И еще примеры умерщвления плоти, далеко не столь веселые (для нас), как предыдущие. Людовик, как рассказывает Жоффруа де Болье, по примеру многих европейских монархов посещал больницы: «Он особенно ревностно навещал и был особенно заботлив по отношению к самым тяжко больным и прикасался к их рукам и к больным местам. И чем тяжелее болезнь, будь то гнойный нарыв или что иное, тем охотнее король возлагал руки на больного». Что это: то самое пресловутое «умерщвление плоти» или просто поведение доброго человека?
Но вот то, что простым гуманным поведением не объяснишь. В Средние века господствовал страх перед прокаженными. Проказа считалась не болезнью, а знаком Божьего гнева, потому прокаженных еще при жизни отлучали от мира людей, по еще живому заболевшему служили заупокойную мессу. Прокаженных, да и самое болезнь, боялись чуть ли не более всего (хотя явно не все). Жуанвиль, как упоминалось выше, близкий личный друг короля, откровенно рассказывает о беседе с Людовиком: «„Итак, я спрашиваю Вас, — сказал он, — что бы Вы предпочли: быть прокаженным или совершить смертный грех?“ И я, никогда не лгавший ему, ответил, что, по мне, лучше совершить тридцать смертных грехов, чем быть прокаженным». Король не согласен с этим: «Умирая, человек исцелятся от телесной проказы; но, когда умирает человек, совершивший смертный грех, он не знает наверное, искупил ли он его своей жизнью настолько, чтобы заслужить прощение Господа: вот почему ему следует страшиться, что эта проказа (характерно все же сравнение смертного греха именно с проказой. — Д. Х. ) пребудет с ним столько времени, сколько Господь пребудет в раю. И я прошу Вас предпочитать, чтобы все несчастья вроде проказы и прочих болезней обрушились на Ваше тело, чем чтобы смертный грех проник в Вашу душу».
И, вместе с этими страхами, есть и иное отношение к прокаженным. В различных житиях повествуется о том, что Христос принимает облик больного лепрой, чтобы испытать своего избранника. Свидетельствует все тот же Гийом де Сен-Патю: «Как-то раз в Страстную пятницу Людовик Святой, пребывая в своем замке в Компьене и обходя босиком церкви города (вот вам еще одно унижение паче гордости. — Д. Х. ), повстречал на улице прокаженного. Он перешел на его сторону, ступив при этом ногой в грязную и холодную воду, протекавшую посреди улицы (ай-ай-ай, не могли отцы города почистить мостовую при посещении государя. — Д. Х. ), и, догнав прокаженного, подал ему милостыню и поцеловал руку. Присутствовавшие при этом перекрестились и промолвили: „Гляньте-ка на короля: он поцеловал руку прокаженному“».
Людовик ухитрялся сочетать и в личной жизни (насколько можно говорить о личной жизни в Средние века), и в государственной деятельности ту самую приправленную фанатизмом глубокую религиозность с удивительной практической сметкой. Вот только один пример. Один из видов покаяния, очень распространенный в те времена, — самобичевание. Считалось, что человек, терзающий свою плоть, спасает свою душу, и не только свою — он страдает и за других, уподобляясь тем Христу. XIII век — эпоха расцвета флагеллантства (от лат. flagellum — «бич»), движения, выражавшегося в массовых публичных процессиях бичующихся во искупление собственных и чужих грехов. Эти процессии сопровождались разгромом ссудных лавок, еврейскими погромами, раздачей милостыни и т. п. Конечно, сам король не может принимать участия в таких действиях. И вот Людовик приказал изготовить бич из пяти железных цепочек. Он поместил его в небольшую коробочку из слоновой кости и носил эту коробочку всегда с собой на поясе. Действительно, не будет же монарх таскать все время большую плетку! Неудобно, да и некрасиво, а ведь король должен заботиться о своем внешнем виде.
Флагеллаты
Некоторые исследователи (в частности, Ж. ле Гофф) объясняют подобные религиозные чувства, эту, по выражению французского историка Люсьена Февра, «неизбывную жажду спасения», влиянием его матери, деспотичной и глубоко набожной вдовствующей королевы Бланки Кастильской, бывшей и наставницей, и соправительницей сына. Вот одна история, переданная Жоффруа де Болье: «Не следует обойти молчанием историю одного монаха, который, поверив лживым россказням, утверждал, что слышал, будто бы монсеньер король до брака сожительствовал с другими женщинами, неоднократно согрешив с ними, а его мать, зная об этом, делала вид, что ей ничего не известно. Этот монах, весьма удивившись сему, упрекнул в этом госпожу королеву. Она же смиренно сняла с себя этот навет, с себя и с сына, и прибавила еще кое-что, достойное похвалы. Если бы король, ее сын, которого она любила больше всех смертных, заболел и был при смерти и если бы ей сказали, что он исцелится, изменив единожды своей жене, то она предпочла бы, чтобы он умер, чем оскорбил Творца, хотя бы раз совершив смертный грех». Любопытно, что это вполне сочеталось с ревнивой неприязнью к жене сына. Жуанвиль, не одобрявший такого отношения и упрекавший горячо любимого друга и короля за чрезмерную покорность матери и явное подчинение ей, рассказывает: «Суровость, с которой королева Бланка относилась к королеве Маргарите, была такова, что королева Бланка терпеть не могла, чтобы сын ее оставался наедине со своей женой, разве что вечером, когда он ложился с нею спать. Дворец, который больше всего был по душе королевской чете, находился в Понтуазе, ибо там покои короля были наверху, а покои королевы — внизу… И они устроились так, что общались по винтовой лестнице, ведущей из одного покоя в другой. И был такой уговор, что когда слуги видели, что королева-мать идет в покои сына, то стучали в дверь жезлом, чтобы та не застала их врасплох, и король бежал в свои покои; и то же самое делали в свою очередь слуги у покоев королевы Маргариты, когда туда шла королева Бланка, чтобы королева Маргарита была на месте».
Итак, любезный читатель, нравится ли тебе эта суровая мать и свекровь, которая терпеть не может свою сноху, но готова примириться со смертью родного сына, если он изменит своей жене (неясно, впрочем, что она думала о добрачных связях Людовика, ибо говорила, как ты наверняка заметил, дорогой читатель, не совсем о том, в чем ее упрекали)? «Фанатичка», скажет человек наших дней. Но вот пьеса современного драматурга В. С. Розова «В поисках радости» (или не совсем современного, ибо написана она в 1957 г.). В этой пьесе безусловно положительная героиня Клавдия Васильевна (ее роль исполняла блистательная актриса В. А. Сперантова) в разговоре с одним из своих сыновей напоминает ему о недостойном его поведении в юности. В старших классах он спутался с дурной компанией, пил, хулиганил, хотя и не совершил ничего уголовно наказуемого. Мать вспоминает, что было далее: «Я подняла школу, комсомол, и мы вырвали тебя из этой компании». А потом она говорит нечто, чего я с тех пор забыть не могу: «Однажды ты пришел домой пьяный, завалился спать и страшно храпел. И я подумала: „Лучше бы ты умер“». Я, автор этих строк, до сих пор помню озноб, пошедший у меня, подростка, по коже, когда я услышал эти слова. Жоффруа де Болье полагает, что слова королевы Бланки достойны похвалы. Что же, она скорее желает сыну смерти, нежели свершения смертного греха (правда, грех можно искупить, но Бланка почему-то об этом не думает). Но Клавдия Васильевна, как и полагается советской женщине, не верящая в загробное воздаяние, желает того же своей плоти и крови, при том, что тот не совершил никакого злодейства, убийства, насилия, предательства. И ее мысли одобряются автором, да и, в значительной мере, публикой — спектакль имел большой успех. Нет, воля твоя, любезный читатель, но мне понятнее Бланка Кастильская, нежели Клавдия Васильевна.
Процессия флагеллатов
Вера Людовика, его внутренняя религиозность, его жажда спасения и очищения имеет непосредственное отношение к крестовому походу. Поводом к нему стала тяжелая болезнь Людовика (он вообще был весьма болезненным человеком). Короля даже сочли мертвым, но, по словам Жуанвиля, «Господь наш свершил над ним чудо и немедля вернул ему здоровье; ведь перед тем он потерял дар речи. И едва заговорив, он потребовал, чтобы ему дали крест». Это известие привело в ужас мать короля, королеву Бланку. Она и епископ Парижский Гийом Овернский, принявший крестоносный обет Людовика, пытались отговорить короля от этой затеи. Они ссылались на то, что король во время принесения обета был болен и не совсем в себе. Людовик в ответ сорвал нашитый на одежду крест и вновь потребовал его у епископа Парижского, «чтобы больше не говорили, что он взял его, не ведая, что творит». Итак, в декабре 1244 г. король Франции принял крест.
Людовик Святой с приближенными выступает в крестовый поход в 1248 г.
