Другие москвичи также пришли к выводу, что пора готовиться к эвакуации. Майя Берзина, которой был в то время тридцать один год, тоже решила бежать. «Тут и гадать было нечего – с отъездом правительства все сразу стало понятно, – рассказывает она. – Все указывало на то, что скоро Москву со всех сторон окружат вражеские войска. Мой муж был евреем, я сама – наполовину еврейка, это означало, что мы будем обречены. Муж побежал на вокзал, но там ему сказали, что поездов не будет… Посоветовали уходить пешком. Нашему сыну тогда исполнилось только три года, нести его на руках было уже тяжело, но он был слишком мал, чтобы идти самому. Мы не знали, что делать. Потом вспомнили, что южный московский порт вроде как по-прежнему работает, муж бросился туда, и оказалось, что можно еще успеть на какие-то суда. В тот день всех охватила паника, но именно тогда жители Москвы осмелели и проявили решительность – мы давно уже позабыли, что такое инициатива. Все привыкли к приказам и директивам. Выяснилось, что начальник порта начал распродавать билеты на судно, которое должно было отправиться на консервацию, и чудесным образом, мы успели их приобрести».
Майя Берзина не сомневалась тогда, в октябре 1941 года, что немцы непременно возьмут Москву: «Ходили слухи, что кое-кто из местных уже нарисовал для немцев приветственные плакаты. Была паника. Кондукторша сказала, что уже видела немцев в каком-то другом трамвае – уж не знаю, можно ли верить ее словам, или это – досужие домыслы… Директора магазинов распахнули двери, приглашая людей брать все, что захочется, чтобы немцам ничего не досталось».
В этом переполохе даже сам Сталин решил бежать из столицы. Согласно недавно рассекреченному постановлению № 34 Государственного Комитета Обороны от 15 октября 1941 года, вождь Советского государства совершенно искренне верил в то, что ситуация приняла серьезный оборот. Государственный Комитет Обороны постановил «эвакуировать Президиум Верховного Совета и партийных деятелей высшего звена… Товарищ Сталин покинет город завтра или позднее, в зависимости от ситуации… В случае, если вражеские войска войдут в Москву, НКВД – под руководством товарища Берии и товарища Щербакова – приказано взорвать промышленные здания с прилегающими постройками, склады и учреждения, не подлежащие эвакуации, а также все электрооборудование метрополитена».
Возможно, именно этот момент стал ключевым в ходе всей войны. Ведь если бы Сталин тогда приехал к поезду и бежал из Москвы, советское сопротивление могло бы значительно ослабнуть. Многие считали, что даже без Сталина резкое похолодание и сложности, с которыми немцам пришлось бы столкнуться в ходе боевых действий на территории такого большого города, и так отбросили бы вражеские силы назад. Однако такое развитие событий не осталось бы незамеченным для простых москвичей, боевой дух которых был бы решительно подорван. В пропагандистской риторике Сталин олицетворял весь Советский Союз. Прояви он малодушие, остальные последовали бы его примеру. И действительно: раз уж сам Сталин сбежал, отчего москвичи должны были оставаться в городе на верную смерть?
В конце концов, несмотря на возможный отъезд вождя, немцев наверняка бы окружили советские войска, отрезав их от приближающегося подкрепления – во всяком случае, именно так все произошло бы, если бы группа армий «Центр» перешла в наступление на советскую столицу в августе, пока еще существовала угроза фланговых ударов. Но теперь, в октябре, когда опасность таких ударов миновала, Москву ждала судьба Киева и Минска – городов, которые надежно удерживались немцами. Очевидные для всех страхи Сталина и его неспособность предотвратить растущую панику в городе значительно подорвали его авторитет. Если бы советское руководство не сумело удержать Москву – сердце советских транспортных сетей и сетей связи, – то на каких условиях они могли бы приступить к возможным мирным переговорам с неприятелем.
В конечном итоге Сталин принял решение остаться в Москве, но его одолевали сомнения. 15 октября, по словам члена политбюро Анастаса Микояна, Сталин объявил своим приближенным о намерении уехать из столицы следующим утром. Но уже к ночи 19 числа того же месяца Сталин переменил свое решение. В. П. Пронин, председатель исполкома Моссовета, также присутствовал на этом решающем заседании. Вот что пишет человек, которому довелось стать очевидцем того, как Сталин принимал важные решения: «Когда собрались в комнате, откуда предстояло идти в кабинет Сталина, Берия принялся уговаривать всех оставить Москву. Он был за то, чтобы сдать город и занять рубеж обороны на Волге. Маленков поддакивал ему. Молотов бурчал возражения, остальные молчали. Причем я особенно запомнил слова Берии: “Ну, с чем мы будем защищать Москву? У нас же ничего нет. Нас раздавят и перестреляют как куропаток”. Потом вышли через главный выход, пошли к Никольским воротам в кабинет Сталина. Вошли… Сталин ходил по кабинету со своей трубкой. Когда расселись, спросил: Будем ли защищать Москву? Все угрюмо молчали. Он выждал некоторое время и повторил вопрос. Опять все молчат. “Ну что же, если молчите, будем персонально спрашивать”. Первым обратился к сидевшему рядом Молотову. Молотов ответил: “Будем”. Так ко всем обратился персонально. Все, в том числе и Берия, заявили: “Будем защищать”37.
Так, Сталин решил остаться в столице, на защиту которой, по его мнению, правительство должно было бросить все силы. Чтобы успокоить народ, 20 октября он объявил в городе «осадное положение». С полуночи до пяти утра установили комендантский час, а поддержание порядка полностью возложили на плечи НКВД.
Владимир Огрызко командовал тогда одним из отрядов НКВД, которые пытались восстановить порядок в Москве. «Диверсионные отряды и шпионы, прорвавшиеся через линию обороны, сеяли панику среди населения, – вспоминает он. – Стоял грабеж среди бела дня – от страха все потеряли голову… В особенности малообразованный пролетариат. Отбросы общества показали свое истинное лицо».
Многие служащие органов НКВД восприняли приказ Сталина, как то, что их наделили абсолютной властью. «Это вам не мирное время, – рассказывает он. – Тут нельзя ждать, кричать: “Стой, стрелять буду!”, предупредительные выстрелы в воздух тоже мало чем помогут. Разумеется, стрелять надо сразу, без раздумий. Мы получили четкое распоряжение. Любого, кто пытался оказывать сопротивление или отказывался выполнять наши приказы, мы расстреливали на месте, особенно если они при этом еще пытались сбежать или спорить с нами. И это считалось проявлением героизма – ведь ты стреляешь во врага».
Улицы были запружены москвичами, пытавшимися покинуть город. К ним бескомпромиссный Огрызко относился с презрением. «Они драпали, – говорит он, – драпали, как крысы. Мародеры, скоты, думали спасти свою шкуру». Он переворачивал их легковые автомобили в канаву у дороги: «А если водитель погибал, что ж – туда ему и дорога».
Однако решение Сталина остаться в Москве и объявление в городе жестокого осадного положения действительно способствовали восстановлению общественного порядка. «Эти суровые, но отличные меры, – вспоминает Владимир Огрызко, – отражали саму суть этой ужасной войны. Нельзя сказать, что тем самым мы нарушали права человека – наши действия не были ни безумными, ни бесчеловечными. Мы чувствовали, что это абсолютно правильно – казнить тех, кто не осознавал истинного положения вещей перед лицом страшной опасности, нависшей над всей страной… Если бы мы не установили в городе суровый порядок, людей полностью бы охватила паника. Да все что угодно могло случиться! В буквальном смысле слова. Совет обороны во главе со Сталиным принял тогда единственно верное, мудрое решение».
С началом зимы стоявшие на подступах к городу немцы стали готовиться к решающему наступлению. Они уже прошли огромный путь, захватили в плен больше вражеских бойцов, чем какая бы то ни было другая армия за всю историю человечества. Вот только, в соответствии с первоначальным планом, они уже должны были выиграть войну…
Эта война унесла невиданное прежде количество жизней гражданского населения. Во время немецкой оккупации погибло около тринадцати миллионов советских жителей, что почти в два раза больше, чем все население Шотландии1. В этой главе на фоне описания обороны Москвы и ужасов оккупации нацистами советских территорий в 1942–1943 годах мы попытаемся ответить на самый важный вопрос этой эпохи: почему эта война обернулась катастрофой для всего человечества?
В первую очередь, свою роль сыграло отношение лидеров враждующих сторон к гражданам своих государств: и Гитлера, и Сталина мало волновало количество жертв среди населения. В их отношении к войне не было ничего человечного. Стоило одному из них принять жесткие меры – и второй бы ответил еще более бесчеловечными действиями. Битва за советскую столицу стала апогеем жестокости и осознанного принесения в жертву человеческих жизней.
