«Бой под Смоленском»
Шубина Агафья Васильевна, 1913 год, шофер
В 1942 году взяли меня в армию, вместе с автомашиной, которую довела через всю войну обратно до Кирова. Вначале воевала на Западном фронте, 1943–1944 годы, потом на Ленинградском фронте, с 15 мая 1944 года по 5 августа 1944 года, а с 5 августа 1944 года по 9 июня 1945 года на 2-м Украинском фронте.
Прошла с боями Выборг, Смоленск, Вязьму, Витебск, Молдавию, Бухарест, Брно, Мадьяровар, Корнейбург, Будапешт, Вену. За освобождение всех этих городов имею семнадцать благодарностей, медали «За боевые заслуги», «За победу над Германией».
Подвозила горючее и мины к передовой линии. Мой первый бой был под Вязьмой. Наши части прорвали оборону противника. Я все время сновала в тыл — на передовую. Трое суток была без сна и отдыха, не до этого было. Шли очень страшные бои. Когда немного приутихло, легла отдохнуть в палатку под березой. А совсем рядом находилась армейская кухня. Ее-то дым и заметил пролетавший мимо гитлеровский самолет. Он снизился и стал обстреливать. Очередью срезало вершину дерева, под которым стояла моя палатка. А я чудом осталась жива тогда. Много было тяжелых, кровопролитных боев. Но война есть война.
Моим самым памятным боем был бой под Смоленском. Дело было так. Наши автомашины находились на отдыхе: двадцать два «студебеккера», санитарная машина и моя ГАЗ-АА. Я поставила грузовик в сторонку, к кузнице. А остальные были вместе, у скирд с хлебом. Все шоферы спали в сарае, а я в кабине машины. Все было хорошо, спокойно. Но вдруг неожиданно налетели два немецких самолета и начали бомбежку. Я проснулась от взрыва бомб. Земля тряслась. Еще не успев ничего сообразить, я машинально нажала на стартер и без памяти спустилась с горы к переправе. Потом выскочила из кабины и залегла в яме. Все двадцать три машины сгорели, сорок два бойца погибли. Остались в живых я и шофер с санитарной машины. Мы собрали кости наших товарищей и похоронили в двух могилах. Эта жуткая картина после бомбежки постоянно стоит у меня перед глазами. До сих пор не могу ее забыть!
«Всем хотелось жить, любить»
Ичетовкина Наталья Ильинична, 1922 год, пос. Афанасьево, учительница
Весь сорок первый год проработала в школе, а в сорок втором году по зову комсомола подала заявление, чтобы меня отправили на фронт. Родителям ничего не сказала, так как очень они меня не хотели отпускать. Но дело сделано, и пришла повестка собираться. Два месяца мы учились в Нагорске, а потом нас отправили в Москву. Служила я в противовоздушной обороне. Вначале было очень трудно. В группе у нас был один мужчина и семь девочек. Главная наша задача была — вовремя заметить противника, передать по рации, определить его ориентиры, высоту полета. Все время практически было занято, ни одной свободной минуты не было. Сначала стояли на посту, а потом еще у телефона. У каждого самолета была своя кодировка.
В удавшуюся свободную минутку читали книги, писали письма домой, но больше всего хотелось спать. Намаешься на посту, так ничего больше и не надо. Дисциплина у нас была очень строгая, нас учили быть бдительными. С местными жителями тесной связи не имели, так как мало ли среди них какие люди есть. Были у нас частые проверки и очень сильные. Однажды медсестра задремала на посту, так ее после этого полгода «трясли». Строго, очень строго было и тяжело, конечно, мы же все были очень молоды, а первое время еще и неопытны. На посту приходилось стоять в любую погоду: в холод и в зной. На семь человек была одна пара валенок, и вот в сорокаградусный мороз приходилось в сапогах стоять. Намотаешь побольше портянок — и стоишь, а придешь с поста — портянки невозможно отодрать от сапог.
Были, конечно, и жертвы. Много девочек погибло от шальных снарядов. Их, конечно, очень жаль. Ведь все были молодые, все хотели жить, любить.
Зрюмова Дарья Владимировна, 1916 год, дер. Швариха, крестьянка
В 1942 году был вновь призыв. А кто пойдет? Мужиков-то нет. Тогда пошли мы, девчата. Две мы были с нашего-то колхоза. Мне уже тогда стукнуло двадцать шесть. Обе мы попали на один бронепоезд-разведчик. Тогда я вообще впервые попала на железную дорогу. Воевали на юге, потом в Латвии, в Литве. Ну, воевали, как все. Никаких особых подвигов не совершали. Наш бронепоезд бросали либо вперед, либо на подмогу нашим. Перед каждым броском, походом прощались с девчатами, как навсегда. Много подруг я потеряла. Мне же ничего не делалось. Праздников мы на фронте не отмечали. Не было ни выходных, ни отпусков. Об отдыхе даже и не думали, хотя спать хотелось ежеминутно.
Было, правда, у нас однажды что-то навроде отдыха. Восемь месяцев стояли мы в Шауляе, ни разу не выстрелили, ни одного немца не видели. Зачем стояли, почему наш бронепоезд оказался ненужным? Не знаю. Я ведь была лишь рядовым солдатом.
Вспоминаю часто День Победы. Пятьдесят лет уж прошло… В тот день я дежурила на вышке. Не могла никак связаться с телефоном в дежурке. Звоню, звоню, никто не отвечает. А позднее оказалось, что радист и телефонистка оба уснули. Ну, я спустилась в дежурку, связи-то нет, разбудила спящих. И в тот момент как раз вышел дежурный лейтенант. Здорово мне попало за то, что сбежала с поста.
Ну, я опять на вышку. Смотрю, через некоторое время там внизу наши все выбежали, «ура» кричат, «победа!». Потом пели, плясали, плакали. Вернулась в колхоз. Беднота, разорение. До пятьдесят третьего года мы ели одну траву. А в пятьдесят третьем году впервые за военные и послевоенные годы стали есть хлеб, настоящий. Стали выращивать картошку. Клубней для посадки, конечно, не было. Но мы брали ростки от колхозной, садили их. А потом была уже и своя.
Хочу рассказать о людях. Раньше люди были намного лучше нынешних. В больницу мы не ходили. Поля были с маком. Но никто и не думал о каком-то наркоманстве. Сейчас молодежь просто не знает, куда деть себя. А слабы-то нынешние! Наши были крепче, хоть и необразованные совсем. Вот так и жили после войны. Неплохо, я считаю!
Зыков Алексей Константинович, 1903 год, дер. Безводное, плотник
Помню голодный 1921 год. Старший брат мой работал с отцом в поле, а я подался в соседнюю слободу Кукарку, лишь бы прокормиться. Ух и хреново было! Дошел до первых домов и стал спрашивать, не надо ли кому работника. Тут показали, где живут два старика, работать не могут. Пришел я к ним, спрашиваю, не надо ли работника. Старики даже обрадовались, надо, говорят, надо. И стал я у них работать, что заставят. Кормили меня досыта, я и рад был тому. Ну ладно. На Троицу отпросился домой. Они меня отпустили и дали на дорогу хлеба. Шел я пешком по малым дорогам, чтобы скоротать путь. Прошел мимо Обуховской коммуны, зашел в село Липово. Там была мельница. Зашел отдохнуть. Начальник спросил: «Откуда ты, парень, и куда идешь?» Я все рассказал о себе. Начальник и говорит: «Иди к нам работать! Здесь хоть немного, но платят». Побыл я дома и снова пошел в Кукарку. Надо же было хозяевам-старикам сказать, что буду работать в другом месте. Пришел в Липово и стал работать. Работа была тяжелая: надо было таскать мешки с зерном наверх, вешать на весах, чтобы было ровно четыре пуда. А потом их в амбар тащить. На мельнице были выходные дни по воскресеньям. В первое воскресенье начальник дал большой каравай хлеба. Вот было радости! Такой каравай большущий принес домой. В следующие выходные давали немного муки. Была сила, и я работал со старанием. Но только боком вышло старание. Пришло время идти в армию, и меня не взяли. Ах ты, едрить твою! Ноги так надсадил, что солдата из меня не вышло.
Пошли с отцом плотничать по деревням. Где ремонт сделаем, кому баню поставим, кому дом. Потом подался в город Яранск и устроился плотником в промкомбинат. Там до войны и работал. Семью перевез, купили маленький дом. Обрабатывали огород, жена работала, дети подрастали. Все вроде ничего. Но тут началась война. Меня призвали на фронт, на ноги не больно поглядели. Попал я на Ленинградский фронт. Наша часть стояла около Медвежьей горы. Так называлась гора там, покрытая лесом.
Бои шли день и ночь. Самолеты сверху бомбили, били снаряды спереди и слева. Осколком меня ранило в ногу и в грудь. Меня оттащили в санчасть неподалеку. Положили с краю. А там раненых лежало человек 200. А может, больше. Кто стонет, кто плачет, а кто уж умер. Вскоре подошла крытая машина, стали грузить раненых. Меня тоже положили в машину. Шофер сказал, чтобы все лежали и терпели, дорога будет трудная, немцы бомбят дорогу. Только выехали на большак, появился самолет. Шофер то в сторону свернет, то остановится, то на скорости рванет. Кругом снаряды, а нас пронесло. Ну елки-палки! Доехали до какой-то санчасти на железной дороге, там какая-то станция. Погрузили нас в вагоны и повезли в Петрозаводск. Там в госпитале мне делали операции, вынимали осколки. Помню боль дикую, аж спирт не помогал. На ногу положили какую-то резиновую штуку, чтобы кость не шевелилась.
