К слову, на придворных балах никогда не танцевали модных новинок — только классику. Там надолго задержался традиционный для XVIII века менуэт (уже с 1790-х годов его нигде, кроме двора, не танцевали). Позднее обязательны для исполнения были полонез, кадриль, контрданс, мазурка, котильон. Вальс стали танцевать только с 1830 года, после смерти императрицы Марии Федоровны, которая долго ему противилась, находя «неприличным».
И все же придворные празднества дети видели нечасто. В большинстве случаев к ним в детские доносилась лишь праздничная музыка — ну, разве что удавалось что-то рассмотреть с лестницы или подоконника.
Протокол и этикет были тяжелой работой, поэтому дети пользовались всякой возможностью выйти за их строгие рамки, пошутить и посмеяться. Ольга
Николаевна вспоминала, как однажды гувернантка А. А. Окулова (незадолго до того только назначенная) решила привести к ней и ее сестре Александре (по домашнему прозвищу Адини) в гости своих племянниц. Те заранее трепетали и представляли себе визит к великим княжнам (!) чем-то очень торжественным. Проказницы-царевны решили их разыграть. «Адини и я сложили целую гору подушек. Задрапированные пестрыми платками и лентами из Торжка, обмотанными вокруг голов, мы сели поверх подушек, вооружившись киями от бильярда вместо табачных трубок. Дверь отворилась — полнейший конфуз! Затем взрывы хохота, киданье подушками — так произошло знакомство. Но Анна Алексеевна (Окулова) была очень долго огорчена таким недостойным представлением».
Большим озорником был в подростковом возрасте великий князь Константин Николаевич. В 1837 году во время посещения Оружейной палаты в Москве он совсем расшалился и, не забывая задавать умные вопросы и делать дельные замечания (к слову, он уже в десять лет неплохо знал историю Россию), одновременно примерил огромные сапоги Петра Великого, потом уселся на резной трон Ивана Грозного и совсем уже было приладился нахлобучить себе на голову шапку Мономаха, но воспитатель Ф. П. Литке этому решительно воспротивился.
Настоящая светская жизнь — вечера, неформальные балы, любительские спектакли, живые картины, массовые прогулки в санях на Елагин остров и т. п. — начиналась для царских и великокняжеских дочерей только
после наступления совершеннолетия, в пятнадцать-шестнадцать лет. Они могли выезжать в основном к родственникам и в немногие «дружественные» дома — главным образом придворных. В «городские дома» члены императорской семьи ездили редко.
Если для обычной дворянской девушки светская жизнь становилась преддверием замужества: на балах и в театрах ее могли видеть потенциальные женихи, с ними завязывались знакомства и рано или поздно следовало сватовство (для того, собственно, дочерей и «вывозили»), то для великой княжны всевозможные светские увеселения были всего лишь возможностью немного разнообразить жизнь, выйти за пределы того замкнутого круга, в котором она поневоле оказывалась и куда не проникали ни новые идеи, ни свежие впечатления. Важно было также выработать привычку к светскому общению — преодолеть застенчивость и закрытость самих девушек, расшевелить их. Ведь им самим со временем предстояло играть заметную роль в свете. Ольга Николаевна вспоминала: «В фейерверке игривых слов, галантных шуток и ничего не значащей болтовни, как это принято молодежью в обществе, я чувствовала себя вначале потерянной».
Светские выезды увеличивали число знакомств великих княжон. Часто в это время у них появлялись новые задушевные подруги и первые сердечные увлечения. И вот тут требовалась вся бдительность гувернанток, чтобы не позволить легкой заинтересованности превратиться в серьезное чувство. Ведь все знали, что обычные светские кавалеры не для великих княжон — их браки
устраивались только на международном уровне. Та же Ольга Николаевна вспоминала: «Я поймала на себе взгляд… (который) заглянул в мою душу. Я не могу передать того, что я пережила тогда: сначала испуг, потом удовлетворение и, наконец, радость и веселье. По дороге домой я была очень разговорчива и необычайно откровенна и рассказала (гувернантке) Анне Алексеевне обо всех моих впечатлениях. Она стала моей поверенной и ни одного чувства я не скрыла от нее… Она спросила меня: „Нравится он вам?“ — „Я не знаю, — ответила я, — но я нравлюсь ему“. — „Что же это значит?“ — „Мне это доставляет удовольствие“. — „Знаете ли вы, что это ведет к кокетству и что это значит?“ — „Нет“. — „Из кокетства развивается интерес, из последнего внимание и чувство, с чувством же вся будущность может пошатнуться. Вы прекрасно знаете, что замужество с неравным для вас невозможно. Если же вам подобное „доставляет удовольствие“, то это опасное удовольствие, которое не может хорошо кончиться. О вас начнут сплетничать, репутация молодой девушки в вашем положении очень чувствительна; не преминут задеть насмешкой и того, кто стоит над вами. Помните это всегда!“»
Женихи и невесты для членов русской императорской фамилии подбирались во время заграничных визитов или ответных посещений России зарубежными кандидатами из числа определенных владетельных фамилий Европы, главным образом немецких и скандинавских, протестантских по вероисповеданию, а также немногих православных (Греция, Черногория). Юноши, в особенности наследники, могли приискать себе невесту во время образовательного европейского вояжа, причем могло случиться и так, что их внимание привлекали совсем юные девушки, о которых в России еще не сложилось целостного мнения. Так произошло с Александром Николаевичем, выбор которого пал на пятнадцатилетнюю принцессу Гессен-Дармштадтскую — его русская родня о ней еще толком ничего не знала. Тут же стали собирать сведения. Императрица-мать списалась с родственниками и вскоре получила обнадеживающие сведения: девица, несмотря на молодость, была «очень серьезна по натуре, очень проста в своих привычках, добра и религиозна».
Иногда во время таких ознакомительных поездок братья решали судьбы сестер. Тот же Александр Николаевич, присмотревшись к одному из австрийских эрцгерцогов, отрекомендовал его родителям как наиболее подходящего жениха для сестры Ольги.
Узнав об этом, Ольга тут же стала мысленно считать себя невестой и настраиваться на будущее чувство к нареченному жениху. В результате, когда эрцгерцог приехал в Россию, по ее словам, «…сердце заговорило для него».
Установка на обязательное замужество, причем с тем, кого «пошлет Бог», настраивала великих княжон на самое серьезное отношение к браку. В разговорах девушек «чаще всего речь шла о наших будущих детях, которых мы уже страстно любили и верили, что внушим им уважение ко всему прекрасному и прежде всего к предкам и их делам и привьем им любовь и преданность семье, — вспоминала Ольга Николаевна. — Наши будущие мужья не занимали нас совершенно, было достаточно, что они представлялись нам безупречными и исполненными благородства».
Проникнутые сознанием долга девушки старались не позволять себе неподобающие чувства. С юношами положение было сложнее. Менее ограниченные в своем поведении, они довольно часто переживали до брака и по одному, и по нескольку сердечных увлечений, порой настолько серьезных, что молодые великие князья готовы были даже на отречение от своих династических прав ради любви. Такой пылкий роман пережили и сыновья Николая I — Александр и Михаил, и сын Александра II — будущий Александр III. Каждый раз, когда возникала подобная проблема, молодой человек имел объяснение с отцом, и чувство долга одерживало верх.
Тем не менее история рода Романовых на протяжении XIX века знала несколько случаев неравных браков: великий князь Константин Павлович пошел на отречение от прав на престол ради любви к польской аристократке Жанетте Грудзинской; старшая дочь Николая I Мария Николаевна после кончины своего первого (правильного) супруга позволила себе тайный морганатический брак с неровней — графом Строгановым. Брат Николая II Михаил Александрович женился не просто на неровне, но и на женщине дважды разведенной — Наталье Вульферт. Такие случаи с течением времени делались все более частыми, что свидетельствовало, несомненно, о проникновении в императорское семейство новых идей и представлений. И можно предположить, что если бы история дала Романовым более долгий век, принцип брака по любви возобладал бы и в этой династии, как он одержал верх в других европейских владетельных домах.
Следует прибавить, что брачный возраст на протяжении XIX века неуклонно увеличивался, и если в XVIII веке каждый великий князь встречал свое двадцатилетие уже связанным брачными узами, то в XIX столетии к венцу выходили в основном уже взрослые люди — случалось, браки заключались и в двадцать пять, и в двадцать семь лет. Но одно правило соблюдалось неукоснительно: наследник престола к моменту принятия короны обязательно должен был быть женат. Следование этому правилу привело, как известно, к тому, что наследник Александра III — Николай Александрович — вынужден был жениться почти сразу после кончины отца, когда его тело еще не предали земле а вся страна находилась в трауре — нехорошее предзнаменование для будущего царствования.
