Лишь одна страна, нисколько не пострадавшая от войны физически, понесла моральные потери, испытала оскорбления и унижения — Россия, войска которой по-прежнему находились в Центральной Европе. Чтобы вернуть России ключевую позицию в сообществе европейских наций, ее правительство должно было во что бы то ни стало отыскать этим войскам реальное применение. Неутомимый Бестужев разработал новый план, призванный оправдать неудавшееся вторжение русских в Европу в глазах всего мира, а главное, в глазах Елизаветы[102]. Поводом для нарушения хрупкого равновесия стал старый спор о крохотном герцогстве Шлезвиг-Голштейн-Готторп, на которое претендовали и датчане, и русские, и шведы. Условия для осуществления бестужевского замысла были весьма благоприятны{378} — представитель Людовика XV, важный участник представления, разыгрывавшегося на петербургской сцене, покинул русскую столицу. Тем более необходимо было Версалю укрепить свои позиции на севере с помощью союзников-шведов{379}.
Во время Северной войны (1700–1721) герцоги Шлезвиг-Голштейнские встали на сторону шведов в надежде освободиться от власти датчан. После разгрома Швеции Петром I и заключения в 1721 году Ништадтского мира датский король Фредрик IV (1671–1730) с согласия России, Пруссии и Польши присоединил к своему королевству владения герцогов Голштейн-Готторпских; чуть позже это приобретение гарантировали Дании также французы и англичане[103]. Император Карл VI не замедлил осудить аннексию: стремясь оставить Шлезвиг-Голштейн, расположенный между Северным и Балтийским морями, в зоне своего влияния, он взял герцогов под свое покровительство. Таким образом, в течение 1720–1730-х годов герцоги Голштейн-Готторпские оказались включены в сложную систему зависимостей. Юный Карл-Фридрих (1702–1738) приходился по матери племянником бездетному шведскому королю Карлу XII, и, следовательно, считался одним из претендентов на шведский трон. Чтобы обеспечить себе более прочные шансы на это наследство, он женился на старшей дочери Петра, разбившего шведов под Полтавой, — в случае территориальных споров это родство могло служить надежным подспорьем.
Свадьба Анны Петровны и Карла-Фридриха Голштейн-Готторпского, состоявшаяся в 1725 году, прекрасно вписывалась в экспансионистскую матримониальную программу великого царя. Петр нарушил традицию, предписывавшую русским царям «эндогамные» браки с русскими невестами из знатных боярских родов; своих детей, племянников и племянниц он соединил брачными узами с представителями немецких герцогских родов: с Брауншвейг-Вольфенбюттельским, Голштейн-Готторпским и Курляндско-Земгальским домами. Приданое Анны Петровны спасло Голштинию от разорения, а рождение сына укрепило права на хрупкое наследство. Теперь в свою очередь покровителями этого маленького государства сделались русские: и финансовыми, и коммерческими способами они способствовали экономическому развитию Голштинии{380}. Однако после смерти Екатерины I в 1727 году и смерти ее старшей дочери в следующем году Россия очень скоро бросила Голштинию на произвол судьбы. В 1732 году Анна Ивановна подписала с Австрией и Данией конвенцию, недвусмысленно ограничивавшую права герцога. Конвенция подтверждала присоединение герцогства Голштейн-Готторпского к Дании, а за присоединение принадлежащей герцогу части Шлезвига сулила ему миллион рейхсталеров. В результате земли Голштейн-Готторпского герцогства, и без того уже сильно раздробленные, грозили превратиться в настоящее лоскутное одеяло. Молодой герцог, рассчитывавший на поддержку Карла VI, воспротивился такому разделу; проблема так и осталась нерешенной. После кончины Карла-Фридриха в 1738 году и создания временного правительства под руководством Фридриха-Августа Голштинского, человека корыстолюбивого и трусливого, дела в маленьком государстве пошли еще хуже. Шведы и датчане не спускали глаз с Голштинии и ждали первого неверного шага се правителей; русские сократили финансовую помощь и затрудняли плавание голштинских торговых кораблей по Балтийскому морю. Восшествие на престол Елизаветы, которую связывали с Голштинским домом сентиментальные воспоминания, спасло крохотное герцогство. Назначение сына Карла-Фридриха и Анны Петровны наследником российского престола означало радикальную перемену внешнеполитического курса России. Царица, подобно своему отцу, заботилась о территориальных интересах своих голштинских родственников и поддерживала желание Голштинии вернуть земли, аннексированные Данией{381}; между тем члены Императорского совета (Конференции) относились к этому намерению весьма сдержанно, ибо боялись, как бы защита Голштинии не привела к пересмотру Ништадтского мира (1721){382}, по которому к России отошли Лифляндия, Эстляндия и Карелия.
В 1742 годы по наущению Версаля и под давлением Петербурга шведский сейм избрал Карла-Петера-Ульриха Голштейн-Готторпского, уже назначенного наследником Елизаветы, также и наследником старого Фредрика I. Между тем юный герцог к этому времени уже принял православие и лишился права воссесть на шведском престоле; таким образом, наследником шведской короны сделался епископ Любский Адольф-Фридрих Голштейн-Готторпский. Елизавета, пользуясь поддержкой Пруссии, навязала шведам, ослабленным после Абоского конгресса, этот выбор. Прусский же король, чтобы укрепить права и притязания Голштинского дома, в 1744 году выдал за наследника шведского престола свою любимую сестру Ульрику{383}.[104] Таким образом, скандинавской державе покровительствовали и Гогенцоллерны, и Романовы{384}, а Версаль настороженно наблюдал за этим перераспределением наследственных прав, которое грозило лишить Стокгольм независимости. Внешняя политика России на севере была неотделима от проблемы Голштинии{385}; родственные связи с Голштинским домом увеличивали могущество России, позволяли ей контролировать внутреннюю и внешнюю политику Швеции{386}. Вплоть до 1746 года, когда Россия вступила в европейскую войну, Людовик XV в ущерб интересам Фредрика I делал вид, что одобряет такое положение дел.
Начиная с 1742 года, Голштинский вопрос служил камнем преткновения в отношениях Елизаветы с ее собственным правительством; члены Императорского совета, стремясь поддержать датского короля Христиана VI, были готовы пожертвовать герцогством, тогда как императрица надеялась укрепить позиции своего наследника сохранением этого государства под покровительством России. Тесное переплетение интересов огромной империи и крохотного герцогства, напряженные отношения с Данией и Швецией — все это сковывало деятельность русской Коллегии иностранных дел. Пытаясь найти выход из этого тупика, Елизавета решила создать специальное министерство, которое занималось бы делами Петра Федоровича и само, независимо от Коллегии иностранных дел, вело соответствующие переговоры по территориальным вопросам. Фридрих-Август Голштинский, дядя великого князя, управляющий делами герцогства, поселился в Петербурге; таким образом, получалось, что герцогство имеет правительство хоть и независимое, но, к великому неудовольствию других северных держав, располагающееся в Петербурге.
Молодой двор в результате этих перемен обрел собственную исполнительную и законодательную власть. Министром великого князя по управлению Голштинским герцогством был назначен Пехлин. Елизавета распорядилась, чтобы окончательные решения зависели исключительно от самого великого князя{387}. Она полагала, что таким образом приучит его к ответственному исполнению государственных обязанностей. Однако такое решение шло вразрез с намерениями Бестужева, который уже сумел подкупить Фридриха-Августа и рассчитывал через него прибрать к рукам владения великого князя. Императрица же, весьма решительная, когда речь шла о делах семейных, отослала бывшего управляющего на родину (1745), где ему пришлось довольствоваться исполнением представительских функций[105]. Канцлер, однако, не терял надежды. Он был уверен, что Петр Федорович, юноша хилый и, по мнению его супруги, весьма ограниченный, не справится со столь серьезными обязанностями, и рано или поздно Коллегия иностранных дел снова обретет контроль над отношениями со скандинавскими странами{388}. Однако великий князь и его помощники опровергли нелестные для себя прогнозы: они вели переговоры с Христианом VI (1699–1746), а затем с Фредриком V (1723–1766) о возвращении земель герцогства, не отказываясь при этом от датской компенсации{389}. Брюммер, несмотря на ненависть к нему великого князя, выступал самым рьяным сторонником интересов Голштинского дома и умело разжигал амбиции своего бывшего воспитанника; находясь в тесных сношениях с Мардефельдом, он сообщал Петру Федоровичу и его министрам ценнейшую информацию. В 1746 году по наветам Бестужева его принесли в жертву первым[106]. В течение этого года все голштинские чиновники были заменены русскими; один лишь Пехлин остался на своем посту во главе «кабинета», который de jure считался правительством независимого государства, но de facto находился под контролем канцлера{390}. Петр Федорович, которому его герцогство было гарантировано русско-австрийским договором 1746 года, держался твердо и продолжал переговоры. Дания, как и в 1732 году, предложила великому князю миллион рейхсталеров за отречение от Шлезвига{391}, однако Петр, опираясь на поддержку тетушки, выгнал датского нредставителя Хеусса, осыпав его «градом оскорблений»[107]. Бестужев и его приспешники имели деятельного союзника в лице Корфа, русского полномочного министра в Стокгольме, однако тот из-за своих интриг оказался замешан в распрю шведских партий — «шляп» и «колпаков», и старый король потребовал его отзыва, чем настроил Елизавету против себя и своего клана{392}. В очередной раз шумный, неопытный и расточительный дипломат спутал карты Коллегии иностранных дел{393}. Перевод Корфа в Копенгаген ничего не изменил: датчане увидели в этом знак дурного расположения со стороны Петербурга и заморозили переговоры, и без того временно отошедшие на второй план после Ахейского конгресса.
