14 марта 1718 года была назначена казнь Марьи Гамильтон — «девки Марьи Гаментовой». В свой последний выход бывшая фрейлина оделась в нарядное белое шелковое платье с черными лентами. Она надеялась вызвать у царя сочувствие, молила о прощении. Видя, что она изнемогает, Петр подошел к осужденной, обнял, поцеловал в лоб; затем что-то шепнул палачу. Многие подумали, что он отменил казнь. Но сверкнул топор, и голова фрейлины покатилась по помосту. Царь поднял голову, поцеловал в губы, затем стал объяснять присутствующим строение этой части человеческого тела. Потом бросил голову на землю и уехал вершить другие государственные дела.
Потомки полагают, что жестокость наказания свидетельствует о том, что отцом ребенка был сам Петр. Другие восхваляют его справедливость, поскольку он вступился за «ребенка вообще»…
«Гарем», который вынуждена содержать его родная сестра; «гинекей», организованный для него снисходительной супругой — этим отнюдь не ограничивались аппетиты монарха. Любимым занятием его было пользоваться женами своих приближенных как публичными женщинами.
Когда Артамон Матвеев на глазах царской семьи был убит на красном крыльце кремлевских теремов, сброшен к ногам взбунтовавшихся стрельцов и изрублен в куски, его единственный сын и наследник Андрей чудом уцелел. Но все вотчины Матвеева были немедленно отписаны в казну, и лишь через год подростка Андрея восстановили в правах на фамильное достояние.
Петр безоговорочно доверял Андрею Матвееву. Сначала он направил его воеводой в Двинский край, затем чрезвычайным и полномочным послом в Голландские штаты. На протяжении почти всего царствования Петра Матвеев — постоянный посол и дипломатический агент при большинстве европейских дворов — Франции, Англии, Австрии, Швеции, Польши. Не все его миссии успешны, но царь не ставил неудачи в вину верному соратнику. Супруга Матвеева славилась в Европе красотой и воспитанностью, в числе ее воздыхателей назывались принцы и короли, дипломаты и военачальники.
Андрей Матвеев отличался редкой образованностью. Он переводил исторические сочинения с латинского языка, затем занялся оригинальными историческими изысканиями.
Однако в последний год жизни Петра он был переведен в Москву на должность руководителя московской сенатской конторы. Любая служба в Москве в то время означала удаление от столицы, утрату царских милостей. Петр явно охладел к давнему соратнику, какая-то кошка пробежала между ними.
По мнению современников, «кошка» звалась графиней Марией Андреевной Матвеевой и была дочерью дипломата. Она была очень хороша собой, прекрасно говорила по-французски и пленяла какой-то особой живостью. Ее кокетство задевало царя, который пригрозил выдать вертушку за такого мужчину, который держал бы жену в ежовых рукавицах и не позволял иметь любовников. Таким мужчиной оказался царский денщик Александр Румянцев. Однако сам царь пользовался ею как женой. Брак девятнадцатилетней дочери с безродным денщиком не мог порадовать гордого графа Матвеева, а положение отца царской «метресски» до глубины души оскорбляло вельможу. Его нисколько не утешало, что дочь занимала первое место среди любовниц Петра. Царь до конца жизни испытывал к Марии слабость и даже ревновал ее, что случалось с ним нечасто. Родившегося в 1725 году сына Марии — будущего известного полководца П. А. Румянцева-Задунайского, который появился на свет в то время, когда Румянцев уже около года находился в Константинополе, при дворе однозначно считали сыном Петра.
То, что устраивало других придворных, беззастенчиво торговавших женщинами своих семей для приобретения милости императора, вызывало гнев графа-отца. Он предпочел уйти с государственной службы, нежели терпеть позор.
Пожалованная в статс-дамы Мария Андреевна Румянцева до конца своих долгих дней жила при дворе и пользовалась неизменным уважением всех правителей за умение вести занимательную беседу и несравненный такт.
Еще одним увлечением Петра называли Авдотью Чернышеву, дочь Ивана Ивановича Ржевского и Дарьи Гавриловны Соковниной. Мать ее получила известность как первая князь-игуменья «Всешутейского собора». Распутная алкоголичка, она и дочь вовлекла в свои нечестивые развлечения. Пятнадцатилетней девочкой Авдотья была брошена на ложе царя, а уже через год он выдал ее за искавшего повышения по службе бывшего своего денщика Григория Чернышева. Это вовсе не означало, что царь прервал с ней связь. Авдотья родила семерых детей и утверждала, что их отец — Петр. Однако, принимая во внимание ее образ жизни, отцовские права Петра, скорее всего, следует считать сомнительными.
Настасья Петровна Голицына, урожденная княжна Прозоровская, несмотря на уже ушедшую молодость, привлекала Петра тем, что много пила, умела к месту пошутить и была крайне невоздержанна на язык. «Она часто ела за столом вместе с царем, и он бросал ей в голову остатки из своей тарелки». Их «высоким отношениям» не вредило то, что для царя она была «дурой или сумасшедшей».
Петр любил использовать своих женщин универсально. Так, Дарья Ржевская была им приставлена к принцессе Шарлотте в качестве соглядатая, и хотя та умоляла свекра избавить ее от неприятной, вечно пьяной разносчицы сплетен, Петр не желал ее слышать.
Принято считать, что потрясение, перенесенное Петром в августе 1689 года, привело к возникновению тех жестоких судорог, которые на протяжении всей жизни безобразили лицо царя. Однако современники вспоминали, что и раньше в минуты волнения личико ребенка некрасиво кривилось и передергивалось. С раннего детства он не мог хоть на несколько минут зафиксировать внимание, остановиться, задуматься; совершенно не умел сидеть спокойно.
Должно быть, августовский испуг усугубил ранее легкое нездоровье.
Историки затрудняются указать точно, с какого времени царь стал страдать «беспокойными движениями», которые начинались с сокращения шейных мышц с левой стороны, после чего спазм охватывал всю левую половину лица, а глаза закатывались так, что виднелись одни белки. В легких случаях дело ограничивалось небольшим тиком, в тяжелых — переставала служить и непроизвольно дергалась левая рука. Датский посол не раз бывал очевидцем того, как выглядел приступ: у царя появлялись страшные гримасы, он вертел головой, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дрыгал взад и вперед ногами. Такие приступы случались с ним часто, преимущественно когда, получал дурные вести, когда был чем-нибудь недоволен, при возбуждении, волнении или гневе. Учитывая, что царь постоянно находился в неспокойном состоянии, можно вообразить, как тяжело приходилось ему самому и как неудобен он был для окружающих. Приступ заканчивался, лишь когда Петр терял сознание.
Юст Юль предположил, что эти ужасные на вид движения — топанье, дрыганье и кивание — вызывается известным припадком сродни апоплексическому удару.
А. Толстой в своем панегирически-нравоучительном романе констатирует, что у его героя «падучая». Следовательно, эта точка зрения в России никогда не оспаривалась. Более того, страдающие падучей считались необыкновенными, богоизбранными людьми. А еще было удобно валить все ошибки, несуразности и даже зверства Петра на загадочное недомогание, которое было присуще не последним людям: Александру Македонскому, Цезарю…
Американский историк Р. Мэсси полагает, что царь страдал малыми эпилептическими припадками — сравнительно легким, хотя и неприятным нервно-психическим расстройством.
Поскольку неизвестно, были ли такие припадки врожденными, начались ли с раннего детства или появились позже, возникает широкий простор для предположений:
— судороги — результат испуга, перенесенного в 1682 году, когда А. Матвеева и других близких Петру людей по наущению сводной сестры Софьи буквально вырвали у царевича из рук и растерзали стрельцы. Но наблюдатели отмечали повышенный интерес и даже удовольствие, с которым маленький Петр наблюдал за зверской расправой;
— судороги — последствия неудавшегося отравления Петра Софьей. Правда, это предположение из области фантазий. Ни Наталья Кирилловна, ни сам Петр никогда не выдвигали конкретных обвинений против Софьи в попытке дать ему яд;
— судороги возникли в страшную ночь 1689 года, когда, разбуженный посреди ночи, Петр вынужден был бегством спасать свою жизнь от подосланных Софьей убийц.
Вобщем, куда ни кинь, везде виновата Софья. Слишком неискусные и прямолинейные, эти даже не обвинения, а сплетни и наговоры приводят к мысли, что на самом деле все было вовсе иначе.
«В ноябре 1693 — январе 1694 года у Петра на протяжении нескольких месяцев держался сильный жар — тогда даже многие опасались за его жизнь. Такое заболевание, скажем энцефалит, способно вызвать образование на мозге локального рубца, впоследствии раздражение поврежденного участка под действием особых психологических возбудителей дает толчок припадкам такого свойства, какими страдал Петр. Болезнь глубоко повлияла на личность Петра, ею в значительной степени объясняется его необычайная скованность в присутствии незнакомых людей, не осведомленных о его конвульсиях и потому не подготовленных к этому зрелищу».
