Захватчики вывели «блицкриг» на новый уровень тактического мастерства. Согласно прежней стратегии, войска должны были наступать волнами – сначала бомбардировщики, затем артиллерия, танки, мотопехота и так далее. Однако генерал Хайнц Гудериан, главнокомандующий танковыми войсками, предложил новый, революционный способ ведения военных действий с применением бронированной техники, благодаря чему успех «молниеносной войны» стал возможен. Теперь танки, пикирующие бомбардировщики и артиллерия стали наносить точечные удары по противнику – иногда поле боя не превышало по ширине дорогу. Такой уровень взаимодействия стал возможен как благодаря богатому боевому опыту в управлении войсками, так и наличию передовых средств связи – наблюдатели с передовых танков по радиосвязи сообщали точное местоположение позиций, по которым должны были бить артиллерийские батареи. «Нас хорошо этому обучали, – рассказывает Вольфганг Хорн, – к тому же мы действовали подобным образом и во Франции, прорываясь к порту Кале, например. Так что мы уже знали, что должны атаковать словно острие копья, не обращая внимания по сторонам… Наши атаки всегда, всегда тщательно координировались».
Прорываясь через оборонительные линии противника, танки продолжили наступление, а идущая следом пехота устремлялась в бреши и окружала ошеломленного противника. В первые дни войны наиболее успешно эту тактику применяла группа армий «Центр», которая быстро продвинулась к Смоленску, в глубине территории Советского Союза. Но тактика «блицкриг» не была рассчитана на столь обширные территории и большие расстояния, поскольку пехота не поспевала за передовыми танковыми частями, поэтому те вынуждены были прекратить продвижение вглубь и подождать остальные войска.
Но таковы были проблемы успеха, а для отдельных немецких солдат первые недели операции «Барбаросса» были днями славных побед. «Нам тогда казалось это легким делом, – рассказывает Альберт Шнайдер, рядовой 201-го батальона штурмовых орудий. – Что русские станут массово дезертировать или будут сдаваться в плен, а мы их будем отправлять в лагеря военнопленных». Легкость первоначального продвижения по советским территориям заставила его думать, что «впереди ждет светлое будущее и что война закончится уже через полгода, самое большее – через год. Мы должны были дойти до Уральских гор – и на этом все… Мы тогда думали, Господи, что с нами может случиться? Ничего дурного. Мы одерживали победы одну за другой. Все шло по плану, мы шли в наступление с песней! Сложно поверить, но именно так все и было».
Утром 22 июня Сталина, на даче в Кунцево в Подмосковье, разбудил звонок маршала Жукова, тогда начальника Генерального штаба, который сообщил ему о вторжении немецких войск. Сталин сначала решил, что это, должно быть, ошибка, что, возможно, произошел переворот, и генералы Гитлера захватили власть или что это – очередная провокация. Сталин приказал министру иностранных дел связаться с Японией и попросить ее выступить в качестве посредника между Советским Союзом и Германией. Отца Степана Микояна вызвали на экстренное совещание, которое состоялось тем же утром в кабинете Сталина в Кремле. В тот момент и в первые несколько дней после начала войны «никто не понимал, что происходит… Связь не работала. Нельзя было даже понять, где находятся наши, и где – немцы».
«Я сражался на границе трое суток, – рассказывал Георгий Семеняк, которому было тогда всего двадцать лет и он служил в 204-й советской дивизии. – бомбардировки, крики… взрывы артиллерийских снарядов не умолкали». На четвертый день его часть начала беспорядочно отступать. «Страшное было зрелище. Весь день на нас сбрасывали бомбы одну за другой… Когда был получен приказ к отступлению, было много людей, которые шли в разные стороны, хотя большинство все же двигалось на восток». Пробиваясь на восток по дорогам и лесам Белоруссии, Георгий Семеняк в ужасе наблюдал, что офицеры из его дивизии дезертируют: «Лейтенанты, капитаны, младшие лейтенанты – заскакивали в проходящие полуторки, главным образом те, что ехали на восток». К тому моменту, когда его часть подходила к столице Белоруссии Минску, в ней «почти не осталось командиров. А без них способность обороняться была настолько слаба, что мы, по сути, оказались бессильны перед лицом врага… То, что они воспользовались званиями для того, чтобы спасти свою шкуру, было настоящим предательством. Но у каждого свои слабости».
Однако не стоит всю вину перелагать на командиров, бросивших своих солдат, ведь они не были подготовлены к настоящему бою. На момент начала вторжения германских войск в 1941 году в результате чисток и стремительного расширения Красной Армии, около семидесяти пяти процентов армейских офицеров и семидесяти процентов комиссаров отслужили на своих должностях не больше года23.
Действия, предпринятые Сталиным в первые дни войны, были мало связаны с реалиями ожесточенных боев. Он бранил своих генералов и все призывал их перейти к наступлению на вражеские территории, согласно первоначальному плану контрнаступления Советского Союза, плану абсолютно несостоятельному, учитывая, что немецкие войска в первый же день операции «Барбаросса» продвинулись в глубь советской территории на расстояние до шестидесяти километров.
Увидев первые успехи немецкой армии, Гитлер, должно быть, окончательно уверился в возможности уничтожить Красную Армию за считаные недели. Однако не только он в то время не верил в то, что СССР способен оказать достойное сопротивление. Так, министр военно-морских сил США написал 23 июня президенту Рузвельту следующие строки: «В лучшем случае Гитлер подчинит Россию в срок от шести до восьми недель». Хью Далтон, английский политик-лейборист, 22 июня написал в своем дневнике, что «мысленно готовится к тому, что Красная Армия и советские ВВС будут разгромлены»24. Незадолго до начала операции «Барбаросса» представители Объединенного разведывательного комитета Великобритании констатировали, что, по их мнению, советским лидерам не хватает инициативы, а Красная Армия вооружена «абсолютно устаревшей боевой техникой»25. Британское военное министерство сообщило BBC, что, по мнению аналитиков, вооруженное сопротивление России прекратится не позднее, чем через шесть недель26.
Переломный момент пришелся на 27 июня, когда Сталин и остальные члены Политбюро собрались на совещание в Народном комиссариате обороны на улице Фрунзе. На этом собрании присутствовал и отец Степана Микояна: «Они начали задавать Жукову разные вопросы и вдруг поняли, что военные абсолютно ничего не знают о ситуации на фронте. Те не могли ответить ни на один вопрос: где сейчас находится армия… где наши войска … где немцы… как далеко они продвинулись… Полное неведение. Жуков был настолько задет и раздражен, что, по словам отца, едва сдерживал слезы». Сталину сообщили, что немцы вот-вот возьмут Минск и что Красной Армии нечего им противопоставить. Он бросился вон из кабинета со словами: «Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали». Сразу после этого совещания Сталин уехал на дачу и оставался там.
Тем временем в Германии Геббельс был озабочен реакцией людей на новости о нападении рейха на Советский Союз. Именно он 22 июня, в половине шестого утра, зачитал обращение Гитлера, которое гласило, что война необходима для того, чтобы «выступить против заговора еврейско-англосаксонских поджигателей войны, а также еврейских властителей большевистского центра в Москве». Мария Маут, которой было тогда семнадцать лет, вспоминает слова своего отца, когда тот услышал новости о вторжении, – он отреагировал именно так, как опасался Геббельс: «Никогда не забуду слова отца в тот момент. Он сказал: “Мы заведомо проиграли эту войну!”» Но затем, когда один за другим последовали отчеты о первых победах на фронте, отношение народа изменилось. «В еженедельных выпусках кинохроники мы видели славных солдат победоносной армии Германского рейха: солдаты пели, махали руками, веселились. Их настроение оказалось заразительным. Мы оценили ситуацию с новой точки зрения и поверили в победу. И верили в нее еще очень долго. Мы думали, что победа будет такой же легкой, как во Франции или Польше – каждый был убежден в этом, зная, насколько мощной была армия рейха».
Едва ли кого-то заботило то, что Германия напала на страну, с которой ранее подписала Пакт о ненападении. Ведь этот пакт был отклонением от нацистского курса, заблуждением. Теперь немцы снова могли вернуться к «удобным» для них предубеждениям о превосходстве арийской расы над ордами дикарей, проживающих на Востоке. «Русская история всегда была варварской, – рассказывает Мария Маут, – и мы тогда тоже решили, что ведь и правда, есть в этих людях что-то от дикарей, это ведь сразу видно! Все тогда говорили: “Господи, посмотрите на них! Лучше смерть, чем такая жизнь!” Да-да, именно так мы и говорили, слово в слово. В нашем представлении образ русских и так оставлял желать лучшего, а тут добавилась еще одна черта этого народа – трусость, потому что наши войска так быстро обратили их в бегство».
