До сих пор не установлено даже, сколько именно крупных животных обитает в Серенгети. Ошибка в последних данных может достигать 100 тысяч и больше голов. Подсчеты проводились с маленьких самолетов, которые летали в намеченные районы и кружили над каждым стадом. Прибегали к аэрофотосъемке, забираясь повыше на более мощных машинах, а затем не спеша учитывали пятнышки и точки, зафиксированные камерой. Наконец учетчики просто объезжали всю область на автомашинах. Участники всех этих затей трудились очень прилежно, однако итог каждой очередной переписи заметно отличается от предыдущей.
Например, "по грубым подсчетам" Пирселла, в 1956 году в Серенгети обитала 101 тысяча гну. В 1957 году Свиннертон "весьма приблизительно" определил их численность в 180-200 тысяч. Отец и сын Гржимеки в 1958 году насчитали с воздуха 99481 гну. Тремя годами позже Толбот и Стюарт, произведя аэрофотосъемку, сообщили цифру - 221 699 гну. Такой же разнобой видим в подсчете с воздуха поголовья зебр. У Гржимеков итог -57199, у других -151 006. Гржимеки видели 5172 антилопы топи13, Толбот и Стюарт -15766. Причин расхождения много, такие огромные стада трудно подсчитывать, тем не менее очень важно возможно точнее установить их истинную численность14.
Нас особенно интересовали наблюдения над популяциями, так как в этом деле аэростат, сдавалось нам, мог бы сыграть важную роль. Казалось бы, привязной аэростат, запускаемый в воздух в любой точке и позволяющий пассажирам спокойно обозревать ландшафт с высоты, скажем, трехсот метров, сулит большие преимущества перед самолетами и автомашинами. Мы должны были проверить свою догадку на практике. Однако не это больше всего занимало наши мысли, когда мы возвращались из очередной вылазки. Незабываемые картины вызывали у нас одно пламенное желание - сделать все, чтобы помочь сохранить Серенгети. То это были тридцать тысяч спугнутых кем-то гну, которые с грохотом промчались мимо нас, то стая бегущих по следу гепардов, или детеныш зебры на фоне бездонного неба, или топи - одинокий сторож на бугорке. Куда бы мы ни поехали в Серенгети и что бы ни происходило, всегда в памяти на всю жизнь оставалось чудесное зрелище. Мы приезжали вечером в лагерь, опьяненные впечатлениями, а душа жаждала еще. Как и все, кто попадает в этот национальный парк, мы с первой минуты стали его поборниками. Серенгети наследство, которое нельзя расточать. Серенгети надо спасти, каких бы трудов это ни стоило; нельзя допустить мысли о его гибели. Если кто-нибудь думает иначе, пусть побывает там и приобщится к этой сокровищнице.
ТАБУН
К тому времени, как мы добрались до Серенгети, я успел довольно хорошо узнать своих товарищей. Я не уставал благодарить судьбу за таких спутников и с радостью отмечал, что нам удалось совсем обойтись без обычных для экспедиций споров и раздоров, настолько обычных, что я спрашивал сам себя, как это мы ухитрились их избежать. Очевидно, все дело в чередовании опасных переделок и напряженной работы. Мелочное раздражение, бич небольших замкнутых групп, копится постепенно. А что успело накопиться, сразу рассеивается после успешного поединка с грозной опасностью - такой, как восходящие воздушные течения над Рифт-Валли. Способность злиться по пустякам не выживает в такой обстановке, для нее просто нет места.
А впрочем, не возвожу ли я напраслину на моих товарищей? Что-то подсказывает мне, что Дуглас в любой обстановке нашел бы способ не тратить своей энергии на пустые препирательства, Ален же предпочел бы заняться чем-нибудь другим. Проверить эту догадку мне не пришлось - не было случая. Флегматичность Дугласа была просто непостижима. Как-никак, мои трюки с шаром сплошь и рядом подвергали его жизнь опасности, однако он ни разу не вмешался в вопросы пилотирования, считая, что аэронавтика - мое дело, а его дело - съемки. Сверх того, он явно был не способен таить в душе обиду. Однажды я бросил его на дороге под палящим солнцем, чтобы съездить за каким-то болтом. Я обещал обернуться за пять минут, но в пути случился прокол, а запасная шина оказалась не накаченной. Как назло, и болт не сразу нашелся. В итоге прошло больше двух часов, прежде чем я вернулся к Дугласу, которому даже негде было укрыться от зноя. Насколько мне помнится, между нами развернулся такой диалог:
Дуглас. Привет.
Я. Надеюсь, тебя не очень мучила жажда. Вот, полей.
Дуглас. Спасибо.
Я. Извини, что я так долго.
Дуглас. Ничего. Представляешь себе, тут недавно прошел один человек с двумя большими английскими булавками в ушах.
Я. Что ж, можно их носить и в ушах.
Дуглас. Пожалуй.
Я. Слышишь, мне правда очень неловко, что я долго ездил.
Дуглас. Пустяки. Хотелось бы мне знать, с какой стати он воткнул себе булавки в уши?
Я. А тебе не хочется знать, почему меня так долго не было?
Дуглас. Наверное, тебя что-нибудь задержало.
Я. Вот именно.
Дуглас. Ну вот.
Ален совсем другой. Уж он-то не смог бы спокойно сидеть и размышлять, зачем человеку носить в ушах английские булавки. Он вообще не способен сидеть на одном месте. Рано расставшись со школой, которая рассчитана на долгое и упорное сидение, он сперва пошел работать на мясокомбинат, однако вскоре заключил, что ему больше по нраву зоология, и решил заняться ею. Неделями, месяцами Ален бродил в лесах Восточной Африки, исследуя и снимая на кинопленку животный мир. Все его лагерное снаряжение составлял спальный мешок - заслуженный и горячо любимый Аденом "ветеран", из которого без конца лезли перья и которому был запрещен доступ в Серенгети, ибо инспектора посчитали сей дряхлый предмет слишком антисанитарным для приличного национального парка. Ален купил новый мешок только после того, как старый лишился своего последнего пера.
Мать Алена служит в банке, только бы не сидеть в зверинце, в который превращен ее дом. Антилопа бонго15, которая под конец достигла веса около ста семидесяти килограммов, была Алену настолько дорога, что он вместо загона одиннадцать месяцев держал ее в комнате, предназначенной для гостей. А бабуин, которого Ален привез совсем молодым, шесть лет жил в доме. На первых порах он ко всем относился почтительно. Потом, как это свойственно многим стайным животным, он захотел повелевать и живо подчинил себе мать и сестру Алена, однако сам Ален ему не покорился. Шесть лет Алену удавалось перекричать жильца, издавая характерный для бабуинов звук - низкое, гулкое "угу-гу", но затем бабуин окончательно вышел из повиновения и вообразил себя хозяином, причем в его понимании это - увы!- означало, что можно безобразничать, кусать кого попало и вторгаться во владения соседей. Зверь в нем взял верх, и это его погубило: с бабуином пришлось расстаться.
Если не считать мясокомбинат, первый заработок Алену принесли змеи. Он наловил кучу рептилий и выставил их на каком-то местном празднике. Повесил вывеску "Рептилии Рута", назначил входную плату и принялся пожинать плоды своих трудов. Теперь, когда ему исполнилось двадцать четыре года, его дела идут еще лучше. Ален отснял большую часть материала для фильма Гржимека "Серенгети не должен умереть"16, и съемки животных остаются его главным занятием. За год до нашей экспедиции он женился на Джоун, отличной, работящей девушке, которой на вид дашь не больше восемнадцати и которая чувствует себя в лесу так же уверенно, как сам Ален. Родители Джоун сопровождали туристов в путешествиях по Восточной Африке, и, как только она подросла настолько, что могла держать в руках кухонное полотенце, они стали брать ее с собой.
Следующий член экспедиции - кикуйю Киари, повар Алена. Крутые дуги бровей придавали ему вечно удивленный вид. Киари скверно чувствовал себя в родной среде львов и носорогов и явно предпочитал Найроби, но он был чрезвычайно старательным, приветливым и обязательным человеком. Один раз нам удалось заманить его в гондолу и на несколько минут поднять в воздух. Я уверен, что Киари чувствовал себя очень худо, однако он старался не показывать виду, потому что перед ним на шаре по очереди поднялись все члены наземной команды. Только брови его чуть не слились с курчавой шевелюрой.
На Киари мы и закончим знакомство с нашим отрядом. Каждый день мы покидали лагерь и отправлялись в экскурсию по Серенгети. В парке всегда было на что посмотреть. Вот гепард крадется сквозь траву, а в следующую минуту он помчится, словно борзая, огромными прыжками. Вот леопард, прильнув к земле, ползет так, будто ноги его атрофированы и для передвижения, как у змеи, служат ребра. Однажды мы в сильный ливень наблюдали, как три львицы поочередно атаковали больную зебру. Все три потерпели неудачу, потому что бросались на нее, не успев подобраться достаточно близко к испуганному животному. Обычно львы подкрадываются к добыче вплотную, они плохие преследователи, что и доказала зебра, спасшаяся бегством.
Наши наблюдения Ален дополнял рассказами. Больше всего мне понравилась история про бабуинов и леопарда. (Напомню, что бабуины любимая пища леопардов, и ничто не действует так устрашающе на этих обезьян, как запах их врага.) Однажды Ален увидел леопарда, который быстро пересек полянку и взобрался на дерево. Сразу после этого на полянке появилось с полсотни бабуинов - идут, покачиваются, гордые, важные, надменные, чрезвычайно довольные собой. Впереди, раскачиваясь особенно сильно, выступал бабуин покрупнее-вожак, король. Каждое его движение, каждый мускул обличал предводителя. Вдруг он почуял запах леопарда и с громким воплем подскочил высоко в воздух. Ноги его, совсем как у диснеевской собаки, побежали еще в воздухе, и, коснувшись земли, он ракетой пустился наутек. В одну секунду поляна опустела, виден был только свисающий с дерева длинный хвост леопарда.
