Предполагаю, А.О. в своем расчете использует оптимальные нормы корма, рекомендованные специалистами, а реальные нормы потребления корма в крестьянском хозяйстве были ниже. «Небогатому крестьянину не следует покупать даже задешево такой лошади, которая избалована хорошим уходом, потому что она, перейдя сразу на худой уход и содержание, легко может сильно и вдруг ослабнуть до того, что станет негодною к работе. Ему следует выбрать лошадь, привыкшую уже к простому крестьянскому уходу, — читаем мы в одном руководстве. — В холодное время года, когда лошадь без работы, можно не давать ей зернового корма совсем, а держать ее днем на овсяной или пшеничной соломе, вечером давать помойный корм, а на ночь — ржаную солому или плохое сено или мешанину из того и другого»{292}. По мнению экспертов, лошадей можно кормить практически всем, кроме рыбы и мяса: зерновыми, картофелем, отрубями, сеном, соломой, кукурузой, конскими бобами, свекловичной патокой, пивной дробиной (гущей), бардой, мясной мукой, льняным семенем, корнеплодами (морковь, свекла и др.), земляной грушей (топинамбуром), диффузионными остатками (жом), жмыхами из всех масличных культур, а также помоями (остатками от пищи крестьян). В лесной зоне, на Севере (Архангельская, Олонецкая, Вологодская губ.) суррогатами сена являются сушеные листья (в виде тонких ветвей) и даже мелкий хворост (толщиной до 0,5 см). Крестьяне для лошадей заготавливают веники из березы, осины, вяза, липы, ивы, ольхи; кормят листьями орешника, клена, ясеня, рябины; используют также торфо-моховой корм{293}.
Что касается крупного рогатого и мелкого скота, то крестьяне давали ему зерно только при наличии его избытков. Как правило, в теплое время года («летом») он находился на подножном корме, в холодное («зимнее») — кормился соломой, мякиной, сеном{294}.
Необходимо иметь в виду: в моем расчете хлебного баланса в книге «Благосостояние», в отличие от расчетов в данной главе в табл. 17 и 18, фигурирует не фактический расход продуктов на питание людей и корм скоту, а средне-минимальные нормы питания и фуража, ибо цель моего расчета — определить, насколько достаточно удовлетворялись биологические потребности людей и скота. При таком подходе оказалось: произведенного зерна и картофеля (даже безо всяких поправок на занижение урожая) было достаточно, за исключением неурожайных лет. Если же брать оптимальные, т.е. завышенные нормы потребления, то следует делать поправку на занижение сбора хлебов официальной статистикой.
3. Пришел, увидел, насмешил
Новых высот сравнительно с первой критической статьей А.О. достиг в разделах, посвященных повинностям и стратификации крестьян. В своей первой статье он раздул одну незначительную опечатку (о величине натуральных повинностей в 1849 г.) в принципиальную ошибку, — но там хоть имелось маленькое основание — опечатка. На этот раз он поднимает еще больший трезвон на совершенно пустом месте, точнее на собственной ошибке, выдавая ее за мою. Как оказывается, моя опечатка ни при чем (зачем же было поднимать столько шума?!), и без опечатки мой расчет все равно неверен. Приведу центральное рассуждение целиком.
«Данная «опечатка» действительно никак не повлияла на “расчеты и выводы” Миронова. И это как раз странно. “Исходя из незначительности величины натуральных повинностей”, он свел казенные платежи крестьян в 1850-х годах только к подушной подати в размере 95 копеек. А куда делись еще 2,57 руб. (3,52–0,95)? Но если 3,52 руб. — это подушная подать и натуральные повинности, как это согласовать с тем, что, по утверждению самого же Миронова, подушная подать в 1841–1858 гг. была равна 95 коп., а натуральные повинности — 62 коп. («Благосостояние», с. 300, 302, 317), итого 1,57 рубля? Как тогда следует понимать следующие его слова: “По официальным данным, в 1849 г. в среднем по 44 губерниям Европейской России все денежные платежи (включая земские повинности) помещичьих крестьян в пользу государства достигали 1,47 руб. сер. на душу мужского населения, натуральные повинности без рекрутской (постойная, подводная и дорожная) в переводе на деньги — 62 коп. сер., рекрутская — примерно 1,43 сер. в год (таб. VI. 18). Все — денежные и натуральные — государственные повинности составляли 3,52 руб. сер. на душу мужского населения” («Благосостояние», с. 317). Подойдем к этому вопросу с другой стороны. Если 3,56 руб. — это оброчная подать, как понимать таблицу VI.16, в которой на 1841–1858 гг. указан размер оброчной подати от 2,15 до 2,86 руб. сер. («Благосостояние», с. 300), то есть на 0,71–1,41 руб. меньше? Как понимать таблицу VI.17, в которой черным по белому напечатано: “налог и оброк в серебряных копейках”, “с крестьян”, “1841–1850” — “356” («Благосостояние», с. 301)? Причем, как явствует из таблицы, в данном случае под налогом имеется в виду только подушная подать» (А.О., с. 138).
Какая ясность мысли! Так и вспоминается известная сценка Аркадия Райкина, где герой говорит: «Сила в словах твоих, Федя, есть. Но ты их расставить не можешь. Ты говоришь долго, но не понятно о чем». Я читал это рассуждение А.О. с книгой «Благосостояние» в руках раз десять, чтобы понять его мысль, но тщетно. Наконец, стал сопоставлять страницы из моей книги, на которые оппонент ссылается. И только тогда обнаружил: А.О. перепутал категории крестьян (точно так же, как перепутал категории рекрутов, когда писал о моих «ошибках» относительно их роста, см. выше). В одном случае у меня речь идет о государственных и удельных крестьянах (все их повинности составляли 7,08 руб. на ревизскую душу: 3,56 руб. оброчной подати, а также 3,52 руб. подушных и натуральных повинностей, включая рекрутскую){295}, а в другом случае — об оброчных помещичьих крестьянах (возложенные на них только государственные повинности: подушная подать и натуральные повинности, включая рекрутскую — равнялись 3,52 руб. на ревизскую душу). А.О. же решил, что во всех случаях речь идет о помещичьих крестьянах.
Иногда менее, иногда более путаны, но всегда несостоятельны другие замечания А.О. об изменении налогового бремени (А.О., с. 139–141). Но не буду утомлять читателя. Отмечу лишь еще одно — неотразимое, по мнению оппонента.
По мнению А.О., я сознательно преувеличил доходы крестьян в дореформенное время. «Данные о доходах от земледелия он (Миронов. — Б.М.) заимствовал из статьи И.Д. Ковальченко и Л.В. Милова вместе с допущенной ими ошибкой, в результате которой в состав крестьянского хлеба попал хлеб помещичий (Вопросы истории, 2010, № 10, с. 130). Это обстоятельство Ковальченко и Милов сами признали в 1967 году. Когда Миронов впервые взял на вооружение их данные, Нефедов обратил его внимание на допущенную ошибку. Тогда ее можно было бы считать случайной, повторение же ее в рассматриваемой книге имеет сознательный характер (выделено мной. — Б.М.). Может быть, речь идет о мелочи? Нет, согласно приводимым Мироновым данным, накануне отмены крепостного права в ЦПР и ЦЧР у помещиков было около 45% всех посевов («Благосостояние», с. 312)». (А.О., с. 139).
Здесь горе-критик особенно сильно насмешил.
Мною, как и И.Д. Ковальченко и Л.В. Миловым, оценивался доход лишь оброчных крестьян, а не всех помещичьих крестьян в четырех губерниях. В этом случае следовало действительно весь сбор хлеба отнести на счет крестьян, так как в оброчных имениях и в XVIII — первой половине XIX в. практически вся пахотная земля была отдана помещиками в пользование крестьянам{296}. Доля помещичьих посевов составляла 38% всех посевов применительно ко всей — оброчной и барщинной помещичьей деревне{297}. Этот факт настолько хорошо известен профессиональным историкам, что мне казалось, нет нужды об этом упоминать. Но, видно, я заблуждался, если даже доктор исторических наук, защитивший в свое время диссертацию по аграрной истории пореформенной России, этого не знает. Однако если в научной монографии объяснять, что дважды два — четыре, а Волга впадает в Каспийское море, то каждая книга будет превращаться в скучную и мало кому интересную энциклопедию.
Но даже если бы речь шла о всем крестьянстве, то и в этом случае доля помещичьего хлеба в общем сборе хлебов в губернии составляла бы не 45%, как утверждает А.О., а лишь 22% [(100–42) х 38/100]. В губерниях, о которых идет речь, проживало много государственных и удельных крестьян, вносивших в губернские сборы зерновых и картофеля существенный вклад, равный примерно их доле в крестьянском населении — 42%.{298} Это подтверждается следующим расчетом. В 1861–1870 гг. в 50 губерниях Европейской России на долю частных землевладельцев, состоявших преимущественно, но не только, из дворян-помещиков, приходилось лишь 24% общих сборов{299}. Поскольку до отмены крепостного права посевы помещиков были меньше, чем после нее (на величину, примерно равную отрезке земли у помещичьих крестьян, около 18%)[33], и, кроме того, существовало частное землевладение купцов, мещан, крестьян и других категорий населения, доля помещиков в сборе хлебов в 1850-е гг. вряд ли превышала 22%. Следовательно, и завышение доходов от земледелия у всех помещичьих крестьян по официальным данным о сборе хлебов в целом не могло превосходить 22%. Но ведь и сбор хлебов официальной статистикой занижался примерно на 20–30% (см. табл. 3). Таким образом, на самом деле мы не преувеличиваем, а скорее немного занижаем доход помещичьих крестьян от земледелия.
