трибе, в сабинской земле. Тогда начиналась тяжелая война с македонским царем Филиппом III и по набору Спурия взяли в войско. С тех пор вся дальнейшая жизнь Спурия представляла из себя беспрерывный ряд походов и сражений; сначала он несколько лет подряд провел в Македонии и Греции, храбро сражаясь с македонскими войсками; сам освободитель Эллады Т. Квинкций Фламинин отличил молодого солдата и за храбрость назначил его центурионом десятой роты копьеносцев (унтер-офицерская должность). Почти сейчас же по окончании македонской войны он пошел уже добровольцем в поход в Испанию для замирения восставших кельтиберов, и на его долю выпала честь служить там под начальством знаменитого Марка Порция Катона; после короткого перерыва он снова отправился, и опять добровольцем, на войну против сирийского царя Антиоха III и провел несколько лет опять на востоке – в Македонии, Фракии и Малой Азии. Затем ему пришлось побывать и в Африке, и еще несколько раз в Испании, где в боях с непокорными испанскими племенами он стяжал свои последние боевые лавры. Всюду Спурий сражался храбро, не щадя своей жизни, и его начальники не оставили незамеченной эту храбрость: не раз его назначали центурионом первой роты триариев (это было уже значительным повышением), много раз он получал награды и в виде денег, и в виде почетных венков.
Римские солдаты, уводящие пленного в рабство.
Рельеф из Смирны
Мало-помалу Спурий так втянулся в военное дело, что не мог уже жить без войны; она стала для него привычным, обыденным занятием, и только в лагере и в походе он чувствовал себя хорошо и привольно. Он потерял счет походам и сражениям, в которых ему привелось участвовать, и только самые большие битвы, вроде сражений при Киноскефалах (197 г.) и при Магнезии, яркими воспоминаниями врезались в его ум. Среди этой боевой жизни, полной тревог, опасностей и приключений, Спурий совсем забыл о своем крестьянском происхождении; если бы его кто-нибудь спросил, кем он себя считает, он, конечно, ответил бы: «Я – солдат, служивший в таких-то легионах и под начальством таких-то полководцев»; и едва ли ему даже пришло бы на мысль, что в глазах римских гражданских властей он прежде всего – крестьянин, записанный в Крустуминскую трибу и имеющий там небольшой земельный надел.
Ах, этот маленький, ничтожный надел в один югер! Теперь, когда Спурий снова ехал по родным полям, в его памяти всплывали годы далекого детства, которые он провел на этом наделе в небольшой, покосившейся от времени хижине своего отца. Ему смутно вспоминалось, с каким огромным трудолюбием, кладя борозду к борозде, вспахивал его отец свое миниатюрное поле, с каким прилежанием и любовью возился он в крошечном огороде, расположенном прямо под окнами их маленькой хижины, и как внимательно каждую осень перед наступлением зимних холодов он осматривал и самую хижину, и маленький птичий дворик, и хлев для единственной коровы, чтобы в случае нужды поправить всякую прореху в хозяйстве и починить то, что нуждалось в починке. «Да, – думал Спурий, – только этому трудолюбию отца я и братья мои обязаны тем, что стали на ноги и не умерли с голоду. Помню, отец не раз говорил, что в этом наделе, как ни мал он, все наше богатство, и наказывал нам ухаживать за ним, ни за что его не продавать, а, если будет случай, прихватить к нему и еще кое-где землицы. Только я-то… я пошел по другой дороге и не земледельцем стал, а воином. Да и то сказать, времена теперь стали другие. Хорошо было отцу возиться с землей, когда римским легионам не приходилось тогда сражаться вдали от родины, когда все походы совершались внутри самой Италии и когда к полевым работам он всегда мог поспеть домой. А как было мне заниматься хозяйством, когда годами я находился в Азии, Африке и Испании, куда ходили наши легионы для подчинения Македонии, Сирии, кельтиберов и других племен. Поневоле я только изредка навещал свою землю, да и то – на короткое время, в перерывах между войнами; где же тут было заниматься хозяйством? Да и не я один так поступал – кругом меня на войне все были такие же крестьяне, давно покинувшие свои домашние очаги. Зато теперь-то уже я поживу дома; довольно побывал я в заморских странах, пора дать и покой себе, ведь и старость уже не за горами».
Так думал Спурий, посматривая на медленно шагавших впереди повозки мулов и изредка перекидываясь фразами с ехавшим рядом с ним на телеге дюжим рабом-сирийцем. Когда-то давно в М. Азии, еще во время похода против царя Антиоха, Спурий купил этого раба на одной большой распродаже взятых в плен и обращенных в рабство сирийских воинов; такие распродажи часто производились прямо в римских лагерях после удачных битв, и на них обыкновенно наезжало очень много римских торговцев, покупавших здесь рабов десятками и сотнями. Но так как рабы продавались в лагерях по очень низким ценам, то часто их покупали и центурионы и даже простые солдаты. У Спурия как раз в то время оказался довольно крупный остаток от жалования, и он решил по примеру прочих обзавестись рабом и купил этого сирийца. С тех пор купленный Спурием раб сопровождал его во всех походах, и теперь Спурий надеялся, что он пригодится ему и дома при его маленьком хозяйстве.
Первое время дороги на душе у Спурия было спокойно. Ему казалось, что теперь после бурной военной карьеры для него настанет тихое и спокойное время отдыха. Немного смущало его только то, что уж очень невелик был отцовский земельный надел, на котором ему теперь предстояло жить. Но при этой мысли он успокоительно посматривал на довольно большой ларец, который лежал на дне его телеги. «Да поможет мне Юпитер, – думал он, может быть, как-нибудь и обойдусь; кое-что мне все-таки удалось скопить за время военной службы. Жаловаться нельзя, полководцы щедро наделяли нас, солдат и центурионов. Помню, как еще освободитель Эллады Тит Квинкций Фламинин приказал выдать каждому легионеру по 250 ассов, а центурионам – двойную сумму; а затем после каждой удачной войны, когда полководцам удавалось захватить большую добычу у врагов, мы, центурионы, еще несколько раз получали ассов по 500 и от М. Катона, и от Л. Сципиона, и от М. Фульвия, победителя этолян; не раз платили нам и двойное жалование. Помнится, особенно заботился о нас, бедных солдатах, славный М. Порций Катон. Не дал он воли нобилям, когда они хотели расхватать для себя всю
