На фронте было и голодно, было и хорошо. По-всякому приходилось. А отдых был, когда дивизию сильно потреплют. Тогда нас отводили в тыл, где мы ремонтировали технику, приходило пополнение. За один налет наша батарея расстреливала по две машины снарядов. А у нас на батарее было три машины.
В 1941 — начале 1942 года немецкая авиация работала нахально, потому что зениток было мало, их мало отпугивали. А когда зенитных средств стало больше, они стали летать выше, и не было такой точности, и опасаться они стали больше. Наши орудия таскали трактора, и поэтому мы передвигались очень медленно. Когда Минск брали окружением, мы отстали от армии и никак не могли ее догнать. В этих местах одиночные машины не пускали, немцы ловили их, им нужны были продукты. А потом, когда немцы-окруженцы поняли, что им ничего не сделать, они сами выходили на посты: «Рус, плен» — и сдавались. Мы не ждали от немцев мира, а только думали, когда же мы их до Берлина догоним и разобьем.
Все дни войны тяжелые. В любое время могли ранить, убить, и кто его знает, как меня пронесло. Людей ведь и в тылу много убивало. Был такой случай. Отправили нас со старшиной Пацюком на продовольственный склад, это совсем почти в тылу. Старшине надо было в деревню, где был склад. Все машины и повозки замаскировали в ивняке, а я решил завезти старшину в деревню и выехал на бугор. Зачем, думаю, маскироваться, это же тыл. Вдруг видим два самолета. И откуда они взялись, непонятно. Идут эти два бомбардировщика немецких над железной дорогой, над эшелоном с нашими солдатами. Поезд остановился напротив того места, где машины замаскировались. Солдаты бросились в кусты, а старшина Пацюк остался. Я, говорит, буду по немцам стрелять. Вижу я, самолет прямо над моей машиной бомбу сбросил, но ее в овраг утянуло. Пробило кабину и кузов, хорошо хоть мотору ничего не сделалось. Когда самолеты улетели, я вышел из кустов, и мы поехали. Поезд и железная дорога остались целы. Зато в кустах повозки, машины — все было разбито вдребезги. По деревьям клочья шинелей, куски мяса. Это было очень страшно. Я сам по сей день удивляюсь, зачем мне тогда понадобилось лезть на ту гору, буксовать, чтобы подвезти старшину в деревню. Ведь он меня об этом не просил. Но вот — случай спас. Конечно, если бы тогда в поезде была обстрелянная часть, все было бы по-другому. С поездом ехали два пулеметчика, и, если бы они не растерялись, а самолеты шли очень низко, они вполне могли бы их сбить. Самолеты стреляли даже не по поезду, а по кустам. Но это была необстрелянная часть, они впервые ехали на фронт, и погибло много людей.
Был у нас на батарее тракторист Семен Волков. Он таскал орудия на своем «ЧТЗ». Звал он свой трактор дружком. Он говорил всегда: «Меня дружок спасет». Когда начиналась бомбежка, он сразу нырял под колеса своего трактора и там пережидал ее. Гусеницы не давали пролететь осколкам. Однажды трактор сильно разбило осколками, но Семен его восстановил. Когда кончилась война и мы поехали домой, Семен очень сожалел, что нельзя взять с собой трактор и пахать на нем.
Детей в войну мы видели очень редко. Только когда отступали, видели много беженцев. А вот женщин в землянках встречали часто. Они жили там, вещи кое-какие с сожженной деревни приносили и жили. Мы помогали им чем могли. Часто приходилось видеть, как эти женщины на себе пашут. Вот было в Польше. Всем частям уже после войны дали задание убирать хлеб. На уборку ставили немцев. А мы немецкий знали очень плохо. И была в одной польской деревне девочка лет девяти. Она прекрасно говорила по-русски, по-польски и по-немецки. Командование возило ее с собой, и она работала как переводчик.
Все было как в тумане. Все четыре года получаешь какое-нибудь задание и выполняешь его. А когда бывает свободное время, нужно и за машиной посмотреть. Конечно же, мы все были большими друзьями. Попробуй-ка пожить с одними людьми столько, переносить все тяготы и неудачи. Все старались как-то поддержать один другого, помочь, особенно когда приходило пополнение. Новые солдаты, они необстрелянные и не знают всего. По восемнадцать лет парням. Если его не поддержать, он погибнет в первом же бою.
Был у нас и такой случай. Отступали мы от Ржева. Машин тогда было мало. Выходили из окружения. Были у нас в дивизионе три местных парня. И вот двое из них сбежали домой. А третий, ихний сосед, из той же деревни, остался. На вопросы он отвечал, что про побег ничего не знал. Потом, когда мы пошли по этому же месту, но уже с наступлением, этот парень, его фамилия была Косарев, стал проситься у командования сходить домой, узнать, как живут родные. Ведь недалеко, рядом, считай. Взял автомат, так как это была прифронтовая полоса, и пошел. Жена его вне себя была, что он жив. Эти два парня, что тогда сбежали, сказали ей, что Косарев убит. Сами же они сразу поступили в полицаи, а ее выгнали из дома, отобрали корову. Жила она в землянке. И тогда этот парень, Косарев, поклялся их убить, когда вернется. И клятву выполнил.
Глава 5. Женщины на фронте
«Я танцевать очень любила»
Плавинская Алевтина Геннадьевна, 1914 год, село Вятские Поляны, фельдшер
А иной раз притащат «языка» немца или японца раненого — это уже на Дальнем Востоке, он лежит связанный, солдаты его охраняют, а он как зверь готов вырваться и даже кусается — а помощь оказываешь. Куда денешься? Бывало, что при разминировании подрывались наши солдатики. Приходилось тогда собирать куски…
Жить приходилось и в окопах, и в землянках, и в палатках. Но чаше в землянках. Там в лучшем случае был топчан, наскоро сколоченный, ставился столик из досок, где размещали все медикаменты. Были приспособлены ящики, чурбаны — все, что было можно достать. И все это в зависимости от обстановки.
Был, помню, такой страшный случай. Однажды после боя, на поле, где лежали убитые, мне показалось, что один солдат пошевелился, вроде как живой — а это ветер трепал его шинель. Но я-то не знала! Я бросилась бежать к нему, чтобы оказать ему помощь, но, добежав, поняла, что он мертв. И в это время вдруг крик: «Мины! Мины!» Только через несколько секунд до меня дошло, что я стою на минном поле. Удивилась, как это я не подорвалась, пока бежала до солдата. Но что было теперь делать? Я зажмурила глаза и бросилась бежать наугад. И очнулась только тогда, когда запнулась за деревянный мостик, упала, коленку ушибла, открыла глаза и поняла, что я жива. Генерал ужасно ругался: «Почему не поставили указатель „Мины“?» Капитан нашей роты думал, что тропка, по которой я шла, не является особо опасной. И когда пошел по моим следам, подорвался на первой же мине. Он потерял обе ноги.
Самое радостное событие — день Победы. Это было истинное ликование всех родов войск. Как давно это было, пятьдесят лет назад, а помню как будто вчера все случилось. Вот как ждали Победу! Солдаты салютовали из личного оружия без команды. Все кричали, целовались. Кто-то спирту притащил…
После 2 мая, как произошла капитуляция в Берлине, у нас на Курляндских высотах еще продолжались бои. Но уже чувствовали, что все. Утром 9 мая в четыре часа утра, когда все спали, раздался крик радости «Победа! Победа! Капитулировали!» Мы не поверили, а он, наш радист, со слезами на глазах тормошил нас и продолжал кричать. Мы поехали навстречу нашему штабу. Здесь встретили командира бригады.
С радости нарушаем все законы армии и кричим «Победа!» Тогда призвали нас к порядку, сделав замечание. Доложили командиру: «Перехвачена радиограмма о капитуляции». И был получен приказ поехать в немецкий штаб на приемку минных полей. Поехали две машины офицеров и охраны. Видели капитулирующих немцев. Они сидели в лесу по обочинам дороги без оружия, улыбались, бросали оружие. Но один немецкий офицер выстрелил в упор в грудь нашему капитану и только тогда бросил пистолет и пошел в лес. Далеко не ушел, конечно.
Много всего было. Или вот смешной случай. Когда с боями шли по Маньчжурии, мы особенно боялись подземных гарнизонов Квантунской армии. В одну из ночей остановились в сопках на ночлег. Вдруг в полной тишине раздался душераздирающий крик: «Помогите, помогите!» Охранение начало стрельбу в окрестные заросли. Так, в белый свет, как в копеечку. После установили, что крик раздавался из машины, где спал шофер командующего. Когда к нему подбежали, он все еще продолжал кричать. Оказалось, он увидел во сне нападение японцев.
Отдыхали в период формирования воинских частей. Любили тогда с солдатами петь русские и советские песни. Иногда удавалось и поплясать. На длительном отдыхе участвовали в самодеятельности: играли в драмкружке, читали стихи. Удалось услышать и увидеть ансамбль Александрова. И сама пела, даже пришлось побывать в Москве в 1942 году на смотре художественной самодеятельности как участнице. Премирована была за выступление там отрезом материала на костюм.
