– Виктор Семенович, ну что ты такое несешь?! Я понимаю, без году неделя в должности, но мог бы за это время кое в чем разобраться!
– Разобрался, товарищ нарком, – не стушевался Абакумов и продолжал стоять на своем: – В войсках некому командовать! Судите сами, в таком важнейшем тактическом звене, как командир дивизии корпуса около 37 % находятся в должности менее 6 месяцев. В звене армия таких командиров и того больше – почти 50 %. В авиации дела и вовсе плохи: в звеньях авиакорпус – авиадивизия эти цифры достигли 100 % и 91,4 %, а 13 % командиров вообще не имеют военного образования.
Сухие цифры произвели впечатление на Берию. Он остыл, снял пенсне, протер, снова нацепил на нос и, ничего не сказав, прошелся по кабинету. Абакумов сопровождал его взглядом и не решался продолжать доклад. Вспышки гнева наркома были непредсказуемы, и потому он посчитал за лучшее промолчать и не лезть на рожон. Берия возвратился к столу, стрельнул взглядом по Абакумову, папке с материалами и уже ровным тоном спросил:
– Что еще у тебя, Виктор Семенович?
– Сведения по потерям в боевой и вспомогательной технике, Лаврентий Павлович, – доложил он.
– Я так понял, и броня наша не крепка, и танки наши не быстры?
– Да нет, Лаврентий Павлович, и броня нормальная, и скорость подходящая, а беда все та же: командиры неопытны, а бойцы необучены. Вон у фрицев…
– У кого, у кого?
– Так фашистов на фронте называют.
– A-а, ну и что у фрицев?
– У рядовых 7 классов образования, а наши младшие командиры через одного имеют пять и коридор. Но с этим ничего не поделаешь, а вот с бардаком пора кончать. Ну что за дела: техника в одном месте, ГСМ за тридевять земель, боеприпасы вообще у черта на куличках. В итоге не танки, а гробы получаются.
– Виктор Семенович, а ты, случаем, не перегибаешь палку? Тебя послушать, так у нас нет ни армии, ни флота! – раздраженно бросил Берия.
– Никак нет, Лаврентий Павлович, и армия и флот есть, только ими бездарно командуют. Вот, например, – Абакумов обратился к еще одному документу и зачитал: – «2-я танковая дивизия входит в 4-й механизированный корпус, по состоянию на 22 июня 1941 года имело на вооружении: новейших танков КВ – 50 единиц, Т-34 – 140, а также 122 исправных танка старых образцов». К 13 июля в дивизии осталось всего 9 танков.
– Девять?! За двадцать дней потерять 300 танков?! Да как так такое могло случиться?! – не поверил Берия.
– Случилось, и потеряли их не в боях! – с ожесточением произнес Абакумов и извлек новый документ: «Журнал боевых действий 2-й танковой дивизии», открыл закладку и указал: – Вот, смотрите, Лаврентий Павлович, здесь отметка о том, что в боестолкновениях потеряно 50 танков, а про остальные 253 не говорится ни слова.
– Так какой же ответ?
– Его можно найти в «Ведомости наличия боевых и вспомогательных машин» 8-й танковой дивизии.
– И что в ней?
– Она показывает исключительную живучесть вспомогательных машин в сравнении с танками. Согласно «Ведомости», к 1 августа 1941 года из 312 танков, числившихся за дивизией, осталось всего 3 единицы. Потери – 93 %. В то же время из 572 грузовиков ЗИС-5 уцелело 317, из 360 ГАЗ остались на ходу 139, из 23 легковушек – 17 продолжали исправно возить командиров и политработников.
– Вот же сволочи! Бросили все и драпанули! – и снова вспышка ярости охватила Берию. – Трусы! Мерзавцы! Подлецы!
– Товарищ нарком, если не будем ставить к стенке паникеров, то так до Москвы докатимся.
– Неужели им Павлова мало?!
– Выходит, мало.
– Но если направо и налево стрелять, то с кем останемся?
– Останемся! Десяток другой самых отъявленных паникеров поставим к стенке, остальные сами в чувство придут! Паникеры пострашнее гитлеровских танков. Цифры говорят сами за себя, – настаивал на своем Абакумов.
– Ладно, Виктор Семенович, оставь документы, я доложу товарищу Сталину, – согласился Берия и затем затронул одну из самых острых и болезненных тем: – Что нового получено в отношении Якова Джугашвили?
Абакумов подобрался и, прокашлявшись, доложил:
– Сын товарища Сталина жив и находится в плену, товарищ нарком. По оперативным данным, он вывезен на территорию Германии и содержится в одном из концентрационных лагерей.
– Это я и без тебя знаю! Фашисты листовками с его фото все наши окопы забросали, – с раздражением произнес Берия. – Меня интересует, где именно находится? Какова охрана? Имеются ли к нему подходы?
– Мы работаем в этом направлении, товарищ нарком.
– Плохо работаете, Виктор Семенович! Товарищ Сталин при каждой встрече тычет мне в рожу этими листовками. А теперь представь, если они появятся с физиономией Кирпоноса, то он с нас три шкуры сдерет.
– Понимаю, Лаврентий Павлович, был бы Кирпонос в плену у фрицев, так они бы об этом уже на следующий день раструбили бы.
– Виктор Семенович, давай не будем гадать. Я должен представить Сталину железные доказательства гибели Кирпоноса…
– Так есть же протоколы допросов моих подчиненных и офицеров штаба.
– Одного этого мало. Пусть твои особисты найдут тех, кто похоронил Кирпоноса, вплоть до того, что составят схему, где находится могила. Жду твоего доклада через три дня! – распорядился Берия.
– Есть, – принял к исполнению Абакумов, спустился к себе в кабинет, вызвал начальника 4-го отдела – контрразведка в сухопутных войсках – и дал ему указания отправить сотрудника в командировку на Юго-Западный фронт.
В ночь на 3 октября 1941 года старший оперуполномоченный этого отдела капитан Виктор Тарасов вылетел в расположение советских войск. Вслед за ним в адрес временно исполняющего должность начальника Особого отдела Юго-Западного фронта, бригадного комиссара Николая Селивановского, за подписью Абакумова была отправлена шифровка. В ней ему предписывалось оказать «товарищу Тарасову всемерное содействие в получении абсолютно достоверных материалов, подтверждающих гибель бывшего командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника Кирпоноса».
Ранним утром 4 октября самолет с Тарасовым и группой армейских офицеров приземлился на полевом аэродроме; центральный подвергался постоянным бомбежкам гитлеровской авиации, неподалеку от Харькова. За те полтора часа, что Тарасов добирался до расположения Особого отдела Юго-Западного фронта, а также из беседы с встретившим его сотрудником – старшим лейтенантом Владимиром Ильиным, он понял: положение советских войск по-прежнему оставалось отчаянно тяжелым. Враг наступал не только на передовой, но и активно действовал в тылу. Его разведывательно-диверсионные группы совершали теракты против командиров, подрывали мосты и выводили из строя линии связи. В Харькове еще не была слышна артиллерийская канонада, а город уже жил фронтовой жизнью. Повсюду виднелись следы авиационных налетов и пожарищ. В воздухе, пропитавшемся запахом гари и смерти, витало чувство обреченности. Оно не покидало Тарасова до самого Особого отдела.
Он располагался на северо-восточной окраине города, в районе «Сокольники», в зданиях знаменитой детской колонии – коммуне имени Дзержинского. Война каким-то чудом обошла ее стороной, ни одно из зданий не пострадало от бомбежки. Казалось, что ее основатель и одновременно учитель, товарищ и отец – Антон Макаренко и его дети-коммунары только-только отправились в очередной поход.
Тарасов шел по просторному коридору центрального корпуса, а его с плакатов и фотографий встречали задорными улыбками коммунары-колонисты. В какой-то момент ему показалось, что вот-вот зазвенит школьный звонок, и в коридоре, в классах зазвучат звонкие детские голоса и раздастся беззаботный смех. Через мгновение эта иллюзия исчезла. Навстречу ему и Ильину под дулом автомата конвоира спускались трое. Красноармейская форма не ввела в заблуждение, перед ним находились переодетые гитлеровские диверсанты – парашютисты. Об этом говорили ссадины на лицах и рация за плечами одного из них.
Поднявшись на второй этаж Тарасов и Ильин остановились у дежурного по Особому отделу. Тот доложил Сел ивановскому об их прибытии и, получив разрешение, пропустил в кабинет. Навстречу им поднялся из кресла высокого роста, статный бригадный комиссар. Свою службу в органах госбезопасности он начинал в должности помощника оперуполномоченного Особого отдела ОГПУ Среднеазиатского военного округа в далеком 1922 году. С того времени дальнейшая жизнь Селивановского была тесно связана со спецслужбой. Без взлетов и падений ему удалось пройти «в поле» все служебные ступеньки и вырасти в звании до комиссара. Незаурядный ум и блестящие аналитические способности привели его в разведку. В 1937 году в составе пражской резидентуры Селивановский познал на себе железную хватку и изощренность гитлеровской разведки. Война снова вернула его в военную контрразведку.
О нем в Управлении ходило немало легенд, и Тарасов с нескрываемым интересом разглядывал Селивановского. Открытое лицо, высокий лоб, а над ним густая шапка волос, аккуратно зачесанная назад и добрый взгляд серых глаз, в представлении Тарасова никак не вязались с образом сурового руководителя контрразведки фронта, принявшем ее под свое начало в самые трудные дни.
