времени, когда Иерусалим, разрушенный вавилонянами, лежал в развалинах, когда прекратились всякие, даже пассивные сношения Иудеи с внешним миром, и она более чем когда-либо представляла собою чисто земледельческую, ведшую замкнутое самодовлеющее существование, страну, то молчание греческих писателей относительно палестинских евреев и их, по-видимому, полное неведение относительно этих последних становится не только понятным, но и неизбежным.
Время наивысшего расцвета эллинской культуры, время основания афинской морской державы и самый блестящий период в развитии греческой торговли приходится на пятый век, то есть именно на ту эпоху иудейской истории, когда палестинские иудеи переживали состояние наибольшего унижения и бедности, а начавшаяся уже в то время иудейская диаспора не успела еще распространиться на запад, ограничившись восточными областями персидского царства и пограничными местностями Египта. Блестящий период греческой торговли продолжался, однако, недолго. Пелопоннесская война, приведшая к крушению афинского морского могущества, показала, насколько, в сущности, непрочно было это могущество и насколько оказывалось оно лишенным всякой внутренней опоры.
Конец пятого века и представляет собою именно начальный момент того поворота в истории греческих городов, о котором говорилось выше и который в конце концов в не меньшей степени способствовал последующему сближению греков и иудеев в эллинистическую эпоху, нежели иудейская диаспора, начало которой относится приблизительно к тому же времени. Четвертый век является временем быстро прогрессирующего упадка не только греческой торговли, но и греческой городской жизни вообще. Упадок этот зависел не столько от внешних, сколько от внутренних причин, коренившихся в самих условиях общественно-экономического развития греческих городов, причин, на которых здесь останавливаться не место и которых мы поэтому касаться не будем, но которые в конце концов имели своим результатом полную остановку экономического развития и экономической жизни в передовых греческих городах и прежде всего в Афинах. Если иудейский народ переживал в это время эволюцию, превращавшую его из замкнутого земледельческого народа в нацию по преимуществу торговую и городскую, то Греция стояла как раз накануне обратной эволюции, накануне полного падения своей внешней торговли и возвращения к скромному земледельческому труду.
Упадок Греции имел своим последствием прежде всего усиление за счет соседней Македонии и образование в лице сильного македонского государства новой завоевательной державы, объектом завоевательных планов и намерений которой, естественно, должны были служить не бедные и малоизвестные, а потому и малопривлекательные области Запада, но богатые страны Востока, принадлежавшие в то время к владениям персидской монархии. А так как эта последняя в стремлении расширить свои границы в западном направлении приходила в постоянные столкновения с греками и потому почти с момента своего возникновения являлась исконным наследственным врагом Греции, то македонские правители легко могли представить свои завоевательные планы в виде общенационального, общегреческого предприятия, встречая при этом сочувствие если и не во всей массе греческого населения, то, во всяком случае, в значительной его части. По крайней мере, македонская партия имелась почти во всех греческих городах, причем влияние ее с течением времени росло, тогда как влияние противных партий, отстаивавших интересы отдельных греческих городов, в частности влияние Демосфена в Афинах, прогрессивно падало.
И недаром именно из среды греков вышел наиболее яркий защитник политических планов Македонии и наиболее горячий сторонник общенационального похода против Азии под гегемонией македонских правителей. Мы говорим об Исократе. Ближайшей политической задачей своего времени этот последний считал прекращение внутренних греческих усобиц, водворение мира в Элладе и объединение всех греческих сил для похода против персидского царя.
Но не только, даже не столько мотивы национальной вражды руководили греческими политическими кругами, сочувственно относившимися к мысли о персидском походе, сколько прежде всего мотивы общественно-экономического характера, вытекавшие из общих условий и из того состояния, в каком находились в то время греческие города, и, главным образом, из переживавшегося ими в ту эпоху общего упадка и кризиса. То, что для Исократа было лишь вопросом политической идеологии, то, что ему представлялось национальным делом и вопросом национальной чести и славы, для многих и очень многих было вопросом практической необходимости и материального существования. Тяга в Азию должна была становиться с течением времени тем сильнее и тем настойчивее среди греков, чем в больший упадок приходила торговая и промышленная жизнь Греции, чем очевиднее для всех делался упадок ее экономического благосостояния, чем менее предприимчивые и энергичные элементы населения могли находить занятие и приложение своим силам на родине.
Уже начиная с первых десятилетий четвертого столетия мы все в большем и большем числе встречаем греков не только в качестве простых наемников в персидском войске, но и в качестве наемных предводителей и даже при дворе персидского царя, их прежнего исконного врага, и это последнее обстоятельство лучше всего показывает, что подготовление похода против Персии было не столько результатом национального движения, сколько вызывалось прежде всего теми выгодами и преимуществами, какие представлял в глазах греков богатый Восток, в особенности по сравнению с все более и более приходившей в упадок Грецией, и которые тем притягательнее должны были действовать на ее население. Недаром даже у Исократа, проповедовавшего поход против Персии в качестве общенационального дела Греции, мы под этим идеологическим покровом находим скрывающиеся под ним мотивы более практического свойства, совершенно, в сущности, тождественные с теми, какие заставляли отдельных греков все в возраставшем числе поступать на службу к персидскому царю. Признавая завоевание персидской монархии в случае объединения сил греков делом нетрудным и вполне возможным, Исократ в то же время допускает и обратную возможность или, в случае невыполнимости этого плана, готов довольствоваться отнятием у персидского царя хотя бы малоазийского полуострова, где путем основания ряда новых греческих колоний могли бы найти себе второе отечество все те накопившиеся в греческих областях общественные элементы, которых нужда и бедность заставляли идти в наемники. Таким образом, с завоеванием Азии все эти люди не только нашли бы для себя подходящее занятие, но и превратились бы в полезных членов общества вместо того, чтобы, как в настоящее время, являться истинным бичом и наказанием для Эллады.
Так постепенно складывались и назревали условия, подготовлявшие почву для последующих азиатских походов Александра Македонского. С одной стороны, мы видим все усиливающуюся среди греков тягу на восток, в Азию, с другой же стороны, в растущей македонской державе создавалось и орудие для осуществления завоевательных планов, зарождавшихся в головах греческих политиков. Делу подготовки азиатских походов одинаково посвятили свою жизнь и глава могущественной македонской державы и скромной афинский профессор риторики, один как полководец и политик, другой как оратор и публицист. Правда, «роль, которую играл Исократ рядом с могущественным царем, — говорит Белох, — была с внешней
