Северная политика Елизаветы Петровны
Императрица не только не оказывала на племянника ни малейшего давления, но, более того, давала ему почувствовать свою поддержку; Петр Федорович сам распоряжался судьбою собственных земель и сам нес ответственность за двусторонние переговоры. Реальный Петр, в отличие от того слабоумного урода, каким его изобразила в своих «Записках» коварная Екатерина[109], вел переговоры твердо и отстаивал свои территориальные права с большим упорством{403}. Он умел выжидать и предоставлял противнику делать ему все новые и новые предложения, — на такую тактику его вдохновляли немногие русские, сохранившие верность франко-прусскому лагерю: Трубецкой, Ушаков, Шувалов, а также прусские дипломаты: Гольц и Варендорф. У великой княгини Екатерины Алексеевны, которой к этому времени пошел двадцать второй год, имелись свои расчеты: мать ее, урожденная принцесса Голштейн-Готторпская, приходилась сестрой Адольфу-Фридриху, наследнику шведского престола, и Фридриху-Августу, герцогу-администратору; дочь свою она воспитала в ненависти к датчанам. Униженная позорной высылкой княгини Цербстской из Петербурга в 1745 году, приведенная в замешательство удалением из Петербурга герцога-администратора, Екатерина поддерживала все намерения нелюбимого супруга и старалась, как могла, укрепить его позицию[110]; с помощью интриг и злословия она сеяла рознь в рядах бестужевских приспешников[111]. В секретной переписке с матерью великая княгиня постоянно клялась, что будет отстаивать интересы обожаемых дядюшек как свои собственные{404}. Сами по себе голштинские земли были Екатерине безразличны, но они должны были послужить обменной монетой в процессе установления мира на севере Европы, ускорить падение Бестужева, а быть может, и способствовать досрочному восшествию великого князя на престол его предков.
В течение 1751 года Петр Федорович показал себя достойным продолжателем политики своего отца и не дал себя обмануть ни канцлеру, ни своим собственным министрам. Чем сильнее настаивали его собеседники на необходимости подписать договор или конвенцию, тем больше он противился их уговорам; он и слышать не желал о том, чтобы Россия служила посредницей в отношениях между Килем и Копенгагеном. Он запретил Пехлину, главе своего «голштинского» кабинета, принимать письма от Линара и Бестужева. Елизавета восхищалась твердостью характера племянника и гарантировала ему свою поддержку{405}.[112]
Между тем канцлер создал в Коллегии иностранных дел группировку, призванную защитить интересы Фредрика V; в нее вошли Лииар, Пехлин, Черкасов, Чоглоков. В конечном счете речь здесь шла не о территориях, принадлежавших великому князю (в сущности, для датского короля этот клочок земли мало что значил), но о самом присутствии в Европе двух голштинских принцев в качестве наследников шведского и русского престола; для русских же сторонников датского короля речь шла о добрых отношениях с Данией — союзницей богатой Англии. С точки зрения Бестужева и его единомышленников, выгоды великого князя и судьба территорий хотя стратегически и весьма важных, но дурно управляемых и оттого сильно обедневших, не стоили интересов Российский империи, для которой союз с Данией имел первостепенное значение[113]. В марте 1751 года Петр Федорович вовсе прервал переговоры с датским представителем; Пехлин получил приказ не отвечать ни на какие письма из Копенгагена. Предоставив ему вначале очень большие полномочия, великий князь теперь постепенно отстранял его от дел. Таланты министра, изобретательный ум, умение вести диалог с датчанами, с Бестужевым и даже с императрицей — во всем этом великий князь видел не что иное, как предательство его интересов{406}. В мае 1751 года Лииар, доведенный до отчаяния упрямством и придирками Петра, снял все предложения своего короля об обмене территориями{407}. Бестужев же, чтобы как-то выправить положение, предложил Фредрику V занять силезские владения Петра Федоровича! Больше того, в случае, если король решится на такой шаг, он даже гарантировал ему нейтралитет императрицы и поддержку членов ее совета. Канцлер, предлагающий иностранному монарху завладеть территориями, принадлежащими наследнику его собственной государыни, — такого до сих пор не бывало даже в России. Романовы воспротивились бестужевским решениям, противоречащим их интересам; Елизавета открыто поддержала все решения племянника. Фредрик V, испугавшись последствий, отверг предложение канцлера; подобным «безумным деянием» он рисковал начать новую войну, а на своих британских союзников в этой ситуации он рассчитывать не мог: Георг II не стал бы ввязываться в подобное столкновение и нападать па Россию.
Новая неудача не обескуражила Бестужева; на время отказавшись от мысли прибегнуть к помощи иностранных правителей, он пошел другим, сугубо местным путем и начал всячески угождать Разумовскому. Морганатический супруг Елизаветы тяжело переживал доброе согласие, которое с недавних пор установилось между теткой и племянником; с другой стороны, он ревновал царицу к Ивану Шувалову, заместившему в ее сердце прежнего избранника; таким образом, канцлер мог рассчитывать на помощь обер-егермейстера{408}. Бестужев и Разумовский сумели привлечь на свою сторону видных сановников и внушили им свою точку зрения: если переговоры между великим князем и Бернсдорфом, новым датским министром иностранных дел, не увенчаются успехом, сближение Дании со Швецией, Францией и Пруссией станет неизбежным. По этой причине превентивный союз с Фредриком V приобретал особенную важность, и ради него следовало, согласно единодушному приговору этих «мудрецов», непременно пожертвовать Голштинией. Елизавета проявила во всей этой истории, где па карту была поставлена честь Романовых, неоспоримое государственное мышление; чтобы избежать скандального объяснения между великим князем и канцлером, которое неминуемо привело бы к ссоре царедворцев, фаворитов и министров, она созвала Императорский совет, или Конференцию. Царица поставила перед своими советниками семь вопросов, в том числе: следует ли «сберегать дружеские сношения с Данией», будет ли России «какая-либо польза от сохранения Шлезвига за великим князем» и поможет ли это решить финансовые проблемы молодого двора{409}. «Мудрецы» рассуждали логически: если Петру суждено взойти на престол раньше времени, войны между Россией и Данией не избежать; иными словами, если Петр не откажется от своей непреклонной позиции, мир на севере Европы полностью перейдет в разряд утопий… Советники Елизаветы высказались за союз с Фредриком V, поскольку не знали, можно ли полагаться на добрые отношения со Швецией. В этих условиях единственным разумным решением представлялся обмен территориями. Истинного автора ответов выдает пассаж, касающийся великого князя: здесь речь идет о «предрассудках первоначального его воспитания», гибельных для интересов империи; о том, что «возраст, время и обстоятельства» смягчат, возможно, его «отвращение» и откроют ему глаза на необходимость пойти навстречу датчанам. Елизавету члены совета молят наставить великого князя на этот путь, ибо это «принесет покой всей Европе, а верным друзьям России даст повод для радости и довольствия»{410}.
Созвав совет, императрица сделала чрезвычайно важный в политическом отношении шаг; этим поступком она дала понять, что Бестужев больше не пользуется се безраздельным доверием. Ответы членов Конференции не убедили Елизавету. Она потребовала нового доклада от трех членов Коллегии иностранных дел: Пуговишникова, Веселовского и Воронцова. Они — по всей вероятности, из страха перед канцлером и из недоверия к великому князю — пришли к тем же выводам, что и члены совета. Елизавета, однако, не сдалась и сделала блестящий дипломатический ход[114] в письме к Линару от июля 1751 года она впрямую отделила политику Российской империи от вопроса о Голштинии. Царица выразила пожелание, чтобы Фредрик V и ее племянник примирились, однако подчеркнула, что право решать судьбу голштинских территорий и, следовательно, отвергать предложения противной стороны или прерывать переговоры без ведома Коллегии иностранных дел остается по-прежнему за Петром Федоровичем. Царица также выразила надежду, что позиция великого князя никоим образом не может повлиять на добрые отношения между Данией и Россией и вновь предложила свои посреднические услуги (обещанные впервые еще в 1746 году) на случай, если переговоры начнутся вновь. Под влиянием ахенского поражения царица перестроила российскую внешнюю политику на свой манер: на первое место вышли интересы семейные; кроме того, по примеру отца, Елизавета выказала решимость пренебречь решениями Сената или Коллегии иностранных дел, ибо задача этих учреждений — поддерживать самодержавие, а не ограничивать его. Елизавета умела быть покладистой: Англия по-прежнему субсидировала ее двор, разоренный необдуманными тратами. Царица знала об опасениях Георга II, союзника Дании в голштинском деле; поэтому она с удивительным изяществом сокращала проволочки великого князя, а требования его не исполняла, хотя и обещала заняться этим незамедлительно.
