Было это в 1476 году, незадолго до рождества. Так как в день святого Стефана герцог имел обыкновение с великой пышностью посещать церковь этого святого мученика, они решили, что тут и время, и место самые подходящие для осуществления их намерения. Утром этого дня[261] заговорщики вооружили некоторых своих друзей и наиболее верных слуг под предлогом, что им придется помочь Джованандреа, который задумал устроить на своих землях водопровод вопреки воле завистливых соседей. Все эти вооруженные люди отправились в церковь якобы затем, чтобы перед отъездом испросить разрешение у герцога. Туда же они привели под разными предлогами еще других друзей и родичей, надеясь, что после удачного покушения все последуют за ними. Замысел их заключался в том, чтобы после смерти герцога все вооруженные объединились и пошли в те части города, где, по их расчетам, легче всего было поднять народные низы, призвав их с оружием в руках выступить против герцогини и главных правительственных лиц. Они полагали, что из-за голода, от которого страдал народ, он с готовностью пойдет за ними, тем более что они постановили между собой отдать на разграбление дома мессера Чекко Симонетты, Джованни Ботти и Франческо Лукани, которые являлись первыми лицами в правительстве герцога: этим они рассчитывали обеспечить свою безопасность и возвратить миланцам свободу.
Выработав план действий и укрепившись в решимости осуществить его, Джованандреа и все другие рано утром пришли в церковь, выстояли мессу, а после мессы Джованандреа обернулся к статуе святого Амвросия и произнес: "О покровитель города нашего, ты знаешь, каково наше намерение и цель, ради которой идем мы на столь опасное дело! Будь благосклонен к нашему замыслу и покажи, благоприятствуя правому делу, сколь неугодна тебе неправда". Между тем герцог, собираясь в церковь, получил ряд предзнаменований близкой своей смерти. С наступлением дня он надел на себя кирасу, как делал не раз, но вдруг снял ее с себя, словно ему в ней было неудобно или она показалась ему непригодной. Он пожелал было прослушать мессу в замке, но тут оказалось, что капеллан его отправился в Сан Стефано со всей утварью дворцовой церкви. Он предложил епископу Комо совершить для него мессу, но тот представил ему основательные доводы против этого. Наконец он словно против воли своей решил идти в церковь, но предварительно велел привести к себе своих сыновей Джован Галеаццо и Эрмеса. Он крепко обнимал их, целовал и, казалось, не мог расстаться с ними. Решив наконец двинуться в путь, он вышел из замка и направился в церковь, имея справа и слева от себя послов Феррары и Мантуи.
Тем временем заговорщики, чтобы не вызывать лишних подозрений и укрыться от весьма сильного холода, спрятались в комнате настоятеля церкви, их сообщника. Услышав, что герцог приближается к храму, они тоже вошли в церковь, причем Джованандреа и Джироламо стали справа от входа, а Карло слева. Те, кто предшествовали особе герцога, уже вошли в церковь, затем последовал он сам среди многочисленной свиты, среди пышности, подобающей в столь торжественный час герцогскому шествию. Первыми начали Лампоньяно и Джироламо. Под предлогом, будто они стараются расчистить ему путь, они приблизились к герцогу и, выхватив из рукавов короткие острые кинжалы, напали на него. Лампоньяно нанес ему две раны - одну в живот, другую в горло, Джироламо ударил тоже в горло и еще в грудь. Карло Висконти стоял ближе всего к двери, и герцог прошел уже мимо него, когда друзья Карло набросились на него. Поэтому он не мог нанести ему удара спереди, но зато два раза ударил в спину и в плечо. Эти шесть ран были нанесены так стремительно, так быстро, что герцог упал на землю прежде, чем кто-либо сообразил, что именно случилось. Падая, он не успел ничего сделать или сказать - только один раз воззвал к богоматери, моля ее о помощи.
Едва герцог упал, поднялось ужасающее смятение, многие выхватили шпаги из ножен и, как всегда бывает при неожиданном происшествии, одни выбегали из церкви, другие сбегались к месту покушения, не зная, что в сущности случилось и почему. Все же те, кто стоял поближе к герцогу, видели, как он был убит, и, узнав убийц, погнались за ними. Джованандреа, желая выбежать из церкви, бросился туда, где находились женщины. Так как их было много и они по своему обыкновению сидели на полу, он запутался в их юбках, был настигнут мавром, стремянным герцога, и убит. Карло также был убит людьми, находившимися вблизи от него. Но Джироламо Ольджато выбрался из церкви в толпе верных друзей и людей клира. Видя, что товарищи его погибли, и не зная, где ему укрыться, он бросился к себе домой, но отец и братья не захотели его принять. Только мать, тронутая горькой участью сына, поручила его одному священнику, другу их семьи, который, переодев его в рясу, привел к себе; он оставался у него два дня, надеясь спастись, если в Милане вспыхнет какое-либо восстание. Но все оставалось спокойно. Тогда опасаясь, что его обнаружат в этом убежище, он попытался бежать переодетый, но был опознан и отдан в руки правосудия, которому и сообщил все обстоятельства заговора.
Джироламо было двадцать три года. Умирая, он проявил такое же мужество, как и при умерщвлении герцога. Уже обнаженный до пояса, перед лицом палача, готового нанести удар, он произнес следующие слова по-латыни, ибо был юноша образованный: "Память об этом сохранится надолго: смерть жестока, но слава вечна!".[262]
Дело это, так тщательно обдуманное несчастными юношами, было осуществлено с непоколебимым мужеством. Если они погибли, то лишь потому, что те, на чье содействие и защиту они рассчитывали, не оказали им ни содействия, ни защиты. И пусть на примере этом единодержавные государи учатся жить таким образом, чтобы их любили и чтили, и не вынуждали никого искать спасения в их гибели. Пусть также и те, кто замышляет заговор, осознают, в свою очередь, как тщетна столь часто тешащая их мысль, будто народ, даже если он недоволен, последует за ними или поддержит их в опасности.
Всю Италию повергло в страх это событие, а еще более того другие, которые немного времени спустя произошли во Флоренции и нарушили мир, в течение двенадцати лет царивший в Италии. Мы поведаем о них в следующей книге. И как завершение этих событий принесло лишь траур и слезы, так и начало было кровавым и ужасным.
I
Так как начало этой книги приходится на промежуток времени между двумя заговорами - первым, миланским, о котором я только что рассказал, вторым флорентийским, о котором сейчас пойдет речь, мне подобало бы, согласно правилу, которому я все время следовал, высказать здесь несколько суждений о природе заговоров и о важных последствиях, к которым они могут приводить. Я бы сделал это с великим удовольствием, если бы не говорил об этом в другом своем труде или если бы предмет этот не требовал очень уж обстоятельного изложения. Но так как он требует длительных рассуждений, уже высказанных мною в другом месте,[263] мы здесь его касаться не станем. Перейдя к совсем иному предмету, мы расскажем, как дом Медичи, могуществом своим повергнув всех врагов, открыто выступавших против него, должен был для того, чтобы стать единовластным повелителем города и образом жизни своей подняться надо всеми прочими, также одержать победу и над теми, кто тайно замышлял его падение. Ибо, пока Медичи боролись за влияние и значение с другими именитыми семействами, граждане, завидовавшие их могуществу, могли открыто высказываться против них, не боясь быть уничтоженными своими противниками в самом начале борьбы: ведь магистратуры были теперь свободными, и любая партия могла ничего не опасаться, пока не потерпела поражения.
Но после победы 1466 года вся власть перешла к Медичи, и они получили в делах государственных такое преобладание, что все те, кто смотрели на них с завистью, вынуждены были терпеливо переносить это положение. Если же они упорствовали в стремлении изменить его, то им приходилось прибегать к тайным интригам или к заговорам. Но так как замыслы такого рода удаются с большим трудом, они большей частью кончаются гибелью заговорщиков и лишь способствуют величию того, против кого замышлялись. В таких случаях государь, намеченный жертвой, если он не гибнет, как герцог Миланский, что случается крайне редко, - приобретает еще большее могущество, но из благостного становится злым. Пример, который являют ему заговорщики, показывает, что у него есть все основания для опасений; опасения вызывают предосторожности; те, в свою очередь, порождают несправедливости, за которыми следуют ненависть и часто гибель государя.
Так, заговорщик сам является первой жертвой своего замысла, а тот, против кого заговор был направлен, тоже в конце концов испытывает на себе его пагубные последствия.
