захваченную в Испании добычу и, раздавая нам деньги, сказал: «Лучше, чтобы многие граждане принесли домой серебро, чем немногие золото». Конечно, 2–3 тысячи ассов – еще не большое богатство; правду говоря, лучше бы было, если бы удержал я в своих руках надел из тех земель, которые Рим отнял у бруттиев [12] за их измену во время войны с Ганнибалом. Надел-то порядочный был, и не пришлось бы мне теперь к старости тесниться с семьей на одном югере. Да!» И Спурий с досадой вспоминал, как, получив уже около 10 лет тому назад довольно крупный земельный надел, югеров в 15, на юге Италии в качестве награды за службу, он не воспользовался представившеюся ему уже тогда возможностью выйти в отставку и поселиться на новой земле, а продал свой новый надел за бесценок первому попавшемуся покупателю. «Солдату деньги нужнее, чем земля, – думал он тогда, – а от хозяйства я все равно отвык». Он припоминал, что и некоторые другие солдаты, как и он, пристрастившиеся к войне и походам, продавали тогда наделы по дешевым ценам – благо среди богатых нобилей тогда не трудно было найти покупателя. Ему тогда не приходило на ум, что скоро уже дадут себя знать годы и ему захочется спокойствия и отдыха… «Эх, не ценим мы, солдаты, землю, когда есть случай приобрести ее и владеть ею, а потом уже пожалеешь, да поздно будет, – подумал он. – Ну да как-нибудь обойдусь и со своим прежним единственным югером».
Путь Спурия лежал через низменные части Средней Италии. До его старой родины от Рима было около 80 верст, и Спурий ехал уже второй день. Чем больше он присматривался к лежащим на его пути местностям, тем заметнее ему становилось, что все приняло какой-то новый, не похожий на прежнее вид. Под самой столицей вместо прежних полей пшеницы, полбы, ячменя и проса теперь вокруг богатых вилл тянулись длинными полосами фруктовые сады, засаженные смоковницами, яблонями и грушами, и большие огороды, где на широких грядах росли репа, редька, мак и чеснок; кое-где густо зрели сочные кормовые травы и другие кормовые растения, вроде горошка и волчьих бобов. Иногда Спурию приходилось проезжать мимо открытых ворот, ведших во внутренний двор виллы, и тогда он видал, как к широкому водоему, находившемуся посреди двора, подводили для питья скот; он видал, что кругом этого водоема были расположены загоны для волов, свиные хлевы, овчарни и курятники. Зато крайне редко попадались Спурию прежде в изобилии встречавшиеся здесь маленькие крестьянские хижины с расположенными вокруг них пахотными полями в несколько югеров поверхности. Садоводство, поставленное на широкую ногу огородничество и разведение кормовых растений – вот что видал Спурий под самым Римом и в его ближайших окрестностях и что сменило там прежнее полевое хозяйство. А когда к вечеру первого дня и на другой день Спурий въехал уже в сабинскую землю, то заметил, что фруктовые сады, огороды и кормовые растения стали чередоваться с густыми посадками оливок и винограда и скоро были ими совсем вытеснены; зато все так же часто попадались богатые виллы и все так же редко встречались крестьянские дворы. Спурию ясно становилось, что мелкое крестьянское хозяйство здесь погибает, и в его простое сердце крестьянина все более и более проникала какая-то смутная тревога и нарушала первоначально спокойное настроение его духа. Смысл того, что он видел дорогою, для него еще не был ясен, и он спешил поскорее приехать домой, чтобы разузнать все на месте.
Дома у Спурия была многочисленная семья – кроме жены, шесть сыновей и две дочери. В отсутствие хозяина семьи им жилось тяжело и трудно. Сначала работницей в доме оставалась только одна жена его, и ей приходилось самой содержать всех своих детей; а когда мальчики подросли и могли оказывать уже ей помощь в хозяйстве, то их забрали на войну, и она снова осталась одна с младшими детьми; дочери тоже жили дома, лишь пока были маленькими, а выросши, вышли замуж на сторону. Спурий был довольно чадолюбивым отцом, но из далеких походов ему только изредка представлялся случай прислать домой какую-нибудь денежную помощь, и потому-то он застал свою семью на краю нищеты. От непосильных трудов и от повседневных забот его жена Лукреция, еще далеко не старая женщина (ей было около 40 лет), выглядела уже совсем старухой, поседела и сгорбилась, а лицо ее стало желтым и покрылось мелкими морщинами. Теперь она жила дома с младшими мальчиками, из которых старшему было уже около 16 лет.
Уже наступали сумерки, когда Лукреция, возившаяся во дворе по хозяйству, через плетневую ограду увидала, что кто-то подъехал к их хижине. В человеке с бронзовым от загара, покрытым шрамами лицом она не сразу узнала своего мужа. Зато ее радости не было конца, когда, узнав Спурия, она услышала от него, что он приехал теперь уже не на короткую побывку, а на долгое время. А когда после первых приветствий она заметила и раба, привезенного Спурием, и тяжелый ларец, на который сам Спурий указал ей с довольным видом, то в ее голове мелькнула мысль, что теперь наступить конец ее нищете.
Но на самого Спурия родной дом произвел уже с первого взгляда нерадостное впечатление. Он заметил, что плетень, окружавший их двор, полузавалился, что самый дом тоже подгнил и грозит разрушением; когда он вошел вовнутрь дома, то ему бросилась в глаза густая копоть, покрывавшая стены и потолок единственной комнаты их хижины. Вся изба как будто бы почернела от дыма. «Видно, давно уже губка [13] не была в руках у Лукреции», – подумал он. И находившаяся прямо против входа постель с торчавшей из матрацев шерстью, и закопченный обеденный стол, и две небольших грубо сделанных скамейки около стола, и стоявший в углу сундук с облезлой краской, и очаг посреди комнаты, бывший в одно и то же время кухней и жертвенником, и даже маленькие фигуры домашних богов – вся эта незатейливая обстановка обедневшей крестьянской избы показалась теперь Спурию, после того как он насмотрелся во время своих походов на восточную и римскую роскошь, слишком убогой и неказистой. И в его голове почти незаметно для него самого мелькнула мысль, что нерадостно живут крестьяне у себя в деревнях, что угрюма и сера их жизнь. «Трудно тебе будет здесь жить, Спурий, не к тому привык твой глаз», – против своей воли, несмотря на радость первой встречи с семьей, подумал он.
Когда Спурий на другой день после приезда вышел из своей хижины,
