По ее возвращении из Венеции герцогский двор переехал на лето в Павию. В августе туда же прибыл герцог Феррарский Эрколе д'Эсте, привезя с собой некоторых из своих актеров, которые играли «Каптиви» и другие комедии. Как обычно, у маркизы Мантуанской Изабеллы д'Эсте был свой информатор, который сообщал ей обо всем, что здесь происходило. На этот раз им был племянник Никколо да Корреджио. Каждый вечер, писал он, проводится за игрой в карты. Беатриче очень нравилась эта игра, и, как мы узнаем из писем, ей удавалось выигрывать приличные суммы, такие же, как некогда во время ее плавания в Венецию вниз по течению По. Герцогиня Милана не принимала участия в этих забавах, за исключением комедийных представлений. Герцог Бари более чем когда-либо был нежен со своей женой, постоянно целуя и лаская ее. Все ожидали начала охот — герцогиня Милана досаждала Людовико рассказами о том, насколько охота на кабана в Неаполе лучше, чем в Милане, — когда в октябре пришло известие о смерти Элеоноры, герцогини Феррары.
Горе Беатриче было неистовым и демонстративным, что считалось тогда более естественным, нежели какое-либо искреннее переживание. Изабелла, ожидавшая тогда своего первого ребенка, проявила большее самообладание и вскоре спрашивала в письме свою миланскую знакомую о траурном наряде своей сестры. Ее корреспондент смогла сообщить только, что, по слухам, Беатриче не выходит из своих покоев.
Но в ноябре должна была состояться свадьба сестры герцога Миланского Бьянки Марии Сфорца, и это событие приободрило Беатриче, которая к тому времени переехала в Виджевано. Она написала письмо Изабелле, спрашивая ее, приходилось ли им когда-либо вместе использовать предложенную мессиром Никколо да Корреджио эмблему из колец, «ибо мне хотелось бы сделать ее из золота, чтобы украсить camora (плащ) из коричневого бархата» для свадебной церемонии, когда она снимет траур, хотя из-за смерти матушки она не чувствует особого расположения к таким новшествам. Изабелла уверила ее в том, что на торжественной церемонии в день Св. Андрея (30 ноября) она может надеть эту эмблему, и отправила сестре пространное и подробнейшее ее описание. Госпожа Эди приводит его полностью.
Писал ли Леонардо да Винчи портрет Беатриче? Высказывалось предположение, что она не позволила ему сделать это, поскольку он рисовал Цецилию Бергамини, любовницу Людовико. Эксперты высказывают сомнения относительно известного (можно было бы сказать даже, знаменитого) портрета, ныне находящегося в Амброзиане[46], утверждая, что на нем изображена не Беатриче или что это работа не кисти Леонардо. Поначалу считалось, что это портрет императрицы Бьянки Марии, но затем были найдены три ее изображения, не имеющие с ним ни малейшего сходства. Тогда эксперты стали говорить, что это Бьянка Сансеверино, и это утверждение казалось вполне безопасным, поскольку оставалась очень небольшая вероятность того, что когда-либо будет обнаружено другое ее изображение. Но всякий, кто возьмет на себя труд сравнить этот портрет с алтарным образом Дзенале или даже с бюстом работы Кристофоро Романо в Лувре, не сможет не заметить их поразительное сходство. Ни одна фотография не передаст ту жизненную энергию, озаряющую этот образ, который, несомненно, является творением великого художника, и как можно предположить, даже более великого, чем Амброджио де Предис или Дзенале. На этом портрете мы также видим на мантии похожую эмблему из соединенных колец, а мы знаем, насколько ревностно относилась знатная дама того времени к оригинальной символике такого рода и как редко она позволяла их использовать другим, что касалось даже членов ее собственной семьи. Еще одной характерной деталью является длинный локон волос сбоку (одна из вариаций миланской прически того времени), который также запечатлен у Леонардо и на бюсте Романо, но не припомню, чтобы я видел его на каком-либо другом портрете. Кроме того, драгоценности на этой даме уникальны — прозрачный и красный рубины. Только императрица Бьянка Мария (тоже Сфорца) могла бы соперничать в этом с Беатриче. Семья Сфорца (и мужчины, и женщины) славилась своими роскошными драгоценностями.
Перед собором был выстроен портик под пурпурным навесом с вышитыми на нем голубями. Под триумфальной аркой напротив главного алтаря стояла конная статуя Франческо Сфорца в герцогской мантии. Арка прямоугольной формы была украшена гербами императора и герцога Бари. Напротив алтаря установили большую трибуну с сиденьями для почетных гостей. Улицы были украшены плющом, лавром и зеленым миртом, а не крашенные снаружи дома завесили декорациями и драпировкой.
Бьянка Мария ехала на карете, запряженной четырьмя белыми конями, которую герцогиня Элеонора подарила Беатриче. На ней было алое атласное платье, расшитое золотом, с длинным шлейфом и рукавами, подобными крыльям. Ее драгоценности были великолепны. Рукава ее платья поддерживали два знатных дворянина, и еще один нес шлейф. Впереди нее шествовали все официальные лица двора. Справа от нее села герцогиня Милана, слева — герцогиня Бари. Эмблемы из золотых колец с зеленой и белой эмалью спереди и сзади украшали рукава camora у Беатриче; на нем были золотые полосы и жемчужный пояс с большим рубином. За герцогинями следовали послы (первыми — представители Франции) и двенадцать экипажей с девушками из знатных миланских фамилий, включая фрейлин двух герцогинь.
Бойкие стихи мессира Такконе, популярного поэта, дают яркую картину этой церемонии. Собор был драпирован великолепными коврами, лучшие из которых доставлялись из Фландрии и Турции, и сиял огнями и серебром. Повсюду были гербы Сфорца и Висконти, а мрамор был увит зеленью. Старейшины встречали почетных гостей, знаками и тонкими свечками показывая отведенные для них места на трибуне, перед которой архиепископ Гвидо Арчимболди, бывший, как и все члены его семьи, верным сторонником Сфорца, должен был короновать невесту, более непорочную и светлую, чем голубка, — «piu che colomba immaculata e bianca». Кристофоро да Калабрия своим белым жезлом сдерживал толпу народа; всякий, кто прорывался слишком близко, получал от него добрый удар по уху. Когда все гости уселись, на трибуну вошел архиепископ и отслужил мессу, сопровождавшуюся чудеснейшей музыкой и пением. После мессы Римская королева поднялась со своего места и в сопровождении двух герцогов и их герцогинь прошла к алтарю: епископ Бриксена подал ей кольцо и короновал ее (архиепископ помогал ему), под звуки труб, звон колоколов и пушечные салюты.
Обратно возвращались верхом. Королева ехала вместе с послами императора и епископом Бриксена под навесом, который держали доктора юриспруденции. Самая скромная одежда у участников процессии была из темно-красного бархата, богатство нарядов дополняли золотые цепочки дворян. По обеим сторонам дороги от Кастелло до собора выстроились представители миланского духовенства в мантиях. Ликующие толпы склоняли головы перед невестой, которая
С величавым благородством ехала в замок,
Где мать ее от счастья проливает слезы,
ибо Бона ожидала ее возвращения, рыдая от радости.
Затем последовали танцы и турниры, где призом служил отрез золотой парчи для каждого храброго рыцаря.
Ночью было зажжено столько огней, что казалось, будто Милан объят пожаром. В замке гостям показали предметы, составлявшие часть приданого, выплаченного дядей невесты. Первым в их списке значится самый ценный из них.
Во-первых, драгоценное ожерелье с шестью крупными прозрачными рубинами (balassi), двадцатью четырьмя бриллиантами различных видов, шестью изумрудами, четырьмя десятками больших жемчужин и тридцатью шестью маленькими: его оценивали в 9000 золотых дукатов. Всего же здесь было драгоценностей на 70 000 золотых дукатов.
Серебряные столовые сервизы и утварь были из тех, что тогда умели делать только в Италии; несомненно, находились они в достойных их сундуках. В списке упоминаются церковные книги: канон Пресвятой Богородицы, требник и бревиарий, с окладами весом в 3441/4 унции серебра, а ценились они по золотому дукату за унцию. Одежда, разумеется, составляет большую часть списка, занимающего шестнадцать печатных страниц.
До Комо невесту сопровождали Людовико и Беатриче, ее мать и брат Эрмес и весь двор. Здесь она со слезами распрощалась со своей семьей и в тот самый момент, который был вычислен Амброджио да Розате, взошла на двадцатичетырехвесельный корабль, прекрасно украшенный для нее жителями Торно драпировкой и зеленью. Ночь она провела в замке Маркезино Станга в Белледжьо. На следующий день они попали в ужасающий шторм, описанный Банделло (Новела 31). Господа кавалеры оцепенели от страха («di malissima voglia»), королева и другие дамы рыдали и молили Бога о спасении, а гребцы бросили весла и призывали на помощь святых. Единственным, кто сохранял спокойствие, был юрист Джиасоне дель Майно, смеявшийся над ними всеми. В этой компании оказался также Амброджио де Предис, который должен был написать портрет Максимилиана.
