Голицын прославился и как музыкальный критик, создавший ряд блестящих критических статей. С Бетховеном, которого Николай Борисович считал одним из гениев современности, князь переписывался четыре года. Он оказывал композитору материальную и моральную поддержку. Людвиг ван Бетховен написал по его заказу и посвятил ему три струнных квартета (так называемые голицынские квартеты). И последовательная музыкально-пропагандистская деятельность Голицына принесла свои плоды: музыка Бетховена заполнила концертные залы и салоны России. В конце жизни Голицын вспоминал, что ему «пришлось перетерпеть немало насмешек, сарказмов, упреков за эту, так называемую, “бетховенскую мономанию”». И с гордостью заключал: «Моя настойчивость принесла плоды: не прошло и десяти лет, как музыка Бетховена, ранее считавшаяся абсурдной, неуклюжей, заполнила салоны и концертные залы нашей столицы».
В совершенстве владея французским языком, обладая поэтическим дарованием, князь переводит стихи А. С. Пушкина, И. И. Козлова, некоторых других, за что удостаивается высоких похвал авторов. Так, 10 ноября 1836 года Пушкин благодарил Голицына в письме за перевод стихотворения «Клеветникам России».
В доме Лавалей Пушкин встречался и с замечательной певицей Екатериной Петровной Луниной, двоюродной сестрой будущего декабриста Михаила Лунина, впоследствии графиней Риччи.
Лунина много путешествовала, была во Франции, Германии, хорошо знала музыку и обладала прекрасным голосом. В Париже, в салоне королевы Гортензии (супруги короля Голландии Луи Бонапарта, брата Наполеона), она имела такой успех, что Наполеон просил ее петь в дружеском кружке в Тюильри [154].
По семейным преданиям, «очень гордилась Лунина тем, что она пела много раз при Пушкине». У нее хранилась вырезка из письма Пушкина, неизвестно кому адресованного, где он пишет: «Еду сегодня в концерт великолепной, необыкновенной певицы Екатерины Петровны Луниной» [155].
Хозяйка салона Лавалей, Александра Григорьевна, урожденная Козицкая, родная сестра хозяйки дворца Белосельских-Белозерских Анны Григорьевны Белосельской-Белозерской, блестяще образованная, умная, с удовольствием видела у себя молодого поэта. По мнению исследователей, в наброске повести «Гости съезжались на дачу» одна из сцен происходит на даче Лавалей [156], а в наброске «Мы проводили вечер на даче» прототипом одного из персонажей явилась дочь Лавалей, Александра Ивановна Коссаковская [157]. На листе пушкинской рукописи есть карандашный набросок портрета Ивана Степановича Лаваля, под ним, по-французски, подпись – «Lawal» [158].
Еще в 1817 году, отшучиваясь от А. И. Тургенева, Пушкин напоминает ему его собственные «огрехи»: «С улыбкой дремлешь в Арзамасе / И спишь у графа де-Лаваль».
А недалеко от дома Лавалей находилось и место службы Пушкина – Коллегия иностранных дел, куда он был определен по окончании Лицея. Министр народного просвещения А. Н. Голицын известил управляющего Министерством иностранных дел К. В. Нессельроде о том, что царь определил окончивших Лицей А. М. Горчакова, С. Г. Ломоносова, Н. А. Корсакова, П. Ф. Гревеница, В. К. Кюхельбекера и А. С. Пушкина в Коллегию иностранных дел.
Двухэтажный, протяженный по фасаду, дом на Английской набережной, 32, где помещалась коллегия, был куплен казной у князя Куракина в 1764 году. В конце XVIII века архитектор Дж. Кваренги переделал главный фасад и украсил его полуколоннами, а над фронтоном установил три статуи.
Коллегия – одно из самых многолюдных учреждений столицы. Здесь можно было числиться и практически не служить. 13 июня 1817 года вновь поступивших, в том числе и Пушкина, приводят к присяге, проходившей в торжественной обстановке.
Пушкин, числившийся при Коллегии переводчиком, появлялся там лишь изредка: дипломатическое поприще не привлекало его. Еще в Лицее он определил свой путь в стихотворении «К другу стихотворцу»: «И знай, мой жребий пал, я лиру избираю…».
Привлекал его тогда и дом на набережной реки Мойки (ныне – № 40). Там, в гостинице Демута, жил один из самых блистательных людей своего времени – «офицер гусарский» Петр Яковлевич Чаадаев, писатель, философ, позднее – автор «Философических писем». Их знакомство началось в 1816 году, в Царском Селе, в доме Н. М. Карамзина, встречи продолжались в Петербурге до высылки поэта на юг, а затем возобновились в Петербурге и Москве после возвращения Пушкина в столицы. Их беседы на политические темы нашли отражение в трех посланиях Пушкина: в 1818, 1821 и в 1824 годах. Наиболее популярное из них то, где есть такие слова:
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
По воспоминаниям Ф. Ф. Вигеля, в гостинице, в кабинете Чаадаева, висел портрет хозяина, на котором были стихи Пушкина:
Он вышней волею небес
Рожден в оковах службы царской,
Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
А здесь он – офицер гусарский.
Чаадаев принимал участие в хлопотах о смягчении участи Пушкина в связи с его высылкой. 18 июля 1821 года Пушкин, обращаясь к Чаадаеву, писал в дневнике: «твоя дружба мне заменила счастье»…
Встреча с самостоятельной жизнью после Лицея, безудержная свобода, бурное разнообразие впечатлений, которые все, помимо его воли, шли в копилку поэтического творчества и нашли свое отражение во многих произведениях, написанных спустя много лет, – вот что такое послелицейский период в жизни Пушкина. В уже цитировавшейся нами восьмой главе «Онегина» он скажет потом:
И я, в закон себе вменяя
Страстей единый произвол,
С толпою чувства разделяя,
Я Музу резвую привел
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров;
И к ним в безумные пиры
Она несла свои дары
И, как вакханочка, резвилась,
За чашей пела для гостей,
И молодежь минувших дней
За нею буйно волочилась, —
А я гордился меж друзей
Подругой ветреной моей.
«Евгений Онегин», гл. 8, стр. III.
В 1820 году оборвался этот безмятежный период жизни поэта. За «страстей единый произвол», за «буйные споры» он, благодаря заступничеству друзей, не был сослан в Сибирь, как предполагалось, а только откомандирован в Кишинев, в распоряжение генерал-лейтенанта Ивана Никитича Инзова. Потом был перевод в Одессу, под начало М. С. Воронцова, затем – ссылка в Михайловское…
И вернулся он в Петербург спустя долгие шесть лет.
Но я отстал от их союза
И в даль бежал… она за мной.
Как часто ласковая Муза
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!
«Евгений Онегин», гл. 8, стр. IV.
