Национальная политика правительства вызвала решительный протест в русском образованном обществе. Философ Владимир Соловьев убедительно показал, что насилие в религиозном и национальном вопросах противно Евангелию, а русификацию квалифицировал как «тамерлановщину».
Однако, как бы ни относился император к евреям, он решительно пресек чудовищную волну еврейских погромов, происшедших осенью 1881 года и имевшую особенно трагические последствия в юго-западных губерниях России. Представляется, что сам Александр III не испытывал какого-либо личного предубеждения против евреев. При нем Антон Рубинштейн возглавил консерваторию, император высоко ценил творчество М. А. Врубеля и И. И. Левитана, был доброжелателен по отношению к евреям-промышленникам и купцам и совсем не в них видел угрозу русской самобытности.
Рассказывают, что окружающие заметили недовольство императора при чтении фамилий новичков, зачисленных в гвардию. Это были в основном немецкие имена с приставкой «фон». Когда, наконец, прозвучали старинные русские фамилии, лицо царя прояснилось: его национальное чувство было удовлетворено.
К тому же не одни евреи попадали под пресс новой национальной политики.
Частью стратегии Александра III была русификация окраин империи, предполагающая, прежде всего, повсеместное введение в официальное употребление русского языка.
При вступлении на престол он впервые, вопреки обычаю, не подтвердил особые привилегии, которыми пользовались немцы в Курляндской, Лифляндской и Эстляндской губерниях, составлявших Прибалтийский край. Те зачатки самоуправления, которые издавна там присутствовали, — например, дворянская полиция — были упразднены. Зато введен российский уголовный кодекс, гораздо более суровый, чем местное законодательство. С 1884 года немецкие училища были преобразованы в городские училища с русским языком преподавания. В крае во всех мужских и женских частных учебных заведениях было введено обязательное обучение на русском языке по всем предметам, кроме Закона Божия евангелическо-лютеранского исповедания. В 1893 году немецкий Дерпт получил русское название Юрьев, и в Юрьевском ветеринарном институте введено преподавание на русском языке; позднее на русский язык перешел и Юрьевский университет (кроме богословского факультета).
Многие представители либеральной интеллигенции сурово осуждали царя за то, что он обязал жителей России пользоваться русским языком. При этом вовсе не учитывалось, что до того, как у Александра дошли до этого руки, официальным языком балтийских губерний были вовсе не коренные эстонский или латышский, а немецкий (Deutsch).
В 1885 году приходские школы Армянской григорианской церкви были преобразованы в русские, и хотя через год эта мера была отменена, она глубоко оскорбила армян и вызвала в их среде оппозиционные настроения, которых ранее не было. В 1890 году русский язык преподавания был введен в школах и духовных семинариях Грузии. В центре католической Варшавы был отстроен колоссальный православный храм Святого Александра Невского, снесенный «благодарными» поляками в 1920 году.
Политика русификации не была в империи новостью. Однако прежде она применялась лишь в отношении народов, уличенных или подозреваемых в сепаратистских устремлениях. В завещании, составленном в сентябре 1876 году, Александр II наставлял наследника не забывать, что могущество «нашего отечества… основано на единстве государства, а потому все, что может клониться к потрясению его единства, к отдельному развитию различных народностей, для него пагубно и не должно быть допускаемо».
Однако в Великом княжестве Финляндском действовала конституция, дарованная еще Александром I. Финский сейм, состоящий из четырех сословий (дворян, духовенства, горожан и крестьян), созывался каждые пять лет. При Александре III в 1885 году он даже получил право законодательной инициативы. Местным правительством был сенат, назначавшийся императором, а связь с общеимперским управлением обеспечивалась через министра — статс-секретаря по делам Финляндии.
Император Александр III, при его глубоко русском складе ума, не стремился к русификаторским крайностям и выразительно писал К. П. Победоносцеву: «Есть господа, которые думают, что они одни русские, и никто более. Уж не воображают ли они, что я немец или чухонец? Легко им с их балаганным патриотизмом, когда они ни за что не отвечают. Я не дам в обиду Россию».
При Александре III русификация перестала быть наказанием, налагаемым на непокорный край; она приобрела характер систематической политики по отношению ко всем подвластным российскому государю национальностям, даже наиболее ему верным. Само значение «русификации» резко изменилось. «Русский дух» и «русская почва» требовали энергичной защиты от коррозии, которой угрожали им разрушительные «идеи», исходящие от иных наций с иным «культурным типом». Государство-семья не может вмещать в себя подданных чужеродных культурных типов, поскольку эти типы сопряжены с иным общественно-политическим строем. Как писал в 1882 году Катков в «Московских ведомостях», «Россия может иметь только одну государственную нацию». Но «великие реформы» и экономический рывок во второй половине XIX века способствовали социально-экономическому и культурному развитию окраин, то есть иных наций.
Критерии «русскости» в царствование Александра III постепенно смещались в направлении чисто политическом. Еще в начале XIX века «русский» значило всего лишь «относящийся к России», а затем, в Николаевскую эпоху «официальной народности», понятие «русский» означало православного верноподданного, при Александре III слово «русский» потеряло связь с культурными и вероисповедными качествами и стало исключительно политической характеристикой. Теперь никому уже не казалось странным, что «истинно русским» называют главного московского черносотенного публициста Грингмута, ставшего после смерти Каткова редактором «Московских ведомостей», или ялтинского градоначальника Думбадзе, отличавшегося особой полицейской свирепостью.
Представитель русского народа в этом политическом смысле не мог быть носителем либеральных или революционных идей и намерений. Лица «несоответственных» убеждений, даже титулованные дворяне, как, например, лидер либералов князь Д. И. Шаховской, на титул «истинно русского» человека претендовать не могли.
Если рассуждать формально, то по сравнению со своими предшественниками Александр был наименее русским по крови; вместе с тем едва ли можно назвать более русского императора.
Любимой одеждой царя была русская поддевка с широкими штанами и высокими сапогами, а любимой едой — обычная русская пища. Но и ею он не злоупотреблял, желая похудеть. С этой же целью он занимался физическими упражнениями — рубил дрова, сгребал палые листья, колол лед. Минни в обязательном порядке заставляла его подолгу гулять по парку.
Царь редко ложился раньше полуночи, а вставал всю жизнь в семь часов утра, обливался ледяной водой и надевал русскую рубаху. Он сам варил себе кофе и пил его с сушками; закусив, просматривал бумаги, затем завтракал вместе с императрицей, причем очень просто, без яств и разносолов: чаще всего ели вареные яйца с хлебом и маслом. Они обсуждали свой будущий день, много смеялись и очень хорошо понимали друг друга — это был тот счастливый брак, когда и постаревшим супругам не скучно вдвоем. Затем царь приступал к делам.
У знавших его людей царь вызывал уважение своим образом жизни, работоспособностью, честностью. Слова его никогда не расходились с делом. Его могли не любить, критиковать, но уважали абсолютно все. Весь его день был строго расписан, времени на отдых практически не оставалось. Правда, император позволял себе поохотиться и хорошо стрелял, но больше всего любил рыбную ловлю. Наездник из него был никудышный — Александр с детства боялся лошадей. В последние годы правления, когда он значительно потучнел, управляющему царской конюшней было трудновато подобрать лошадь, на которой император чувствовал бы себя спокойно.
Относительно пристрастия царя к спиртному единого мнения не существует. Принято считать, что еще наследником Александр крепко прикладывался к рюмке, но от запоев его вылечил доктор С. П. Боткин. Приводили рассказ начальника охраны и ближайшего друга царя, известного в то время выпивохи П. А. Черевина, об их совместных с царем развлечениях. Будто бы тот опубликовал в газете «Будущее», издававшейся в Париже, такую байку об императоре: «Ляжет на спину на пол и болтает руками и ногами. И кто мимо идет из мужчин или в особенности детей, норовит поймать за ноги и повалить. Только по этим признакам и догадывались, что он навеселе». Эти откровения якобы выпытали у генерала Черевина люди, умеющие войти в доверие. Но важно, что эта публикация, не содержащая, впрочем, ничего особенно ужасного, попала в газеты далеко не из первых рук, а сам Петр Черевин вспоминал о царе совсем другое: «Он справедлив, добр и по-настоящему человечен. Он никому не желает дурного; он не мнит себя Цезарем…»
