Самым слабым местом был транспорт. Он и до войны представлял собой одно из узких мест советской экономики. Зимой 1942 г. транспортной системе, подорванной потерей целых областей и республик, вражескими бомбардировками, перенапряжением в ходе эвакуации и доставки войск и техники к фронту, угрожал полный паралич. Транспорт поэтому был также отдан в подчинение Хрулева. Весной 1943 г. здесь была проведена полная милитаризация: любое нарушение дисциплины каралось военным трибуналом[37]. Так или иначе /125/ свои основные функции, тесно связанные с операциями на фронте и деятельностью военной экономики, транспорт смог выполнить. Это требовало от него подчас совершенно отчаянных усилий, как, например, летом 1942 г., когда немцы захватили Северный Кавказ и все сообщение с Закавказьем, а следовательно, в первую очередь с Баку, должно было вестись через Каспийское море и по бесконечно долгим путям в пустынях Средней Азии. Во время войны строилось относительно больше железных дорог, чем в предвоенные годы. В результате этого, а также благодаря быстрому восстановлению разрушенных путей СССР к концу войны располагал железнодорожной сетью длиною более 7 тыс. км[38].
Решения требовала проблема обеспечения продуктами питания. Сельское хозяйство до войны также принадлежало к самым уязвимым местам советской экономики[39]. Захватчики к тому же лишили его наиболее урожайных областей: Украины и в 1942 г. Северного Кавказа. Армия состояла большей частью из крестьян: село лишилось мужчин в еще большей мере, чем город. Две трети колхозников были призваны на фронт или направлены на другие работы. В деревнях неоккупированных областей остались женщины, дети и старики: они составляли 86% всей наличной рабочей силы. При этом им приходилось выполнять больший объем работы, чем тот, который раньше выполняли мужчины зрелого возраста, потому что с полей исчезли сельскохозяйственные машины: в 30-е гг. они уже были распространенным явлением в советской деревне[40]. И без того низкая производительность труда претерпела дальнейшее сильное понижение (так же, впрочем, было и в промышленности, и строительстве). Объем сельскохозяйственного производства резко сократился. Некоторые ценные культуры, например сахарная свекла, подсолнечник, почти целиком оказались по ту сторону фронта: потребление сахара уменьшилось в 20 раз и оставалось на очень низком уровне в течение всей войны[41]. Весьма тяжкими были потери и в главной отрасли: производстве зерновых. В неоккупированных районах средняя урожайность, которая и так была невысока (7,7 ц с 1 га в последние три года перед войной), упала до 4,4 ц с 1 га в 1942 г. и 4,2 ц в 1943 г. С точки зрения продовольственного снабжения 1943 г. был наиболее трудным. Положение стало улучшаться лишь в 1944 г. с освобождением западных областей; но, разоренные хозяйничаньем оккупантов, они мало что могли дать. В целом за время войны потребность страны в зерновых удовлетворялась на одну треть — одну вторую довоенного уровня[42].
В Москве и Ленинграде карточки были введены в июле 1941 г.; потом они постепенно распространились на все другие города и на все население, включая сельских жителей, но не крестьянство. Карточки выдавались на продовольствие и на все другие основные /126/ потребительские товары. Численность людей, охваченных государственной карточной системой, выросла с 62 млн. человек в 1942 г. до 80 млн. в 1945 г. Сверх того, нужно было кормить вооруженные силы, которые насчитывали примерно 11 млн. человек[43]. В зависимости от категории устанавливались разные нормы: для гражданского населения они колебались от 400 до 800 г хлеба в день, от 400 до 2200 г мяса в месяц, от 200 до 600 г жиров, от 200 до 500 г сахара. Нормы, как можно видеть, уже сами по себе были скудными (если не считать наиболее обеспеченных категорий), но к этому нужно добавить, что выдача по карточкам производилась очень нерегулярно. В более выигрышном положении находились работники промышленности, особенно на предприятиях, отнесенных к числу важнейших. В армии еда была у всех, но и здесь существовало четыре разных рациона: самый обильный предназначался войскам на передовой, самый урезанный — тыловым службам[44]. В продовольственном снабжении, таким образом, действовала та же шкала приоритетов, что и во всей военной экономике: абсолютное предпочтение отдавалось солдатам; за ними — как в годы первой пятилетки — шли промышленные рабочие. Снова повсеместно появились заводские столовые. Совхозы работали теперь для снабжения конкретных предприятий. Даже те немногие промышленные товары, которые поступали в торговлю, в первую очередь сбывались через специальные магазины на крупных заводах и фабриках[45].
Лишения были тяжелы для всех. Гражданскому населению государство обеспечивало лишь самый минимум средств существования. В дележе бремени невзгод оно сумело проявить себя суровым, но справедливым. Но то, что в общем и целом оно справилось со своей задачей, не должно затушевывать трагической действительности: страна жила в условиях крайнего обнищания. Объем благ, которые государство могло реализовать на внутреннем рынке, сократился до ничтожных величин: от 8 до 14% объема 1940 г.[46] — лучшего из довоенных годов, хотя, разумеется, и тогда советские граждане отнюдь не купались в роскоши. Для пополнения собственного пищевого рациона люди вынуждены были обращаться к другому источнику снабжения: колхозному рынку, цены на котором подскочили до небес. Заработная плата во время войны претерпела процесс выравнивания, который усиливался действием карточной системы; но, как было подсчитано, несмотря на общий рост номинальных заработков, реальная заработная плата в 1945 г. равнялась лишь 40% довоенной (43% — в промышленности)[47]. Это означало, иначе говоря, что она упала ниже среднего уровня заработной платы средины 20-х гг.
Советское государство не сочло необходимым (или целесообразным) вносить качественные изменения в свои взаимоотношения с селом, как это вынуждены были сделать другие государства, с целью гарантировать себе заготовку минимально необходимого количества сельскохозяйственных продуктов для военных потребностей. Система /127/ колхозов с изъятием у них по крайне низкой цене большей части их продукции с помощью разных форм обязательных поставок, их молчаливое, но от этого не менее эффективное огосударствление («Возможности государственного руководства колхозами практически были так же неограниченны, как и государственными предприятиями», — пишет один из советских историков[48]) — все это были черты, свойственные советскому сельскому хозяйству со времени его предвоенной коллективизации. Менять их не было нужды: во время войны они пригодились не меньше, чем во время индустриализации.
Тем не менее, бремя, лежавшее на колхозах, стало тяжелее. Государство стало требовать сдачи ему большей доли колхозной продукции, хотя объем поставляемых им в обмен услуг (работ, выполнявшихся машинно-тракторными станциями) намного сократился (колхозникам приходилось пахать на коровах). Какова бы ни была действенность обращения к патриотическому чувству крестьянина, взимание подобной дани могло осуществляться, как пишет процитированный выше историк, лишь путем обращения к «жестокости»[49]. В сельский труд также были введены элементы милитаризации, не ограничивавшиеся мобилизационными предписаниями, по которым крестьяне и крестьянки могли быть направлены и на несельскохозяйственные работы. Для политического и государственного руководства колхозами в ноябре 1941 г. были восстановлены политотделы МТС и совхозов — органы военного происхождения, уже применявшиеся на селе в 1933—1934 гг., в период столкновения между сталинским правительством и только что народившимися колхозами. Воссозданные в 1941 г., они были распущены лишь в мае 1943 г., когда их персонал был направлен назад, в ряды армии[50]. Повсеместно было увеличено число обязательных трудодней, которые члены колхозов (а точнее, члены их семей, потому что сами колхозники почти все были на фронте) должны были отработать в хозяйстве за год; минимальная норма в 50 трудодней была установлена и для самых юных тружеников: от 12 до 16 лет[51]. В страду рабочих рук все равно не хватало: на работу в полях, особенно во время уборочной кампании, посылали тогда горожан, и прежде всего школьников, — в общей сложности несколько миллионов человек[52].
Но на протяжении всей войны Советское правительство не тронуло свободной колхозной торговли. Оно не устанавливало, иначе говоря, никакой государственной монополии на продовольственные товары, включая и такие важнейшие, как зерно. Даже в периоды самой острой нехватки, например в 1943 г., когда временно пришлось урезать нормы выдачи по карточкам, в СССР не было «черного рынка» продуктов питания. Не было по той простой причине, что его роль открыто выполнял колхозный рынок, на котором колхозы и отдельные крестьяне могли продавать, в точности как до войны, излишки продуктов, полученных от коллективного хозяйства или от труда на собственном огородике и в собственном маленьком скотном /128/ дворе[53]. Количество излишков такого рода, не попавших на склады государства, значительно сократилось как из-за общего падения сельскохозяйственного производства, так и из-за того, что небольшой приусадебный участок оставался единственным источником пропитания для самого крестьянина (для которого не существовало продовольственных карточек). И все же, даже уменьшившись в объеме, эти излишки составляли во время войны большую часть оборота розничной торговли, особенно продовольственной торговли. Для того чтобы прокормиться, гражданам приходилось по крайней мере половину своих потребностей покрывать за счет колхозного рынка[54].
