. Черт попутал ее стараться быть независимой от своих любовников. Ее судьба да послужит другим примером. Она слишком любила громко смеяться, слишком любила веселиться, была слишком легкомысленна, слишком непохожа на других; и я навсегда запомнил то удовольствие, что отразилось на лицах очень многих местных женщин, когда они прочитали в газетах о ее смерти. Злорадствуя, они говорили: "Ну что ж, одной меньше"".
