Между тем Флоренция, Венеция и герцог[253] возобновили союзный договор,[254] предоставив папе и королю Неаполитанскому возможность присоединиться к нему, а папа Сикст и король заключили союз между собой тоже с тем, что к нему могли присоединиться прочие итальянские государи. Таким образом, Италия оказалась разделенной на две группы государств, и между ними чуть ли не ежедневно возникали новые поводы для ненависти. Так произошло по поводу острова Кипра, которого домогался король Ферранте, но которым завладела Венеция.[255] Все это сближало папу и короля все более и более. Федериго, синьор Урбино, считался тогда первым военачальником Италии, и долгое время он был на службе у Флоренции. Чтобы отнять у союзников такого военачальника, папа и король решили перетянуть его на свою сторону: король пригласил его к себе в Неаполь, а папа посоветовал ему принять это приглашение. Федериго согласился к удивлению и огорчению флорентийцев, которые опасались, как бы с ним не случилось того же, что с Якопо Пиччинино.[256] Однако произошло обратное, ибо Федериго возвратился из Неаполя и Рима в почете и в должности главнокомандующего союзными войсками папы и короля. Папа и король делали также все возможное, чтобы заручиться дружбой синьоров Романьи и сиенцев и с их помощью еще больше вредить флорентийцам. Уразумев это, последние со своей стороны всячески старались обезвредить замыслы своих противников. Потеряв Федериго д'Урбино, они приняли к себе на службу Роберто да Римини, возобновили союз с Перуджей и с владетелем Фаенцы. Папа и король утверждали, что их враждебность Флоренции происходит оттого, что они хотели бы оторвать Флоренцию от союза с Венецией и привлечь к себе, ибо папа считал, что, пока существует союз между Флоренцией и Венецией, Церковное государство не может сохранять подлинно державного положения, а граф Джироламо - своих владений в Романье. Флорентийцы со своей стороны боялись, что их хотят оторвать от Венеции не для того, чтобы с ними сдружиться, а для того, чтобы легче с ними справиться. Эти взаимные подозрения и борьба интересов продолжались в течение двух лет, прежде чем что-либо произошло. Однако первое событие, хотя и незначительное, случилось в Тоскане.
XXXII
Браччо да Перуджа,[257] прославленный военачальник, о чем мы неоднократно упоминали, оставил двух сыновей - Оддо и Карло. Последний был еще ребенком, когда брата его, как мы уже говорили, умертвили жители Валь-ди-Ламона. Когда Карло достиг возраста, в котором уже владеют оружием, Венеция в память его отца и в надежде на то, что он унаследовал его военные способности, приняла его в число своих кондотьеров. Срок его найма истек, и он отказался в данный момент возобновлять свой договор с венецианским сенатом, надеясь, что, может быть, его имя и отцовская слава помогут ему вернуть себе семейные владения в Перудже. Венецианцы охотно согласились на это. Они привыкли к тому, что всякие перемены содействуют расширению их могущества. Карло явился в Тоскану,[258] но здесь планы относительно Перуджи показались ему неосуществимыми из-за союза Перуджи с Флоренцией, а он все же хотел, чтобы его предприятие привело к каким-либо славным деяниям. Он напал на сиенцев под предлогом, будто они у него в долгу за услуги, оказанные им некогда его отцом, и он хочет получить сполна все, что ему причитается. Напал он на них с таким ожесточением, что почти во всех концах их земель чувствовалось большое волнение. Сиенцы, всегда готовые обвинять Флоренцию во всех своих бедах, уверились в том, что и сейчас все произошло с ее согласия, и принялись жаловаться папе и королю. Отправили они послов и во Флоренцию с жалобами на причиненную им обиду и ловко давали понять, что если бы Карло не имел поддержки, он не смог бы напасть на них так уверенно. Флорентийцы отвергали эти упреки, оправдывались, заявляя о своей готовности все сделать, чтобы воспрепятствовать Карло наносить ущерб Сиене, и, действительно, по желанию послов, приказали Карло прекратить действия против сиенцев.[259]
Карло, в свою очередь, стал жаловаться, уверяя, что флорентийцы, отказывая ему в поддержке, лишают себя величайшего приобретения, а его великой славы, ибо он мог в самый короткий срок завладеть для них Сиеной: жители ее, мол, совершенно лишены мужества, а средства обороны у них в плохом состоянии. Сиенцы же, хотя и избавились от беды благодаря Флоренции, продолжали питать к ней враждебное чувство: они считали, что никак не обязаны тем, кто избавил их от зла, будучи этого зла виновником.
XXXIII
В то время как в Тоскане происходили так, как нами было рассказано, все эти связанные с папой и королем события, в Ломбардии случилось нечто более важное и как бы явившееся предвестием еще худших бедствий. В Милане самым знатным юношам латинский язык преподавал Кола Монтано,[260] человек ученый и полный честолюбия. То ли потому, что ему действительно внушали отвращение образ жизни и нравы герцога, то ли движим он был другими побуждениями, но во всех своих беседах он не переставал негодовать по поводу участи живущих под властью дурного государя, называя славными и счастливыми тех, кому судьбою и природой даровано было жить при республиканском правлении. Он доказывал, что все замечательные люди появились не там, где царило единовластие, а в республиках: при республиканском правлении люди добродетельные процветают, при единовластии они гибнут, ибо республики применяют к общему благу достоинства и добродетели человека, а единовластных государей они страшат.
Молодые люди, с которыми он был наиболее тесно связан, звались Джованандреа Лампоньяно, Карло Висконти и Джироламо Ольджато. Он беспрестанно обсуждал с ними дурную природу герцога Миланского и злосчастье тех, кто ему подвластен, и приобрел такое влияние на образ мышления и волю этих юношей, что они поклялись ему освободить свое отечество от тирании герцога, едва лишь достигнут подобающего возраста. Пламенное это стремление с годами только усиливалось. Нравы и поведение герцога, обиды, которые они лично от него претерпели, - все заставляло их спешить с осуществлением своего замысла.
Галеаццо был развратен и жесток, весьма часто выказывал эти свои свойства и всем стал ненавистен. Не довольствуясь соблазнением дам из благородных семей, он во всеуслышание заявлял об этом. Не довольствуясь умерщвлением людей, он старался, чтобы смерть была помучительней. Его не без основания обвиняли в убийстве родной матери. Пока она была жива, он не считал себя полновластным государем, и по отношению к ней вел себя таким образом, что она решила удалиться в Кремону, принадлежавшую ей, как часть ее приданого, но в дороге внезапно чем-то заболела и умерла. В народе многие были уверены, что он велел ее умертвить. Он нанес бесчестье Карло и Джироламо, соблазнив женщин из их семей, а Джованандреа он воспрепятствовал принять аббатство Мирамондо, которое папа передал одному из его близких. Эти личные обиды породили в сердцах юношей жажду мщения, еще усилившую их желание избавить родину от стольких бедствий. Они, кроме того, надеялись, что если им удастся убить герцога, за ними последуют не только многие нобили, но и весь народ. Решившись на все и обо всем сговариваясь, они часто находились вместе, что не вызывало удивления ввиду их старинной дружбы. Они больше ни о чем другом не говорили и, чтобы укрепить себя в принятом решении, наносили себе в грудь и в бока удары рукоятками шпаг, предназначенных для задуманного дела. Обсуждали время и место: в замке не могло быть уверенности в успехе, на охоте покушение тоже казалось неверным и опасным, во время прогулок герцога по городу дело было трудным и даже неосуществимым, во время пира - сомнительным. Наконец они договорились напасть на герцога на каком-либо пышном общественном торжестве, где его наверняка можно было застать и где им представлялась возможность под любыми предлогами собрать своих друзей.
Кроме того, они решили, что если кто-либо из заговорщиков будет схвачен, все другие должны, действуя оружием, идти на шпаги своих противников и убить герцога.
XXXIV
Было это в 1476 году, незадолго до рождества. Так как в день святого Стефана герцог имел обыкновение с великой пышностью посещать церковь этого святого мученика, они решили, что тут и время, и место самые подходящие для осуществления их намерения. Утром этого дня[261] заговорщики вооружили некоторых своих друзей и наиболее верных слуг под предлогом, что им придется помочь Джованандреа, который задумал устроить на своих землях водопровод вопреки воле завистливых соседей. Все эти вооруженные люди отправились в церковь якобы затем, чтобы перед отъездом испросить разрешение у герцога. Туда же они привели под разными предлогами еще других друзей и родичей, надеясь, что после удачного покушения все последуют за ними. Замысел их заключался в том, чтобы после смерти герцога все вооруженные объединились и пошли в те части города, где, по их расчетам, легче всего было поднять народные низы, призвав их с оружием в руках выступить против герцогини и главных правительственных лиц. Они полагали, что из-за голода, от которого страдал народ, он с готовностью пойдет за ними, тем более что они постановили между собой отдать на разграбление дома мессера Чекко Симонетты, Джованни Ботти и Франческо Лукани, которые являлись первыми лицами в правительстве герцога: этим они рассчитывали обеспечить свою безопасность и возвратить миланцам свободу.
